3

Под лопатками мягко подавалась упругая травка, издалека бумкала музыка, пища и вскрикивая. Проревел катер, выходя на вираж.
А на темном и неожиданно тихом склоне к еле видному лицу склонялась мужская голова. Вот кашлянул неловко и взял за плечи, ласково прижимая к траве.
Инга открыла глаза, с трудом поднимая потяжелевшие веки. Сердце бумкало так же сильно, как дальняя музыка. И ахнув, забилась, выкручиваясь из чужих рук.
- Нет, нет, что вы, не нужно так, – забормотал голос, стараясь быть убедительным, – ну что вы, я так, я подумал…
Силуэт откачнулся. Что-то булькнуло, звякнуло стекло. Инга, опираясь руками, дернулась, отползая к черным кустам, напружинила ноги – вскочить. Еле различимый в рассеянном зыбком свете силуэт отвернувшись, хлопал рукой вокруг себя.

- Да где же… А, вот. И не разлил! – засмеялся тихо, срываясь в хихиканье. И блеснув стеклом в руке, снова обратился к ней, выставляя белеющую пустую ладонь:
- Я просто. Я познакомиться хотел. Простите. Вы шли и шли, я смотрю, такая вот идет. И я пошел. Потому что один, а знаете, как оно печально. Один когда. Вы не бойтесь. Я тут. Я вот, – он отполз подальше, почти на самую тропу, сел там, опираясь на руку и закрывая черной фигурой слабый свет на дальней воде.
Инга незаметно выдохнула. И горячо покраснела, вспоминая – вот дура, лежала и уже рот открыла, целоваться. А он хоть и пьяненький, но похоже, не опасный.
- Какая?
- Что? – силуэт подался вперед, с готовностью ловя внезапный вопрос.
- Вы сказали, смотрю, она такая. Я. Какая такая?
- А… – мужчина завозился, перехватил удобнее снова блеснувшую бутылку, сел прямо, помавая в ночном воздухе неверной рукой.
- Ну… такая вот. Вся. Та-кая в-воз-душная. К поцелуям зо… зовущая…
Икнул и сокрушенно добавил:
- Из-вините.
Инге стало нервно смешно. Кровь толкалась в живот и в руки, то горяча, то холодя кончики пальцев, тело казалось вставшим на дыбы чужим и опасным зверем. Вдруг мелькнула мысль, о матери и Виве, остро, мгновенным пониманием, вот они, их шестнадцать. А сейчас – ее.
Она прогнала дрожь и постаралась сосредоточиться на словах собеседника.
- Это вы меня путаете. С кем-то другим. Воздушная, ага. Сказанули.
- Да? – послушно удивился мужчина и согласился, – ну, да, наверное. Но все равно. Вы тут одна. И я – один! – голос его задрожал, купаясь в жалости к себе, одинокому, – д-думал, скрасим, скрашу, то есть. Или ты, ну вы, скрасите.
Еблавочки, подумала Инга. Петр, стриженая блондинка, мини, еблавочки. Черт и черт, лучше бы она сидела дома, слушала Саныча, варила суп. Тоже мне, романтику поперлась искать, на глаза попадаться. Набережная, вечер. Идиотка, корова в облезлых шортах.
- Ну, так как? – с надеждой спросил невидимка и потряс булькающую бутылку.
Инга оглядела пропадающий в темноте склон, нащупала рукой шлепки, подтащила их на всякий случай поближе, если вдруг бежать вниз. Ответила:
- Я б скрасила. Но вы же ко мне полезете? А я несовершеннолетняя. Можете сесть.
- А я и сижу же? – удивился мужчина, умолк и, осознавая, сказал почти трезвым голосом, – а… а-а-а… ну…
Инга ждала. Силуэт поворочался, вглядываясь в яркий пласт набережной, светя распахнутым воротом светлой рубашки. И махнул блеснувшей в руке бутылкой.
- А, – сказал с интонациями «гори оно все», – я тогда… просто выпью тут, с вами. Если не против. Вы. А то совсем тоска.
- Я тоже выпью, – решительно согласилась Инга. Устроилась удобнее, обхватывая руками колени.
Мужчина подумал и кивнул, протягивая бутылку.
- Вы глоточек, да? А много не надо, а то посадят за с… за…с-с-с…
- Спаивание несовершеннолетних, – подсказала она, отобрав бутылку, сделала большой глоток, вернула владельцу, – я даже с вами знакомиться не стану. Чтоб вы не боялись. Лица не вижу, как звать не знаю.
- Я не боюсь, – возмутился тот, припадая к горлышку, – но спасибо.
Вино было сладким и тягучим, будто его наплавили из конфет.
- Мускат? – спросила Инга после второго глотка.
Мужчина закивал, вытирая рот.
- У вас тут вино! Настоящее. Мускат, да. А у нас вот борьба с пьянством. Трезвые свадьбы. Вот…
- У нас тоже. И виноградники вырубают. А там элитные сорта, жалко.
- А я был секретарь. Комсомольской организации секретарь, – похвастался внезапный собутыльник и пригорюнился, – прямая дорога была. Светлая! В осво-божденные идеологические работники. Институт. Дальше снова секретарь, коммунистической значит, организации. И бабах – перестройка. Теперь вот продавец, в комке. Лерочка заведует овощебазой.
- Все равно устроились.
- Ну… да.
- А чего ж без жены приехали? – продолжала допрашивать Инга. Думала про себя, вот сидит, такой же, приезжает на юг, трясет тут кошельком, снимает девиц. Потом обратно к жене поедет. У Петра тоже, наверное, жена там, в его Москве.
- А была, – обрадовался мужчина, – мы вместе тут. Были. Поехала раньше, чтоб Кольку забрать от бабушки, а я завтра. Неделю я без нее, ну и… Извините, меня, вас как зовут, я не знаю. Как?
- Инга.
- Божественно! Вот я решил, ну надо, наверное, как все. Приеду когда и рассказать там, мужикам. Было! Приключение значит, было. Девушка. Вся такая…
- Воздушная, – подсказала Инга. И оглянулась. Нервное возбуждение прошло, от выпитого стало ей совсем печально и невыносимо одиноко.
Мужчина гулко глотал, запрокидывая бутылку к звездам. Отнял пустую от губ и аккуратно положил рядом. И стал мягко валиться набок, невнятно договаривая:
- К поцелуям… зовущ…
Инга встала, держа в руке шлепки, осторожно обошла скорченную фигуру, лежащую головой на изгибе тропинки. И медленно пошла вниз, нащупывая тропу босыми ступнями. В голове легко кружилось, глаза закрывались и резко распахивались сами. И снова накатило изнутри, сильное, злое, захотелось стать огромной, как ураган, пронестись, руша навесы, расшвыривая столики, протекая ледяными пальцами в распахнутые входы ресторанчиков. Найти там его, оторвать от хихикающей блондинки, которая вся воздушная, зовущая. И прижимая к ветреной груди, унести, забрать вверх, чтоб закричал, ужасаясь ее силе.
Глотая пересохшим ртом, она спрыгнула на песок. Быстро поправила рубашку, провела руками по бокам, отряхивая шорты. И сунув ноги в шлепки, побежала по лесенке в усталый свет вечернего променада. Сейчас она дойдет до первой тропы вверх, к поселку, укрытому густой листвой, пробежит по узкой асфальтовой дорожке и нырнет на свою улицу. Прокрадется в комнату, открыв калитку и дверь своими ключами. И кинется спать, выгоняя этот дурацкий день в прошлое, пусть уже скорее закончится.

Горчик догнал ее на первом повороте лесной дороги. Она и не слышала шагов, остановилась резко, когда обошел и встал, освещенный узким лучом фонарика. Покачивался, держа руки в карманах. Сверху на русые волосы падал свет фонаря, прикрытый листьями.
- Чего тебе? – хмуро спросила Инга, делая шаг в сторону, обойти. Горчик тут же ступил, загораживая дорогу.
- Бухала? – холодные глаза осматривали ее рубашку и растрепанные волосы.
- Не твое дело!
- Я обещал? Показать. Ну?
- Что ну?
- Ты, Михайлова, дура или прикидываешься? Пошли, тут недалеко.
- Не пойду я с тобой! – возмутилась Инга, начиная тяжело дышать, – дай пройти!
- Не боись. Не трону. Хахаля покажу твоего и иди, куда шла, – Горчик внимательно смотрел в сердитое лицо. И кивнул с досадой, когда она, замерев, беспомощно переспросила:
- Хахаля? Моего?
- Каменева твоего. Еще скажи, не хочешь увидеть, как он там сейчас…
Инга молчала, ловя разбегающиеся мысли. Дорога была пуста, тускло светили редкие фонари, Горчик ждал и только время от времени дергал плечом, когда особо громкий комар зудел у щеки. Не отрывал глаз от ее растерянного лица. И Инге захотелось его убить, за то, что этому, с прицельно узкими глазами и говорить ничего не надо, ври или не ври, а он смотрит и все на ее лице читает.
- Не хочу, – честно ответила она, – но покажи, все равно.
Серега усмехнулся и длинно сплюнул в сторону.
- Пожалеешь ведь, – предупредил, отворачиваясь и идя впереди.
- И пожалею, – угрюмо сказала она в узкую спину, – тебе-то что.
И пошла следом, свирепо злясь, что проклятый день никак не кончается.

У спящего закрытого киоска Горчик не повернул наверх, а пошел дальше, не глядя, идет ли она следом. Она шла, держа в руке выключенный фонарик. Эта дорога, что виляла меж старых сосен парка, вела в другую часть поселка, еще три поворота и откроется горсть неярких огней, в небольшой долинке – домики, все с пристроечками и крошечными верхними этажами. Тоже три небольших улочки, прихотливо вьющихся по лесистым склонам, днем и не поймешь, что тут не одна дача, а много домов настроено, только красные крыши кое-где торчат над темной зеленью, а другие спрятались и не видно их. Но все тот же поселок Лесное, но прямого выхода к морю там нет, сплошные кручи. Так что купаться все идут через парк, мимо Ингиного Лесного и дальше вниз, к набережной.
Из-за поворота выступили три черных фигуры, и она, отвлекшись от рваных размышлений, остановилась, по спине поползли нехорошие мурашки. Соврал? Специально завел подальше от домов, и сейчас они ее окружат, и тут уже кричи не кричи, да и крикнуть не дадут…
Она не успела в очередной раз мысленно обозвать себя дурой, а Горчик оглянулся и, кивнув, сказал:
- За дерево встань. Погодь, я щас.
Разболтанной походкой прошел дальше, не вынимая рук из карманов, заговорил о чем-то негромко, спросил, выслушал ответ. Кивнул, и, отвечая на невнятный вопрос, смешанный с гыгыканьем, отрицательно покачал головой, засмеялся тоже. Инга стояла за шершавым стволом, смотрела на краешек плеча и отставленный острый локоть. За ним переминались фигуры парней, так далеко и ветки загораживают, не поймешь кто. Но скорее всего Мишка Перечник, и Валька Сапог. Они всегда с Горчиком ходят. Черт, да что она делает тут!
Пока оглядывалась, соображая, не убежать ли, Горчик вернулся.
- Пошли?
Дорога впереди была пуста. Высовывались на нее тонкие ветки кустарника, поблескивали в асфальте слюдяные крошки.
- Чего молчишь? – он шел рядом, шаркая по блесткам старыми сандалетами.
- Я думала. Думала, специально ждут. Когда я…
- Дура ты, Михайлова, – задушевно сказал Горчик.
И она согласилась, кивая:
- Угу. Я знаю.
- Ладно. Пришли уже.
Он свернул в гущу черной зелени и полез куда-то вверх, треща ветками. Инга подумала секунду и полезла следом, наклоняя голову, чтоб не цепляться за путаницу ветвей и листьев. Сердце застучало сильнее. Во рту снова пересохло.
- Тихо, – вполголоса сказал Горчик и, нащупав ее руку, подтащил к себе, – забор сейчас, не ломись, как медведь.
Крадучись, они прошли вдоль штакетника, увитого непременной ипомеей. Инга трогала на ходу спящие цветки, просила их, пусть все не так и страшно, сидят, пьют чай. Но сердце мрачно стучало, укоряя – зачем пошла, ведь знаешь, что он тебе сейчас покажет, не маленькая, каждое лето видишь всякое, на то он и южный поселок, куда едут, как этот сегодняшний на полянке, чтоб – приключение.
И, отпуская равнодушно исчезающие в темноте цветки, знала, все равно дойдет. И посмотрит.
- Вот, – хрипло сказал Горчик и, толкнув ее к белой неровной стенке, поставил перед окном, завешенным складками кружевного прозрачного тюля. В небольшой комнате мерцала свеча, одна створка была открыта, занавеска висела криво, наискось открывая теплое красноватое нутро, и оттуда, вместе с резким дымком травяной китайской спирали, исходил тихий шепот и смех, тени вскидывались, перекрывая свечу, и упадали, блестя мокрой от пота кожей на обнаженной спине. И кладя розовые блики на белые волосы женской головки, еле видной за мужскими плечами.
Инга стояла, не замечая, что Горчик держит ее за локоть. Занавесь, открывая плечи и головы, прятала в тонких прозрачных складках, одновременно показывая – продолжение голой мужской спины и напряженные стройные ноги, скрещенные над загорелой поясницей.
Пламя свечи запрыгало, замелькало, будто подстегнутое тихими стонами, что все убыстрялись, повторяясь и повторяясь.
- Ах-ах-ах, – говорил маленький огонек, и сердце Инги дергалось, в такт ударяясь в ребра, больно-больно-больно…
И вдруг замерло все, закаменело. И, застыв сама, она вязко припомнила, вот только что был крик, тихий, сдавленный, но крик, и поверх него – мужской стон, со смехом. А нет уже, и осталась только цепкая рука на ее запястье, дергала, шепот тыкался в пылающее ухо:
- Пошли. Быстро!
Быстро никак не получалось, и будто плывя в киселе, она сделала шаг назад, вяло повинуясь цепкой руке. А глаза все были в комнате и, на острие взгляда, он отлепился, потягиваясь и вставая в полный рост, пошел прямо на нее, сверкая зубами и яркими губами в темной бородке, блестя свежим потом на широкой груди, и еще было там, ниже, что она, оказывается, и не видела никогда живое, а только на картинках… Протягивал руку, говоря вполголоса. Что-то про комаров, поняла, отступая за Горчиком и мягко валясь в кусты, когда дернул сильнее, другой рукой пригибая ее голову.
Длинно прозвенели кольца на карнизе, снова колыхнулся за кружевами теплый свет, смешиваясь с тихим довольным смехом.
И когда прошла целая вечность, свет заслонило хмурое лицо, еле видное, окруженное по ушам красноватой каемкой.
- Пошли? – сказало лицо, и она послушно кивнула, вставая и отступая дальше, за деревья.

Дорога снова ложилась под ноги, вдали изгибалась первым своим обратным поворотом. Еще два и забелеет под кривой сосной спящий киоск, а от него тропинка вверх. Вива спит. Или не спит, слушает, когда придет ее глупая Инга. А если влезть на крышу сарайчика, пробраться к самому краю и отвести лохматую ветку дуба, что навалился на их забор со стороны соседней улицы, то можно увидеть край белого дома. И не увидеть колонку рядом, потому что темно. Но она там, и тетя Тоня там, нажарила рыбки, чтоб схарчил на ужин. Только его там нет. У него – приключение.
- Она у Мишкиной тетки снимает комнату, – сказал Горчик над ухом, – уезжала вот на юбэка, каталась по дворцам всяким. Он за ней еще неделю назад бегал. Да уехала. Сегодня вернулась.
- Да, – пусто сказала Инга. Свернула на тропку, пошла вверх, не оглядываясь.
- Слышь, Михайлова. Подожди.
Не оборачиваясь, она встала, и Горчик шепотом ругнулся, натолкнувшись на ее спину. Обошел, заваливаясь в густые кусты. Помолчал, ожидая вопроса или хоть как-то проявленного интереса. Не дождавшись, сердито сказал:
- Вопрос есть. А ты чего на дороге испугалась, когда пацаны подошли?
- Думала, ты меня обманул, – вяло ответила Инга. Ей очень сильно хотелось домой, чтоб совсем одна. Но все же Горчик хлопотал, отвел и вот провожает. Надо быть вежливой…
- Думала, сейчас отведете куда…
- Обманул? Тебя? – он усмехнулся. Она не видела в темноте, но услышала, сердитую в голосе усмешку, беспомощную какую-то.
- Тебя, Михайлова, обманывать, все равно, что с калекой драться. Ты же у нас только правду говоришь, так?
- Да…
- А вот скажи мне…
- Сереж, дай я домой пойду, а?
Она терпеливо ждала, когда отступит, пропуская.
- Сейчас пойдешь. Провожу до калитки. Скажи, как это – никогда не врать?
- Хреново это. Сам знаешь.
- Откуда ж?
Она будто проснувшись, вгляделась в черный силуэт, смазанный листьями и тенями. Сказала, вдруг разозлившись:
- А ты попробуй! Слабо, да?
- Нет, – медленным голосом сказал Горчик, – спроси.
- Что?
- Что хочешь…
Оба замолчали. Он ждал. Инге стало неуютно. Ждет, будто понукает ее. И ответит – правду. Кажется, и дышать перестал, ждет.
- Он… он ее любит?
Горчик ссутулился и выдохнул с досадой.
- Нет! И она его – нет! У нее муж, нормальный такой, бизнесмен.
Внутри Инги будто сорвались, развязываясь, жесткие ремни, разрешая легким дышать, сердцу стукать. И глазам смотреть, не боясь, что совсем больно. Она нерешительно улыбнулась. Он такой взрослый. Мужчина. А она – девчонка с клятвой. Это ведь не навсегда, пройдет год, и она тоже станет взрослой. Главное, чтобы он вернулся! Вот! Это сейчас самое главное!
- Ладно, – угрюмо сказал Горчик, – пошли, провожу.
- Подожди! Сереж, еще…
- Пошли, сказал!
Она толкнула его в плечо, наступая и сверкая глазами.
- Что? Все, спекся? Попробовал, да? Не понравилось? Зато знаешь, как я живу. Слабак ты!
- Ну. Раз тебе надо, спроси еще! – он отступил, ингина рука провалилась в темную пустоту. Торопясь, она быстро проговорила:
- Она когда уезжает? Когда?
- Завтра, – неохотно ответил тот.
Завтра… завтра она уедет! А Петр еще целую неделю будет тут. Значит, все может получиться?
- Завтра… – подступила, поймав руку Горчика, притянула его к себе. И поцеловала, настойчиво найдя губы, чмокнула от души. Он вывернулся, ругаясь, и Инга засмеялась, встряхивая головой. Обошла, цепляясь за его рубашку и ойкая, когда нога соскальзывала с неровных камней. Потащила за собой, вверх по тропе.
- Обещал проводить, иди теперь. Осторожно, тут камень. Не влезь в шиповник. Ты, Горчик, совсем дурак, ну, чего ты с этими босяками, тебе поступать надо через год, ну, не в институт, куда тебе в вуз, ты ж весь учебный прогулял, но в техникум пошел бы, а? Жалко, если пропадешь, Сережа, сейчас еще время такое – бандиты кругом, стреляют. А ты бы получил диплом, механик там, к примеру, или вот лаборант на биостанции, а еще можно в туристический, фирму свою откроешь, будешь по горам всяких девочек таскать, на яйлу, на Карадаг. Прикинь, даже ты можешь стать человеком, и всем нос утрешь.
- Угу. Даже я…
- Не обижайся. Ты ж знаешь, я просто вслух говорю, что другие думают. А еще хуже думают, разве не так? Слу-ушай, я вот что придумала! А давай мы с тобой с этого дня друг другу только правду будем говорить? Ну не обязательно постоянно трепать языком, как я сейчас, но если я спрошу, ты мне правду. И ты если спросишь, я, конечно, тоже. Чтоб будто обмен. Хочешь так?
- Та не знаю.
- Пришли. Тихо. Вдруг Вива не спит.
Она отпустила его руку и повернулась, глядя в хмурое лицо разгоревшимися глазами. Из кухонного окна падал мягкий свет – Вива не гасила его, чтоб Инге было удобнее совать ключ в замок.
- Мне это важно. Очень-очень. А то я получаюсь все время одна, совсем. Понимаешь?
Он пожал плечами. Подумал и отрицательно качнул головой.
- Не. Не понимаю. Но если хочешь, давай. Попробуем.
- Детка? – послышался из окна встревоженный голос Вивы, – ты там? Это ты?
- Ба, все хорошо.
Инга покачала ладонью, прощаясь, и открыла калитку. Мелькнула в квадрате света темная лохматая голова, синяя рубашка. Хлопнула дверь, щелкнул изнутри замок. Горчик ждал, покачиваясь на подошвах и держа руки в карманах. В кухне невнятно заговорили. Он вытянул шею, прислушиваясь. Но тут вспомнил, как стояли под теткиным окном. И Инга смотрела, а лицо ее сминалось, тяжелея и темнея на глазах, будто кто мнет его жесткой рукой. Так бывает, когда слишком много видишь? Или – слышишь…
Он отвернулся и канул в темноту, неслышно ступая по каменной тропке.