Август медленно убредал прочь, волоча последний свой день, как истертую жарой, выбеленную тряпку. Завтра по календарю осень.
Ника повела плечами, ощущая спиной грозное движение небесных сверкающих гор, удобнее перехватила в руке шлепанцы и побрела дальше, не поднимая ног из нагретой воды. Шла по щиколотку в прибое, маленьком, еле заметном, казалось, тоже пришибленным невиданным штилем. Ниточка белой пены медленно натекала на влажный песок и отступала обратно, обессилев. Надо бы носить темные очки, но привыкнуть к ним Ника не могла, дужки давили за ушами и нос потел, так что чесалась переносица. Потому очки болтались на груди, зацепленные за пуговку старой рубашки.
Хорошо, что дом в Ястребинке почти опустел. Детей повезли в школу. Будут еще гости, в сентябре, но их мало, тихие, гуляют сами по себе, и чаще всего даже не требуют приготовленной еды, обходясь купленными в поселке консервами. На пиратской веранде собираются только по вечерам, пить чай и общаться.
Алена Дамочка получила заработанные деньги и снова воцарилась в деревенском магазине, рассказывая покупателям о зловещих проделках черного Кипишона.
Ника тронула босой ногой копешку подводной травы, та мягко обволокла ступню. Вздохнув, Ника бросила на песок рюкзак и шлепки, положила сверху очки. И как была в шортах, рубашке и старой бейсболке, пошла в воду. Это теперь их с Пашкой традиция – если идут вместе, и если совсем жара – выкупаться в одежках, а после идти дальше, обсыхая. Но Пашка уехал, ему учиться. Ника все ждала, когда позвонит и расскажет, получилось ли поговорить с Марьяной. Но позвонил коротко, отчитался, что в институте все в порядке, приедет числа десятого сентября на пару-тройку дней, тогда и расскажет все. Говорил с отцом, и она тогда спросила, ну что он там, как? Помня, как обругал ее Фотий за всякие с Пашкой проделки, не решилась спрашивать прямо, о Марьяне, подумала – скажет сам, если что. Не сказал. Значит, нечего было говорить.
В воде было неприятно, как в остывшем супе. Стоя почти по горло, Ника пожалела о том, что задержалась в поселке. Пошла в магазин с утра, оставив Ястребинку на отдыхающих, ну и Фотий должен к обеду вернуться. А потом понесло ее смотреть на домик, купленный женихом Митей. Домик выкатывался кривеньким бочком на самый песок посредине поселка. Смешной, маленький, в два окошка под нахлобученной черепичной крышей. Но в просторном дворе вовсю кипела работа. Блестящие потные мужики в драных штанах вколачивали металлические столбы, ворочали какие-то оцинкованные панели, тянули проволоки под камышовые стенки. Тростниковые, поправилась Ника, разглядывая суету. И обрадовавшись, помахала рукой длинному и тощему, как нескладный кузнечик, Ваграму. Тот, перебирая худыми ногами, тащил охапку желтых стеблей. Диковато глянул на Нику и тут же охапку уронил, рассыпав под ноги матерящимся мужикам. Присел на корточки, опуская пылающее смуглое лицо. А Ника с раскаянием сбежала обратно к магазину, где оставила рюкзачок с буханками хлеба. Вроде и не задерживалась нигде, ну, выслушала еще один страшный аленин рассказ, и пошла к дому. А оказалось – уже полдень. Палящий стеклянный полдень.
Вода бросала в глаза горсти колючих звезд. Ника прерывисто вздохнула и вдруг, покачнувшись, переступила босыми ступнями, нащупывая песок под водой. В голове загудело, толкая изнутри барабанные перепонки, в глазах злыми колесами закрутились черные круги.
Медленно шла обратно, ничего не видя в мелькании черных спиралей. Берегла силы, отгоняя ужас – споткнется, потеряет сознание, и утонет на мелководье, где воды по пояс.
На границе влажной полосы и раскаленного песка села в мелкую воду, держа рукой сердце. Оно колотилось в ладонь, быстро и нетерпеливо. Медленно вдыхая и выдыхая, Ника ждала, когда чернота перед глазами разойдется. И та разошлась, но мир вокруг остался покрытым серым налетом. С трудом ворочая гудящей головой, недоуменно огляделась, не сразу поняв, в чем дело. Метнулась мысль о конце света (был свет и вот кончается, совсем) и исчезла, изгнанная увиденной картиной. Облака, что вершили по краю неба свой грозный танец, превратились в тучи, и чернели на глазах, заслоняя солнце. Вот оно побледнело, потом стало похоже на луну, укутанную серой дымкой, потом на истертую монету. И пропало совсем. Тень стремительно пала на песок и зачернила травы на склоне. Ника обхватила плечи непослушными руками. Набирая силу, дохнул от черной стены ледяной ветер. И задул, усиливаясь, пригибая злую голову к самому песку и подхватывая песчаные смерчи широким, вываленным из ветреного рта язычищем.
Небо треснуло, разрываясь пополам, и звук был такой силы, что Нике показалось – лопнула голова. Она не увидела молнии, и ужаснулась, если далекая молния прозвучала вот так, что скажут те, которые придут и засверкают над головой?
«Надо идти. Скорее»
Разум отказывался принимать размеры явления. Ника неуверенно улыбнулась, медленно вставая. Морщась, подхватила рюкзак. Ну, ливень. Сейчас начнется. Что она, дождя, что ли не видела. Но сердце продолжало барабанить, и голова болела все сильнее, снова закручивая перед глазами черные спирали.
«А вдруг я умру. Меня разорвет, изнутри»
Снова улыбнулась криво, пытаясь улыбкой доказать себе – да не бывает такого. Повесила на плечо рюкзак, и, забыв на песке шлепанцы с очками, побрела к дому, с тоской оценивая немаленькое расстояние. По правую руку над небольшим обрывчиком, где валялся когда-то пьяный спящий парень, приближался бетонный кубик беляшовского дома. Ледяной ветер задувал в мокрую спину. Песок хватал босые ступни. А небо уже раскалывалось колючими зигзагами, рвалось нестерпимым треском. Море пласталось свинцовой гигантской бляхой. И все было такое огромное, мощное, грозное. Все кроме маленькой Ники и далекого дома, до которого не добежать. И сил бежать нету.
Ветер вдруг стих, мгновенно. Ника ускорила шаги, подталкиваемая тяжелым взглядом темноты, которая копилась за спиной. И съежилась, прикрывая рукой голову. Ахнув, черная каша в небе рванулась, треснула и выплюнула из себя водяную холодную массу. Кепку сорвало с мокрой головы, и она мгновенно исчезла в ледяной круговерти. Ника побежала, хромая и оступаясь в податливом плывущем песке, упала, рюкзак больно вывернул локоть. Она стряхнула его, другой рукой закрывая глаза и не чувствуя, как градины колотят по зазябшей коже, оставляя ссадины. Поднялась, снова попыталась бежать, перебирала ногами на месте, и все стряхивала с руки помеху, ничего не соображая в реве хлещущей с неба и со всех сторон воды. Рука выворачивалась, не пускала ее, и в мельтешении струй Ника увидела смутный серый силуэт. Ахнула, вырываясь. Но тут же, жестко схваченная поперек живота, повисла, размахивая руками и вертясь в чьих-то объятиях.
- Тихо! – заорал в ухо срывающийся голос, перемешанный с громом и ревом ливня, – под крышу!
Она вывернулась и побежала сама, подталкиваемая сзади чьими-то руками. Бетонная коробка, еле видимая в косых перемешанных пластах воды, чернела входами. Там не льет, на бегу пролетали обрывки мыслей, сухо, и стена сбоку, где ветер.
Почти рыдая, Ника влетела под крышу, оступилась на сухом ледяном полу и упала, упираясь руками в каменную крошку. Выдохнула, поднимаясь на дрожащих руках и поворачивая голову к неожиданному спасителю. И вдруг, получил резкий удар по затылку, свалилась снова, стукнувшись виском о чей-то мокрый ботинок. Рывком заломились назад руки, ворот рубашки врезался в горло, щелкнули, отлетая, пуговицы. Ника задергала ногами, зажмуриваясь от резкой боли внутри головы, и тошноты, вставшей у самого горла. Ссаживая пятки о камень, крутилась, пытаясь вырвать руки, но спеленутая стянутой рубашкой, не могла.
- Сидеть, сука!
Стихла, замерла, боясь получить еще один удар и потерять сознание. Рубашку дернули с плеч ниже, а потом, на запястьях, впилась в кожу сырая полоса, стягиваясь в тугой узел. Ника часто задышала, открывая рот и стараясь справиться с паникой. Сидела, с отведенными за спину руками, чтоб не упасть, согнула ноги, упираясь в пол пятками. Водила полуослепшими от паники и воды глазами, ничего не видя в кромешной темноте. Только рев ливня и грохот небесного грома влетал в квадратную арку вместе с ледяным ветром, проносился и выскакивал с другой стороны.
Руки схватили ее за талию, поддергивая, поставили. Пихнули вперед и она, качаясь, пошла, уворачиваясь от толчков в спину.
- Здесь.
Почти упала, шоркнув спиной по каменной стенке и больно навалившись на связанные руки. Наклоняясь вперед, рыскала глазами перед собой, различая неясную тень. Неслышный щелчок засветил огонек на зажатой в руке зажигалке. Вильнув и прикрываясь широкой ладонью, огонек поплыл вниз, цапнул что-то лежащее на полу, прихватил другое, расселяя себя по обрывкам бумаги и наломанным стеблям тростника. И погас, оставляя на бетонном полу костерок. Маленькое пламя, прикрытое от сквозняка бетонными закоулками, осветило снизу тяжелое лицо с налетом щетины, обвисшие щеки, черные ноздри широкого носа. И запавшие в черные тени маленькие глаза.
Разошлись губы, показывая огню ряд окрашенных красным зубов.
- Привет, старперова телочка.
Беляш тяжело сел и, откидываясь, засмеялся, вытирая мокрую голову широкой ладонью.
Ливень застал Фотия на середине узкой грунтовки, что вела к дому. Дорога шла под уклон, и, когда разверзлись хляби, мгновенно исчезла под серым потоком воды. Машина скользнула вниз, натужно ревя, и зачерпывая в щель под дверцей глинистые потеки. Проехала десяток метров, вильнув, встала, кренясь на один бок. Неслышная в грохоте ветра вода, что натекла через открытые окна, хлюпала, обшлепывая промокшие мокасины. Фотий нажал на газ. Колеса крутанулись, проскальзывая, и дрожа, утопили «Ниву» поглубже в жидкую грязь. Изгибаясь, чтоб не наваливаться на дверцу, Фотий выключил зажигание, с досадой хлопнул по колену. Оценивающие посмотрел на серую жижу у ног. Еле заметно «Нива» продолжала заваливаться, видимо, колесо попало в старую глубокую колею и теперь увязало, да еще он добавляет тяжести. Приоткрыв дверцу, выбрался, угодив по колено в быстрые струи, захлопнул, и, чавкая ногами, медленно прошел вперед, нагибая голову и прикрывая ее руками. Сверху летел град. Нет, не летел – выстреливался колючими виноградинами, стуча по тыльным сторонам ладоней и голым локтям. Стоя перед покосившейся машиной, Фотий попытался разглядеть хоть что-нибудь внизу и справа. Но в паре метров от лица все исчезало в пенистых серо-белых потоках. Ветер бросался, отрывая кусищи водяной массы и отшвыривая их вправо. Но пустоты на вырванных местах мгновенно затягивались новыми клубами тугой воды.
Вода заливала глаза, затекала в рот с такой силой, что ее приходилось глотать, будто пить из наклоненного ведра. Фотий с трудом обошел машину, рванув поднятую дверцу со стороны пассажирского сиденья, влез, истекая небесной холодной водой, плюхнулся в лужу на сиденье и захлопнул дверь. Вернее, она закрылась сама, падая в проем. Перекашивая спину, постарался сесть плотнее, в надежде весом тела немного выровнять крен. Мрачно подумал о том, что его ерзанье вмажет машину еще глубже и, когда ливень кончится, придется пешком идти обратно в поселок за трактором.
Иногда ветер стихал, и тогда ревела вода, обрушиваясь на металлическую крышу и барабаня в стекла. Градины отпрыгивали от дворников, и исчезали в сером. Потом их не стало. Ну, хоть что-то, подумал Фотий, град перестал, может и дождь поутихнет.
Но рывки и метания воздуха вперемешку с водой длились и длились. Это выводило из себя. Так не бывает, чтоб ливень такой силы продолжался так долго. Фотий посмотрел на часы. С момента, как он заглушил мотор, прошло с полчаса. А показалось – полдня торчит тут. Надо дать себе контрольное время, допустим еще полчаса. Или минут сорок. А после идти пешком. Мало ли, что там, в Ястребинке, Ника одна, вдруг порвало провод, нет света, или залило подвал. Или что-то унесло вниз, в море. А потом – дождь или не дождь, придется вернуться в поселок, не бросать же машину тут на сутки.
Когда мокрый Фотий, с трудом вытаскивая из бешеной глины босые ноги, подошел к корпусу, его встретили настежь распахнутые ворота. Ведя рукой по железу, он вошел и пошлепал к домику, озираясь. Мачта, обернутая парусом, косо торчала на крыше. Через косые струи ливня тускло светили несколько окон большого дома. Хорошо, подумал, вытирая лицо, электричество есть, пока. И поднявшись по трем ступенькам, уперся в запертую дверь. Подергал, заглядывая сбоку в слепое окно. Перегнувшись, без надежды постучал в стеклянный квадрат. И снова спустившись, направился к большому дому.
Чтобы открылась дверь номера, ему пришлось не только стучать, но и крикнуть. Испуганная женщина возникла в узком проеме, замахала рукой, и он втиснулся, топчась по насквозь мокрому коврику. На кровати сидели близнецы – двое темноволосых мальчишек, прижавшись друг к другу, с восторженным испугом вздрагивали, когда гром с треском прокатывался снаружи. Женщина, суетясь, смахнула с кожаного стула полотенца и рубашки.
- Вы сядьте, сядьте. Ой, да что ж это. Прям конец света какой!
- Мам, это ураган, – подсказал один из мальчиков, а другой возразил, толкая брата локтем, – дурак, это вовсе даже буря!
И оба, раскрыв рты, уставились на Фотия, ожидая его слова.
- Веронику не видели, Люда? – спросил тот, а сердце уже нехорошо щемило.
Женщина испуганно затрясла головой.
- Нет, Федор Леонидыч, я белье снимала, и тут началось, еле добежала вот внутрь. А через окно совсем не видать, что там. Она же в поселке.
- В поселке… и давно?
- Да как вы уехали, через полчасика и побежала. Сказала, вы, Люда, пару часиков последите, за воротами. А такая жара, я сказала, конечно, Вероничка, Сашу-Сережу все одно не пущу до полдника на пляж. Сказала, послежу. Да вы не волнуйтесь. Она ж, наверное, там. Ливень кончится, и прибежит.
Глаза у матери мальчиков были такие же темные, круглые, как у сыновей. Но никакой детской восторженности не было в испуганном взгляде. Фотий тяжело посмотрел на нее, и женщина нервно поправила на груди мокрый цветастый халатик.
Он опустил голову, положил руку на стол и, барабаня пальцами, задумался. Ушла утром, сказала на пару часов. А сейчас уже два. Шесть часов ее нету. Даже если бежала часа три тому, то до ливня успела бы. Значит, или торчит где в магазине, или на почте. Если застряла в поселке по каким делам. А какие дела? Обещала же вернуться. Или попала в самую круговерть? Началось все так быстро, накрыло в минуту… а вдруг она в это время купалась и уплыла далеко?
Он встал, стряхивая с коротких волос обильные капли.
- Не надо так волноваться, – снова быстро сказала Люда и губы ее скривились, когда конец фразы утонул в треске. Свет замигал и погас. Комнату затопили серые сумерки. И окно стало экраном, полным движения серых и белых извивов.
- Ничего не включайте. Люда, вы поняли? Не пытайтесь свет или чайник. Укройтесь одеялом, если к ночи не перестанет, то спать будет холодно. Двери открывайте пореже. И мальчиков не пускайте одних, в туалет.
- Да. Да-да, – закивала Люда, стискивая пальцы, – а вы что же? Куда?
- Я пойду берегом, до скал. Ивана попрошу, пусть посидит в холле, там телефон.
- Мы тоже хотим, – сообщил Саша, возясь на постели, – где телефон.
- И медвезилла, – добавил Сережа.
Фотий коротко улыбнулся:
- Как Иван устанет, вы его смените.
Выходя, вполголоса сказал расстроенной Люде:
- Я к тому времени уже вернусь. Не волнуйтесь.
- Вы уж вернитесь, Федор, без вас тут как ночевать? Если такое.
Вытащенный из своего номера сонный Иван, волоча с собой полосатое одеяло, прошел за Фотием в сумрачный холл, зевая и ошарашенно поглядывая в окно, выслушал негромкие распоряжения.
Положив трубку, в которой, на удивление, еще слышался тонкий ленивый гудок, Фотий приоткрыл двери и пробежав двор, вернулся на крыльцо, отомкнул двери и вошел в пустой и мрачный коридорчик. Найдя под вешалкой старые ботинки, натянул носки, крепко зашнуровал щиколотки. Надел и тщательно затянул на себе серебристую штормовку. Подумав и внутренне морщась, сунул в глубокий карман плоскую фляжку со спиртом, на случай, если придется откачивать… Взял легкое одеяло, увязанное в непромокаемый сверточек, добавил еще одну штормовку. Приладил рюкзак, потуже затягивая лямки. И оглядев пустое, мертвое без Ники и Пашки жилье, вышел в ливень.
Серый сумрак потихоньку густел, хотя до заката было еще далеко. Ветер уже не носился из стороны в сторону как оглашенный, дул ровно и мощно, так что пласты воды мерно летели со стороны Низового в сторону скал тайной бухты. И Фотий, накинув капюшон, запер двери, вышел в распахнутые ворота, и, спустившись к полосе бешеного косого прибоя, пошел навстречу небесной воде и ветру, держа капюшон руками. Он не хотел стягивать его на лбу, чтоб уши становились глухими. Брел, сгибаясь и отплевываясь, прикрывая глаза. Время от времени скидывал трепещущую тряпку на затылок, замирал, прислушиваясь и оглядываясь. И снова натягивая серебристую плащевку на лоб, делал еще два десятка шагов. Прогонял мысль о том, что может пройти в паре метров от нее, лежащей без сознания. И пойти, удаляясь и удаляясь.
Продолжение следует…