Глава 11
Ссора

Чайка летела, не шевеля крыльями, опирая длинные перья на воздух, покачивалась, наклоняя голову, подчиняясь ровному ветру, дующему в высоте. Где-то посреди неба, а может, с краю его, когда в чёрный зрачок вспыхнуло солнце, дёрнула головой и пролетела границу миров, почти не заметив. Да и не было нужды замечать, пока нагретый воздух поднимается от земли, чтоб держать крылья, пока ветер дует, помогая лететь, и стоит внизу огромное море со змеями текущих в него блестящих рек. Кончились степи, в которых можно было на лету выдернуть из рытвины жирного жука или подхватить сонную от осени мышь. Поднялась у берега моря тугая зелень деревьев. На макушках вызревали плоды, и чайка, дрожа крыльями, хватала крючковатым клювом серые ягодки лощинника, красные гроздья ягод с лиан, а то и птенца из высокого гнезда. А дальше – реки и море, рыба. …Вода, на которой можно качаться, шевеля красными жесткими лапами.

Пролетела над круглыми крышами, крытыми речным тростником, глядя внимательно на дворы за тонкими отсюда сверху, бамбуковыми плетнями: там часто бывают корыта для толстых домашних зверей, и если хозяек поблизости нету, то можно поживиться. Сделала круг над песчаными берегами реки. Солнце грело, растаскивая тучи, и на песке поблёскивали выброшенные рыбы и ракушки. Но рядом деревня, а там всегда дети, которые могут прогнать камнем, и чайка, покружив, снова вильнула выше, полетела над лесом, туда, где проламывали его серые с рыжим скалы, громоздясь под самое небо. Над скалами не летелось, она это знала, старая чайка с остановившимся взглядом, в котором отражались бесчисленные миры, увиденные в полёте, но ветер в ту сторону всегда был мягок, и лес струил вверх живое тепло от гниющей травы и упавших деревьев. Надо просто раскинуть крылья и скользить над плетёнкой лесных троп, разглядывая лесных кошек, стада антилоп на лужайках, крикливых обезьянок на гибких ветвях, а потом, когда ветер потащит к скалам, резко свернуть, огибая их макушки. Там, далеко за ними – еще одно море, просторное, полное ленивой рыбы. И в самой середине его, если прибавить скорости и заклекотать, можно пробить ветер белой грудью и пролететь дальше, дальше, в другие моря, окруженные травами, пустырями, лесами и насыпанными кубиками городов. Каждый раз – разные.

– Смотри, Мерути, белая птица! – Оннали запрокинула голову, следя за светлой чертой среди туч.
– Она плохая. Не буду смотреть.
– Почему плохая? Смотри, как высоко летит, прямо к скалам-дедам.
Мерути насупился, решая, говорить ли сестре. Вытер испачканной рукой рот и запачкал щеки еще больше.
– Я на поляне видел, она ела мертвого волчонка. Подскочит и как наклюнет, будто собака злая. И голова у ней была красная вся.
– Собаки не клюются. А голова и у тебя красная вся, грязнуля.
Мерути снова размазал по щеке багровый сок и стал вытирать ладонь о тайку, наверченную на бёдра.
– Иди сюда, горе, не пачкай тайку, она новая у тебя, – Оннали намочила подол в розетке широких листьев мокрушника и стала оттирать брату щеки, – а зверей и мы едим, курочек и свиней. Отец приносит лесную птицу, и ты первый бежишь…
– Ты, Оннали, дура, потому что девчонка. Не поняла ничего. А волков люди не едят.
Мерути, надувшись, вырвался и отошёл, сел под куст на краю тропки. Оннали расправила подол, села рядом, поставила корзинку с красными ягодами.
– Я поняла. Только ты же пойми, она птица, а мы люди. Вот она и ест другое, своё. Но всё равно красивая, да? На тебе лепёшку.
– Она чужая, – проговорил мальчик с набитым ртом.
– Почему?
– Нипочему. Я тогда на поляне в кусте сидел, в засаде. Она близко была. Голову наклонила и посмотрела. У ней глаза страшные.
– Ну и ладно. Поел? Пойдём дальше?
Мерути сломал веточку и стал обрывать с неё листики. Сразу запахло мёдом.
– Пойдём. Только… Я думаю, потому она к скалам и летает. Ей можно там.
– Выдумал ты все! Давай сюда крошки!
Оннали протянула руку, и мальчик высыпал на ладонь обкусанные краешки лепешки. Сестра разложила остатки еды неровным кружком на тропе. Закрыла лицо ладошками и посмотрела сквозь щели в сомкнутых пальцах на яркое солнце, торчащее в просвете тяжелых туч:
– Спасибо тебе, Большая Мать, пусть едят твои звери и растут твои травы до сытого живота, до высокого листа.
– До сытого живота, до высокого листа, – повторил брат, и оба поклонились, прижав руку к сердцу.
Дальше шли молча. Мерути думал, морщил лоб, Оннали посматривала на него сбоку. Потом спросила:
– А что вам про скалы рассказывали?
– Женщинам нельзя, – Мерути топал ногами, вдавливал пятки, чтоб следы оставались поглубже.
– Фу! Я ведь не женщина. Ну, ещё. Расскажи, а?
– Ты женщина, сама хвасталась. Только недоделанная. Нельзя.
– Ты сам недоделанный! Коротышка, нос твой не выше козельчиков в траве.
– Дура!
Оннали нахмурилась и пошла на брата, прижав к боку неудобную корзинку. Мерути оглянулся на узкий проход в зарослях, но остался стоять, глядя исподлобья на сестру отчаянными глазами. Выставил вперед босую ногу и сжал кулаки. Но сестра драться не стала. Остановилась и улыбнулась.
– Мерути… Ты сын отца моего Меру, будущий охотник нашей семьи. Когда отец состарится, тебе защищать семью. Ты будешь сильным. А смелый ты уже сейчас.
Мальчик смотрел недоверчиво. В голосе сестры тёк лесной мёд.
– Я горжусь тем, что мой брат – ты. Расскажи, хоть немножко. Видел, меня мать побила сегодня? А если бы я знала, то не убежала на тропу. Ну, прошу тебя! Ты ведь не хочешь, чтоб я убежала насовсем?
– Иногда хочу. Ты у меня забрала тележку. Я делал-делал…
– Ох, Мерути! Хочешь, я сделаю тебе другую?
– Две тележки.
– Ну две.
Мерути заулыбался. Опустил кулаки, и они пошли по тропе дальше. Солнце буравило спины горячим взглядом, с мокрой тропы поднимался струйками пар.
– Учитель Тику нас два раза собирал. Говорил так. Под скалами есть город. Такой же, как лесной мёртвый, только живой. Там много всего – луки, стрелы, что сами находятся, прирученный свет из гнилых коряг, волшебная вода ещё есть, которая лечит. И – ножи. Разные. И ещё там красиво, там не бывает дождей, и глаз Большой Матери не смотрит туда.
Увидел, как широко раскрылись глаза сестры и добавил с нажимом:
– И Большой Охотник не может войти в тот город.
– Ох… А кто там живёт?
– Кто-нибудь живёт.
– А почему нельзя туда?
– Просто.
– Мерути! – Оннали остановилась и топнула. Ягоды из наклонённой корзинки посыпались на рыжую глину.
– Нас всего два раза собирали. Тику обещал, во время дождей расскажет ещё.
Оннали присела на корточки и подобрала рассыпанные ягоды. Повесила корзинку на локоть. Поднявшись, сказала:
– Враки это всё. Ничего там нету. Только дырки в скалах, чёрные. И змей много ползает вокруг.
– Ничего не враки! А ты откуда знаешь, про дырки? И про змей?
– Ниоткуда. Белая птица на кончике крыла принесла и мне в голову сбросила.
– Ты мне еще тележки должна.
– За враньё?
– Ты обещала!
– А ты не рассказал ничего! Наверное, когда учитель рассказывал, ты спал! Козявка мелкая!
Мерути покраснел, задышал тяжело и пнул корзинку снизу босой ногой. Так, что и сам упал, пачкаясь в мокрой глине и оскальзываясь руками. Оннали заплакала и кинулась на брата. Растоптанные ягоды оставляли на глине кровавые пятна. Мерути извиваясь, отполз к кустам, схватился за ветки и, вскочив, проломился через куст в лес. Сестра кинулась за ним, вскрикивая, когда прутья царапали кожу.
На тропинке среди красных пятен валялась погнутая корзинка и висел на обломанной ветке цветок голубого вьюнка.

…Большая антилопа насторожила уши на далекий крик. Повернула голову и исчезла в просвеченных жёлтым солнцем зарослях, мелькая чёрными полосами на боках.
– Мерути! Ме-ру-ти! Заблудишься, дурак!
Оннали топнула ногой и остановилась, тяжело дыша. Дрожащими руками стала поправлять растрёпанные волосы, закрутила в хвост и затянула жилкой снятого с руки браслета. На виске кожа болела – когда лезла через кусты, ветки вцепились в волосы и чуть не вырвали прядь. Под глазом наливалась и саднила царапина.
– Ну и иди, глупый лесной детёныш, а я заберу корзинку и домой. Все ягоды рассыпал, поросёнок, на вертел тебя и съесть, чтоб не путался под ногами.
Шепча злое, девочка повернулась и пошла обратно, разводя руками лезущие в глаза ветки. Низко пролетел лесной голубь, махнув ветром с серых крыльев, напугал.
Тропы не было. Вот, кажется, отсюда прибежали, даже трава на крошечной лужайке примята их ногами, но за ней, за густыми зарослями кустарника, снова высокие стволы, толстые змеи лиан и шкуры кустарников с серёжками чёрных ядовитых ягод. Свет уходил, над головой в просветах крон громоздились низкие тучи, из которых срывался дождь. Лес шелестел, подставляя тяжёлым каплям листья.
Оннали поёжилась. После мокрого солнечного тепла капли казались холодными, как речные рыбешки. Зудели комары, и на сером свету было видно, как танцуют белесыми точками водяные мушки. Девочка знала: ушли они недалеко. Если пройти, не сворачивая, время маленького разговора, то можно услышать собачий лай из деревни, а там уж идти на него. Но в какую сторону идти, понять не могла.
– Большая Мать светила в спину, – прошептала Оннали и повернулась туда, где, кажется, спряталось солнце, – пусть теперь глядит мне в лицо.
И тут же пошёл дождь, частый, как плетень у деревенской дороги, казалось, между струй и палец не просунуть. Оннали, прикрывая глаза от воды, прислонилась к стволу огромного дуба и съехала по мокрой глине в гнездо между толстых корней. Ничего, дождь скоро кончится, и она увидит, куда идти. Обхватив колени руками, съёжилась, стараясь не думать о том, как мать вчера жаловалась, что погода совсем поменялась, а ну как время дождей уже началось? Прямо сейчас, хотя должно через несколько дней. И тогда света не будет долго-долго, лес встанет по пояс в воде, и ветки деревьев заплачут от тяжести туч, которые не уйдут. Мерути тоже, наверное, сидит под деревом. Плачет. Дурень маленький. И она хороша, обещала матери не ругаться с братом, хотя бы в лесу. Но будто залетают к ней в рот пчёлы.
Зашумел в верхушках ветер, плеснуло с веток водой, и Оннали насторожилась – может, разгонит тучи? После плеска и шума дождь вроде бы притих, и издалека ей послышался слабый крик. Вскочила и, ударяясь о корни, полезла из укрытия, встала под ливнем, вертя головой, и снова закричала имя брата. Замолчав, слушала до звона в ушах. И, не выдержав, побежала непонятно куда, мешая на щеках слёзы с дождем.
Дождь лился, шумел и иногда всплескивал, обдавая её горами воды, скопившейся на широких листьях слонового дерева. Чёрные волосы девочки снова распустились, прилипли к спине, потерялся браслет с цветными бусинами, волочился и шлепал по пяткам конец развязавшейся тайки. Оннали плакала в голос, но в шуме дождя не слышала себя. А потом вдруг шум изменился: будто дождь собрался подремать и зашептал сам себе наговорные песни. Оннали остановилась. Подхватив конец тайки, затянула потуже на талии. Хлопнула себя по щеке и укусила согнутый палец, больно, как мама учила, чтоб страх ушёл и на его место прибежала маленькая злость. Помогло…
– Шур-шур-шур, шелести мышь хвостиком, вышурши для дождика дрёму, для Оннали светлого света! Шур-шур-шур…
Притопывая ногой, повторяла детскую присказку. Рано ей ещё хотеть по-взрослому, но мама рассказывала, заплетая ей волосы, если сильно-сильно захотеть, то помогают и детские смешные наговорки. Только будь осторожна, Оннали, говорила Онна, поправляя ей косу, потому что хотеть нужно сильно и правильного.
– Шур-шур-шур…
Дождь полил ровно и стал шуметь тише. Будто взаправду дремал. И капли уже не били кожу, как жёлуди в грозу, а трогали её водяными мушками. Оннали про себя захотела сильно-сильно: пусть заснет дождик, выглянет Большая Мать, пусть найдется тропа!
– И город… – шелестнул в мокрое ухо тихий голос, совсем тихий, будто прошуршал дождем.
– Нет! Только тропа, домой, и Мерути, – сказала Оннали, глядя, как вспыхивают в солнечных лучах редкие нитки дождя.
– Живой город, красивый… – снова прошелестело. И Оннали заткнула уши пальцами, зажмурила глаза.
А когда открыла – ахнула. Дождь кончился. Огромный лес насквозь просвечивало солнце, капли висели, сверкая, как светляки, что перепутали день с ночью. Пролетали птицы, маленькие дожди по их пути цветились радугами, которые, задрожав, пропадали, появляясь в других местах. Это было так же красиво, как радуги над раковинами в реке, когда она течёт из моря, но тут их больше и живые, совсем живые. И всё вокруг – белое от света, даже тёмная зелень волчьих ягод сверкала, как беличий глаз. Оннали шла вперёд медленно, трогая рукой тяжёлые мокрые ветки, смеялась, когда радуга от водопада повисала прямо перед её лицом. От жарких лучей, проткнувших верхушки деревьев везде-везде, с земли поднимались струи пара, похожие на витые прозрачные лианы. Сквозь них можно было идти. Оннали шла.
И вышла на тропу. Выдохнула с облегчением, увидев, как сверкают красными камушками ягоды рядом с погнутой корзинкой. Присев на корточки, поправила прутья, собрала ягод вперемешку с глиной. Поднялась, припоминая, откуда они с братом шли перед ссорой. И пошла в другую сторону, всё дальше от деревни.