5

Инга не соврала подруге, сказав, что не поедет с ней и Ташкой на Казантип. С ней – не поедет.
Посадила их на автобус, расцеловала Виолку в круглые щеки. И, вернувшись домой, быстро собрала рюкзак. Покрутив, сунула туда оба фотоаппарата, новый и старый послушный-привычный. Сосредоточенно собрала все, что к гаджетам положено – зарядные устройства, запасные флешки, пару наборов аккумуляторов. Сунула во внутренний кармашек паспорт, пересчитала наличные, соображая, на что их хватает. И уйдя в олегову комнату, вытащила из-под тахты шелковую легкую палатку. Радуясь тому, что маленькая и невесомая, туго утолкала ее в чехол и тоже сунула в рюкзак, на самое дно.

Так… что же еще. Щетка для волос, косметичка с необходимым: крем для лица, пудра-компактик, ну пусть еще водостойкая тушь и тюбик помады. Ах, да, лосьон от комаров и упаковка незаменимых спиралек. Купальник, маленькое полотенце. Собственноручно пошитый из купленного в городском магазине синтепона спальник. Потому что покупные все разлапистые и рыхлые, а этот как и палатка, свертывается в чехол размером с хлебный батон.
Оглядела важный полевой рюкзак, набитый, с оттопыренными карманами. Ветровку рукавами на пояс завязать, бейсболку на голову. Ах да, тонкие брюки, чтоб по вечерам не кормить комаров голыми ногами.
- Экая ты, Михайлова, хозяйственная…
Натянула носки и зашнуровала удобные легкие кроссовки.
Сверху спустилась Вива, встала в дверях спальни, поправляя волосы.
- Ба, – сказала Инга, – я к Олеге все-таки съезжу. Денька на три. Саныч когда возвращается?
- Послезавтра. Подожди, я Олеженьке бубликов…
- Ба. Там не Москва, куплю я ему, в киоске, именно такие.
Вива кивнула. Не стала суетиться по обыкновению. И Инга села на табурет, готовясь к разговору.
- Виоле не стала говорить, что едешь туда же, – уточнила Вива, – но все же едешь.
- Ну… ну, да.
Под молчание Вивы встала, вдевая руки в широкие лямки. Проверила в кармашке деньги. Поцеловала бабушку в щеку. И остановилась, от вопроса, заданного в спину:
- Кто из них?
Повернулась, вздохнув. Вива смотрела пристально, держала руки в карманах ситцевого платья в горошек. Добавила, слегка улыбаясь:
- Ты бы в зеркало глянула, на себя. Глаза горят, щеки блестят. Ну, наоборот. И мимо меня боком ходишь, боишься рот открыть. Но бросаешь одну, с веселым Роджером на башне.
- У тебя еще Пенелопа, с котятами, – напомнила Инга, – и Рябчик.
- Пенелопе кроме котят на всех плевать. А Рябчик твой любимый – хвост трубой и по бабам. Не увиливай, детка. Нехорошо. Уедешь, а я тут от любопытства изведусь вся.
Инга выдернула из кармашка мобильник, проверила время. Полно еще времени, до города полчаса, а там автобусы идут каждый час. С рюкзаком на плечах прошла к столу и вытащила припрятанный пакет в розочках. Хмурясь, вынула пачку буклетов и рассыпала по столу.
- Любуйся. Расскажу.
И через пять минут открыла рот, слушая, как Вива хохочет. Закипая, заговорила быстро, тыкая пальцем в обнаженных красавиц:
- Что смешного? Ты посмотри, нет, ты посмотри на эти ванильки! Был талант, и куда он его? Извел на сахар, на кичевые картиночки! Да еще меня использовал, на полную катушку! Я не понимаю, чего смешного-то? Ба!
- О-о-о, – Вива вытирала глаза и снова всплескивала руками, сгибаясь от смеха, – так… так подай в суд, детка. За коварное использование твоих прекрасных сисек в неправедных заработках.
- Ну тебя. Ба, вы с Олегой, как пара клоунов, тоже мне, весь бы вам мир обсмеять.
- Ты моя золотая. Не обижайся. Еще раз скажу. Ты посмотри, на себя. Я не знаю, почему так выходит, вроде и никто он тебе, ну если не считать того, что вдруг он отец нашего мальчика, о чем ты до сих пор молчишь, как рыба.
- Я же… – Инга села, дергая плечи, оттянутые рюкзаком. Опустила голову, чувствуя, как щеки заливает краска.
- Я… не говорила ни разу!
- Тут и говорить не надо, много ты по койкам прыгала, можно подумать. Ладно, проехали, не время сейчас. Я о другом. Вот он появился, кривой косой, гуру самодельный, и ты как факел сразу. Нет, Инга, в нем точно есть какой-то бензин, тебе нужный.
- Не нужный. Не хочу я его. И не люблю.
Вива подала ей бейсболку. И вместе пошли во двор, затененный тремя раскидистыми кронами. Инга заглянула за кривой миндаль, проверила Пеньку с тремя котятами у толстого белого живота. Закрыв калитку, отправились вниз, к повороту шоссе, где торчал синий столбик с желтой табличкой расписания.
- Не любишь, знаю, – согласилась Вива, кивая соседям, – но мир состоит не только из тех, кого любишь. В нем есть еще люди, и они такие вот, иногда кажется, совсем не по тебе скроенные. А поглядишь, и для чего-то нужны.
- Если он станет лезть к Олеге, я его убью, – мрачно посулила Инга, – могла бы соврать, ба, прям, поклялась бы сыну, что это недоумение ему не отец. Не может им быть. Не имеет права!
Сбила шаг, привычно пережидая неровный стук сердца, напомнила сама себе – бы, я же сказала, «если бы»…
- Чего причитаешь, все равно не умеешь врать. Остается убить. Такие вот шутки.
- Ладно. Это все шутки да. Но я ненавижу, когда меня загоняют в угол!
Из-за крепостной стены вывернулся желтый автобусик, на ходу распахивая дверцу.
- Езжай, детка, Олеженьке привет и следи там, чтоб не перекупался. И чтоб не…
- Ба, перестань, – Инга махнула рукой со ступенек.
Вива выпрямилась, тоже поднимая тонкую руку с серебряным колечком.
- Пока, детка моя.
Через стекло Инга смотрела на стройную фигуру, прямые плечи под легким ситцем. И когда Вива скрылась за поворотом, сунула в уши комочки наушников, положила руку на лежащий рядом рюкзак и закрыла глаза.
Ну почему – он? Зачем мирозданию такие выкрутасы? Нет, чтоб выйти утром на терраску, посмотреть в сторону пляжика, а там – Сережка. Стоит, щурит глаза и улыбается. Ей. Такой бы подарок на день рождения.
Уже в большом глянцевом автобусе, который плавно обернулся вокруг кургана на автовокзале и, набирая скорость, поплыл к Феодосийскому шоссе, набрала Олегу, сказала в ответ на радостное удивление:
- Слушай, я там стеснять вас не собираюсь, но если можешь, встреть, покажи, где лучше кинуть палатку. А дальше я сама, поброжу, поснимаю. А то когда одна, то даже ж вещи толком не кинуть. Будешь мне камерой хранения, идет?
- Мо-ом, – обрадовался Олега, – ну ты молодец, ваще! Штатив не взяла? Зря. Я тебе тут работку подгоню. Фаерщики знакомые приехали.
- Ташку не видел?
- Та видел, спрятался. Мам, я встречу, а счас убегаю, да?

В Щелкине Инга была, дважды. Один раз поехали с Костиком Дефицитом. Она сильно простыла в автобусе, а после еще сильнее сгорела на раннем июньском солнце. Так и промаялась неделю, красная как свекла, с кашлем и соплями. За это Костик на нее сильно обиделся и еще месяц язвительно поминал неудавшуюся поездку. Жили они в рабочем квартале под названием Берлин, где сняли квартирку в бараке. И каждый день Инга как на казнь тащилась следом за Костиком к пляжу, чтоб расстелиться на песке и возлечь в неподвижности, время от времени вставая, чтоб окунуться. Других видов приморского отдыха Костик не признавал. Ко дню отъезда ей полегчало, и из окна автобуса она грустно рассматривала просторные степи вокруг грандиозного блока несостоявшейся атомной станции, что торчал ржавым кубом, и сам мыс Казантип, огромный и древний, павший в Азов корявыми каменными мысами и маленькими бухтами.

На лицо легла тень. Инга стащила рюкзак, устроила в ногах, освобождая место, и снова закрыла глаза.

Перед самым Щелкино сосед наклонился к ней, сказал бархатным голосом:
- Такая красивая и одна едете? Или муж встречает?
- Сын, – честно ответила Инга.
- В лагере, наверное? Мамочка приехала навестить, привезла домашнего покушать?
Мужчина был дочерна загорел и бел одеждами – от ослепительной рубашечки поло до парусиновых тапочек с белоснежными носками. Только очки – зеркальные, пускают зайчиков по полупустому салону.
Инга что-то пробормотала невнятное, закусывая губу. И рассмеялась потом, когда автобус притормозил на повороте, и в салон влетел Олега, оглядывая сиденья и вопя раскатистым баритоном:
- Мо-ом? Выходим, нам тут ближе!
Зацепил большой лапой рюкзак, кивнул шоферу, оскалясь. И затопал по ступеням, на ходу рассказывая что-то. Инга оглянулась и кокетливо помахала белоснежному спутнику.

Как обычно шли по тропе, оступаясь, и обходя друг друга, чтоб удобнее говорить. Олега рассказывал про музыку и планы, очень оживленно. Пока Инга не остановилась, трогая горячий локоть.
- Что случилось-то?
Замерев, ждала, чего-то о Каменеве, что успело за одну ночь и половину дня случиться. Олега послушно замолчал и перестал смеяться. Пошел медленно, повесив лохматую башку и вздыхая.
- Ну? – поторопила Инга, шагая рядом по колючей сухой траве. А сердце колотилось глухо и неровно.
- Да ерунда, – неохотно признался сын, – приехала тут одна. Не, не Ленка. Я не рассказывал. А нечего там рассказывать. Короче, мы давно познакомились. В Москве. А после она пропала. Я думал, ну и хрен с ней, извини. А вчера приехал. Она тут.
Он перекинул рюкзак с одного плеча на другой, посмотрел искоса на Ингу и криво улыбнулся. Та счастливо улыбнулась в ответ.
- О, как прекрасно. Ты влюбился, да? Ты серьезно влюбился, по-настоящему? А зовут как? Ты не волнуйся, я лезть не буду. Хочешь, вообще не скажу, что я тут, не появлюсь даже. Вы только это. Про презервативы…
- Стоп, не тарахти! – он выставил широкую ладонь, – я ж не сказал, что мы вместе. Она сама по себе. Я сам. Да черт, она и не знает, что я приехал.
- Так скажи! – удивилась Инга. И ступив на сверкающие плитки солончака, прикипела глазом к фотоаппарату, – ага. Ты иди, я догоню.
- Угу. Щас. Снимай уже. Не хочу я ей говорить.
Инга оторвала камеру от лица. Махнула рукой, отгоняя мелких бабочек, которых приносило ветром, швыряя в глаза.
- Она что. Не одна, что ли? С парнем?
- С гуреющими она. Ходит там с ними, мантры читает. Тьфу. Глаза б не видели. Они там сегодня, мам, в балахонах каких-то. Чисто кино, про дурдом на выезде.
Инга опустила камеру. Снимать расхотелось. Пошла рядом, глядя на сверкающее вперед за травами и сбоку толпящимися соснами море. Час от часу не легче. Теперь ей не только следить, чтоб Каменев и Олега случайно не встретились, а еще оттаскивать сына от неизвестной фанатки Петра Скалы, в которую он, похоже, втрескался изрядно. Судя по горестному лицу. Хотя театрально погоревать Олега мастер. Может, пройдет, робко понадеялась она, выходя на песок и садясь, чтоб скинуть кроссовки. Олега тоже стряс шлепки и зацепил их пальцем.
- Видишь, байда старая на берегу? И забор проволочный? Это и есть Димкиного деда королевство. Мы в доме поселились, три комнаты, летняя кухня там. Сортир в конце огорода. Пастораль. Поселяне и поселянки. Шучу, деушек нету, уговор такой – живем суровым мужским коллективом и все радости только на стороне. Ну, чтоб не приводить ночью и другим чтоб не мешать.
- И тут я, – расстроилась Инга, шлепая по мелким волнам и с юмором оглядывая редко лежащих отдыхающих, вперемешку одетых и полностью голых. В Татарской бухте, как и в прежние времена, никто, похоже, особенно не заморачивался, где тут нудистский пляж, а где обычный. Все равно в городе есть еще огромный цивильный, на другой стороне мыса. Со всякими резиновыми надувными развлечениями, фотографами с обезьянками и продавцами мороженого и сахарной ваты, так что с детишками загорали там.
- Или я по возрасту уже вышла в тираж и деушкой не считаюсь?
- Да ты что, – благородно возмутился Олега, – да я…
- Жаль, – вздохнула Инга, – а то я б с удовольствием по-стариковски на вас там смотрела, на молодых-то, на мальчиков, эхе-хе.
- Та ну тебя. Палатку я тебе в огороде поставлю, на другой стороне, дальней. Цацки свои в доме сложишь, ну и розетка ж там. Пацаны уже в курсе, я сказал.
- А где же эти, ваши идейные противники?
- Гуревичи? – Олега махнул рукой за спину, где темный сосновый бор подступал к желтому песку, отделяя людный пляж Татарки от дальней, бесконечно длинной просторной дуги, что уходила пустая, с изредка сверкающими у сосен автомобилями. Шла далеко, насколько хватает глаза, кидая в Азов правый край огромной подковы.
- Где сосны к самой воде. Там у них палатки наставлены. А дальше, где снова широко, там есть домики, недостроенный пансионат, давно стоит. Там у них, Димка сказал, типа офис. Тронный зал. Там живет сам повелитель блох. Нет, мух, да? Мы ж почему знаем, еще зимой, когда собирались, мы думали там штаб себе сделать. Димка хотел с этим, с мэром села побазарить, провода кинуть, чтоб электричество. И на сезон устроить дискотеку. Там же в реакторе фестивали всякие. А у нас значит, маленькая, фишка – без водки и наркоты. Мам, ты чего ржешь? Тебе смешно, что мы лоси здоровые, а хотим без водки отдыхать?
Инга затрясла головой.
- С ума сошел! Да это прекрасно, без водки, я прям в умилении и восхищении. А смеюсь, насчет мэра села. А димкин дед, наверно, ваш менеджер и пиар-директор, да?
- Сейчас ты его увидишь, ага, пиар-директора нашего, – злорадно пообещал обиженный Олега, – вон идет, в трусах.
И вдруг заорал раскатисто, так что лежащий на прибое обнаженный вьюнош с лесенкой ребер, подскочил на синем бархатном матрасе, упадая в мелкую воду.
- Наш Гордей трусами светит! – орал Олега, кланяясь и прижимая к сердцу свободную руку, – искры гаснут на-а-а лету! Мам, чего там дальше-то? Дед Гордей, вот, приехала она. Знакомьтесь.
Высокий, мосластый Гордей поддернул прозрачные от ветхости семейные трусы, и церемонно кивнул головой, облепленной седыми мокрыми волосами. Инга кивнула в ответ, стараясь не смотреть на реденький ситец, облегающий мощные стати Гордея. И кусая губу, чтоб не рассмеяться, стукнула сына по спине. Прошипела:
- Хватит орать! Здравствуйте, Гордей, э-э-э…
- Гордей я, – согласился дед, вежливо топыря локти, – пошли что ли, покажу огород. А орет, та пусть орет, они ж как те коты. Им поорать щасте.

Пока Олега громыхал в предбанничке беленого дома, что-то там самому себе рассказывая, Инга беспомощно оглянулась, но поняв, спасать ее сын не собирается, послушно двинулась следом за медленной высокой фигурой, будто вырезанной из темного глянцевого дерева.
- Буряки, – величественно кивал Гордей в сторону от узкой тропки.
Инга кивала, мелко шагая, чтоб не упереться в костлявую спину и прозрачные трусы. Внимательно смотрела на комковатую землю с пучками пересохшей зелени. Не на тощий же зад старика смотреть, что маячил, еле прикрытый старым ситцем.
- Морковка…
Длинная рука вытягивалась вдоль грядок.
- Картошка тама вот. Раннюю копали, уродилась. Щас вот другая.
- Да. Картошка, – соглашалась Инга, рассматривая грядки.
- Зеленя…
И доведя ее к самому краю проволочного забора, за которым начинался пустырь с лебедой, и за ним сверкала солончаковая гладь, вдруг сказал культурно:
- Клозет.
- Ма-ам? – Олега топтался в завернутом углу огорода, отделенном от вскопанной части кривыми деревцами, – тут палатка твоя будет.
- Да, – с облегчением закивала Инга. И дернулась к сыну.
Гордей нагнулся и вытащил из кустов смородины мятое ведро, сунул ей в руки. Пояснил:
- Картошку чистить.
Подхватил полупустой мешок и, стукая его об мосластую ногу, отправился обратно к дому.
- А… – Инга покорно повлеклась следом, сердито слушая, как Олега смеется за тощими деревцами.
Ведро визжало железной ручкой, внутри катался источенный до тонкого жала ножик. Она вытерла пот со скулы, сбила бейсболку козырьком набок. Вот же попала, партизанка. Теперь что, на всю горластую команду парней чистить эту самую картошку?
«А чего ты вообще хотела?» – спросила сама себя, маясь неловкостью. «Прискакала, тоже мне, герой боевика, и подумать не успела. Чего делать-то будешь? Ходить за сыном и держать его за подол? Умела бы врать, наврала бы чего, почему ему нельзя и близко показываться у лагеря потенциальных девственников. А так. Тьфу ты…»
Под дощатым навесом Гордей уронил мешок на земляной пол. Прошлепал босыми ногами за угол, вернулся с алюминиевым тазиком. Установил рядом с низкими разнокалиберными скамейками. И полководческим взглядом окинув рабочее место, подал Инге чистейшее махровое полотенце, почти такое же ветхое, как его трусы.
- Твое будет. Иди за дом, там кран, умойся, с дороги. Одежу в доме, если надо, покидай.
И сел, вытягивая длинные ноги с узловатыми коленями. Взял в лапу корявую картофелину.
- А вы… у вас фамилия часом не Перченко? – Инге все больше казалось, что дед обязан быть родственником длинного мосластого Мишки.
- Косолыгин я, – ответил тот, бросая в таз уже вторую почищенную картофелину, – а за парня не бойся. Я твоего Олежку с десяти лет знаю. Как на великах с Димкой стали ездить, так каждо лето со мной ловили рыбу. С байдой он умеет. И с сетями. Хороший пацан. И чего им та Москва, вроде она медом намазана. Иди. А то все без тебя пошкурю.
Инга, торопясь, ушла за дом, с наслаждением умылась под фыркающим краном. И ступая в боковую дверцу, огляделась внутри, не решаясь звать деда, чтоб показал, где что. Но и не нужно было. Мимо просторной кухни она прошла к комнатам, сразу увидела, где хозяйская, по высокой кровати, аккуратно застеленной старым покрывалом и мужской рабочей одеже на стульях. И где комната для гостей – уставленная топчанами с набросанными на них модными вещичками – длинными шортами, панковскими футболками. К розеткам тянулись провода от сваленных на широком столе плееров и зарядных. Инга, улыбаясь, нашла угол Олеги, его рубашки и светлые брюки на топчане. Рядом свой рюкзак с раздернутой горловиной. Поглядывая на распахнутую дверь, быстро стащила шорты и майку, надела тоненький ситцевый сарафанчик, оказалось, он тут в боковом кармане лежал свернутый. И, оставив кроссовки на полу, засыпанном редким песком, босая, вышла к деду через главную дверь.
Потом они молча чистили картошку, и вместе управились быстро. Инга, поняв, что вежливых бесед не будет, кидала в ведро спиральную кожуру, обдумывая, как и что ей делать. Гордей изредка вздыхал, меняя вытянутую ногу, и на бедре вздувались узкие сухие мышцы.
Надо же. Олега тут свой человек. Ну да, он говорил, ма-ам, мы с Димкой на великах. И бывало, уматывал на пару дней, да, говорил, к его деду, на Казан. Ну, так ему было уже четырнадцать, вполне взрослый парень. Но за этими словами Инге как-то не мерещилась никакая реальность, они так и оставались словами, ну дед, ну Димка. А оказалось, такое все – сочное, рельефное. В трусах, фыркнула, снова утыкаясь глазами в картофелину – Гордей поменял ногу, вольно кидая ее к ведру.
За углом старого деревенского дома с мягко забеленными углами, ее сын декламировал какие-то глупости, по своей привычке – сам себе. Держа в руке прохладную под кожурой белую картошку, подумала, я тут не зря. И не просто так. Вива опять права.
И пусть все складывается, как ему захочется. А пока я буду чистить картошку со старым Гордеем.