Голос у Марины был сильный, гулкий, будто не говорила, а дудела в трубу. И сама казалась Нике похожей на такую, свернутую тугой улиткой с широким раструбом – геликон, что ли, называется. Не потому что была скручена или толста, а так же – ладно собрана и бронзово уверена в своих действиях и словах.
Коротко кивнув Фотию, Марина устремилась к дому, встала, твердо оглядывая фасад и уперев в бока крепкие ручки. Сверкнули очки в тонкой золотистой оправе.
- Михаил? Подойди и зафиксируй.
Из-за угла вышел Мишаня, вздыхая, выудил из кармана мятых брюк новенький блокнот в кожаной блестящей обложке. Повесил над исписанным листом клювик авторучки.
- Каждый номер, – прогудела Марина, – необходимо отделить от соседнего полотняной гардиной. Это обеспечит отдыхающим личное пространство. И – уют!
Последнее слово упало увесистой гирькой. Мишаня послушно закорябал ручкой. Кашлянул, и Марина оглянулась выжидательно.
- Мариночка, а ходить? Туда-сюда, как ходить, если гардины эти?
Та закатила круглые глаза.
- Пиши, горе. Гардины закреплены на карнизах, на-кар-ни-зах, и сдвигаются! Прошли и за собой задвинули. Сохраняя…
- Я понял, понял – уют.
- У детской площадки, – повела Марина рукой.
За углом Пашка прихлопнул рот рукой и сделал большие глаза. Ника сдавленно захихикала, сгибаясь на старом бочонке.
Мишаня вдруг закрыл блокнот и, повышая голос, перебил жену:
- Фиксация отменяется. Сейчас мы с тобой пойдем купальный сезон открывать.
Марина минуту подумала, с сожалением оглядывая не охваченное заботами пространство.
- А где же молодые? Они нам составят компанию?
- Нет, – поспешно отказался Мишаня, – сами пойдем. А Вероника и Павел, они очень-очень заняты! Воплощают в жизнь твои рекомендации, прямо сейчас вот.
Марина кивнула, мол, кто бы сомневался. И твердо топая полными ногами, устремилась к веранде первого этажа. Мишаня сунулся следом, но она выразительно посмотрела и захлопнула дверь перед толстым носом бывшего мужа.
Пашка высунулся из-за угла и шепотом докладывал Нике:
- Не пустила. Пошел облачаться к себе. О, гремит там, внутри. Наверное, букет готовит. Ника, у тебя сомбреро есть?
- Откуда ж? А зачем?
- Здрасти! Мишаня будет предложение делать, а мы как грянем из-за скалы, серенаду.
Ника откинулась к теплой стене и захохотала, представив, как они с Пашкой, в сомбрерах, умильно скалясь, выходят с гитарами и трясут бахромой на рукавах.
Через пять минут Марина выплыла из своего отдельного номера (Мишаня робко надеялся, что после предложения руки и сердца ему будет позволено выехать из своего холостяцкого и воцариться рядом), таща в руке плетеную кошелку, украшенную пластмассовыми цветами. Мишаня из своего вышел, пятясь, путаясь на ходу в тяжелом пакете с оттопыренными боками, складном зонте и повешенных на шею ластах, связанных тесемкой.
Марина подозрительно оглядела звякающий пакет и улыбнулась Нике с Пашкой, которые, как два ангела, сидели на корточках посреди садика и копали ямки под цветы.
- Деточки, мы вас ждем, – она подняла руку с часами, поразмышляла, – через… час и пятнадцать минут… в пятидесяти метрах от правого края бухты, если стоять лицом к воде… и с собой ничего не берите, кроме пары шезлонгов, зонтика, двух полотенец, обязательно головные уборы, крем для загара, от загара не надо у меня есть, и… ах да, и Федя тоже пусть с вами приходит.
Поправляя наверченное до подмышек алое парео с большим цветком пониже спины, Марина устремилась по дорожке, докладывая поспешающему Мишане:
- У этого места прекрасная энергетика, просто прекра-а-асная. Дальше, влево, там хуже. Я ощущаю волны негатива. Скажи Федору, чтобы не расширял границ в сторону поселка.
- Хорошо, Мариночка, – соглашался Мишаня, роняя зонтик, – волны, негатив, кому сказать?
- Горе мое! – бывшая жена всплеснула незагорелыми ручками, скрываясь за поворотом, ведущим вниз, к пляжу, – да Фотию своему, Фо-ти-ю!
- Не расширять… – донесся послушный мишанин тенор.
Ника и Пашка переглянулись. Вместе вскочили и, отряхивая руки, бросились к маленькому дому.
- Я первый!
- Нет, я, я первей подумала!
- Та. Я немножко и тебе отдам.
- Еще чего!
На звон железных ступеней из ангара вышел Фотий и, вытирая промасленной тряпкой руки, запрокинул лицо, глядя туда, где за парапетом крыши уже торчали две башки и сверкали стекла бинокля.
- Без вас хоть что-то может обойтись в Ястребиной? Дайте вы людям побыть наедине!
- Пап, да ну. А вдруг он не сумеет? Отдай цейса, Ника. Ща уроню ж тебя с крыши.
- Подожди… О-о-о!
- Что? – засуетился Пашка, толкая ее плечом.
- Что? – заинтересовался снизу Фотий, – ну, что там?
- На колено встал! Цветы! Паш, и правда, цветы, елки-палки!
Фотий внизу засмеялся.
- Подожди, у него там и шампанское в кульке. Все магазины обегал, пока я ждал. Все искал то самое. Как в первый раз, значит.
- Ника! – грозно сказал Пашка.
Она сунула ему бинокль и затопотала по лестнице вниз, звеня ступеньками. Выходя из тени, пошла к мужу, что стоял на свету, сунув руки в карманы старых камуфляжных штанов и чуть сутуля широкие плечи, обтянутые любимой черной футболкой. Склонив голову набок, смотрел, как она подходит, поднимая лицо, и карие глаза темнеют, а на скулах разгораются легкие пятна румянца.
- Стоит. Говорит че-то, – докладывал увлеченный Пашка.
Ника прислонилась к черной футболке и обхватила Фотия руками.
- Ты поверишь, я до сих пор к тебе не привыкну никак. Ты что – совсем-совсем мой?
- Да, Ника-Вероника. Именно.
Она вздохнула, и снова прижалась, слушая сердце. Ей ужасно нравилось, что оно бьется так мерно, такое надежное. Только по ночам, когда они любились… Не надо сейчас про ночь, приказала она себе.
- Ты еще не успел меня заревновать к Пашке?
- Почти. Потому и вышел. Присмотреть.
- Угу. Я вовремя спустилась.
- Руку целует! О-о-о! Марина кивнула! Кивнула, пап! Ы-ы-ы-ы, Мишаня ее на руки берет! Да вы что там, оглохли, что ли?
Пашка отнял от лица бинокль и посмотрел вниз, на светлую макушку и под ней – копну вьющихся каштановых волос.
- Целуетесь снова! Ну как маленькие. Эгоисты! Там, между прочим, судьба решается!
- Угу, – отозвался Фотий, обнимая Нику за плечи, – второй раз уже, кабы не третий. Паша, давай вниз, они нас ждать будут, через…
- Через сорок три минуты, – подсказала Ника.
Вдвоем они поднялись на крылечко маленького дома.
- А-а-а! – заорал Пашка, – он ее уронил! В воду прям! Что будет…
Через полчаса вся компания сидела на песке, в притащенных из корпуса шезлонгах. Марина краснея, похлопывала по лысине Мишаню, который устроился у ее ног, и держал обеими руками пухлую ручку. Фотий и Ника пили шампанское, а Пашка, вопя, забегал в зябкую воду, нырял и выскакивал обратно, тряся мокрой головой.
- Энергетика, говоришь, – задумчиво повторил Фотий, – ты права, Марина, в поселке всякое. У нас лучше и чище. Пока что.
- Так и будет, – величественно постановил Мишаня, поправляя ерзающий по белой спине жиденький хвостик черных волос, – бандит этот теперь вряд ли сунется. Скажи спасибо Вовке. Конечно, придется тебе теперь номерок держать для генеральских жен.
- Да пусть, – Фотий махнул рукой, вытягивая длинные и уже загорелые ноги в шортах, – лишь бы шалить не ехали сюда сами служаки. Ну, ты понял, да?
- Нет-нет, – успокоил Мишаня, с неохотой отпуская руку невесты-жены, которая, пощупав сохнущее на спинке шезлонга парео, встала и направилась к воде, – никакого разврата, только дамы и детишки, и старые служивые перечницы.
И глядя, как Марина, пожимаясь, пробует воду ногой, вполголоса прибавил:
- Для этого у них другие места есть, а жен тоже ж куда-то надо. Такой вот, Феденька, натуральный обмен, они тебя прикрывают, а ты платишь гостеприимством, сплошной феодализм.
Пашка плеснул на Марину водой, и она вдруг, в два прыжка подскочив к нему, ловко сшибла его в невысокий прибой.
- О-о-о! – возмущенно заорал тот, – нечестно, я ж не могу, ты же дама, теть Марина!
- Зато я могу, – оживился Мишаня, с кряхтением встал и побежал к воде, тяжело перебирая худыми ногами в смешных попугайных трусах. Запрыгал вокруг жены, пытаясь затолкать ее в воду.
- Как хорошо, что Мишаня помог, – Ника допила шампанское и ввинтила стакан в песок, – а Вовка – друг его и генерал, да?
- И друг, а раньше служили вместе. Мишка, чтоб ты знала, великий шифровальщик, таких единицы.
- Ничего себе. А с виду просто чудак. А Марина?
- Марина – профессор. В институте высшую математику преподает. В Москве. Даже не знаю, как они с Мишкой жить будут. Наверное, как и жили, только в гости друг к другу ездить станут почаще.
Ника засмеялась, подставляя солнцу лицо. Через закрытые веки теплые лучи рисовали алые узоры.
- Как все удивительно! Она тоже такая, все толкует про энергии и всякие позитивы-негативы, я думала – ну, обычная тетя, из тех, что на эзотерике сдвинуты.
- Они, Никуся, давно уже позволяют себе быть самими собой. Люди среднего ума как раз чаще выглядят самыми нормальными, средними, такими, как положено.
- Как я. Я вот совершенно нормальная.
- Ты-то? – Фотий откинулся на полотняную спинку и захохотал, – Вероника, ты серьезно считаешь себя нормальной?
- А что? – обиделась Ника, осматривая купальник, розовые от солнца руки и ноги. И фыркнув, тоже расхохоталась.
- Оййй, я что-то вспомнила, как ты паспорт свой полоскал под краном. А я заснула с ключом наперевес. От страха. Два совершенно нормальных таких существа.
Фотий потянулся, закидывая руки за голову и щурясь на нестерпимую небесную синеву.
- Ты, Ника, совсем особенное существо. Что?
Открыл глаза, пристально глядя на ее вдруг осунувшееся лицо.
- Я… Он мне те же слова говорил. И всем их говорит, я знаю. Токай. Это способ такой, чтоб девочек к себе притянуть. Ах, ты совсем особенная. И каждая соглашается, думает – наконец-то, нашелся такой, который меня разглядел. Извини. Я хотела сказать дальше. Я хотела сказать – ты это говоришь, и тебе я верю. А ему нет. А слова – одинаковые.
- Он просто ими пользуется. Нажимает на нужные кнопочки. Я тебя попросить хочу, Никуся. Не позволяй себя загонять в угол. Ты попалась, без всякой вины. И я не знаю, где была ошибка, ты ведь просто пошла со своей Васькой, никакого криминала. И чуть не влипла, тем не менее. А Марьяшка вот влипла. Паша щенок еще, у него сил больше, чем у меня. А я…
- Я не буду, – поспешно сказала Ника, – я понимаю. Не знаю, как этого всего избежать, но ты все время в моей голове, понимаешь? Ты и Женька, и я надеюсь, что это поможет.
Он кивнул. Провел рукой по ее покрасневшей от солнца коленке.
- Я тоже надеюсь.
Мокрые молодожены вернулись, и Мишаня усадил Марину, укутывая ее полотенцем. Выкопал из бездонного пакета мешочек с чищеными орехами и уселся, жуя и жмурясь на солнце. Пашка кинулся ничком на расстеленное старое покрывало, дергая мокрыми плечами, задышал тяжело, раскидывая руки.
- А-а-а, класс какой.
- С мая отпускаем Веронику в отпуск, – сообщил Фотий, – приедут Нина Петровна с Женькой, может, и девочки. С ними побудешь, Ника, а мы на хозяйстве. Не возражай, работа не убежит, на всех хватит – до сентября будем вкалывать, как черти.
- Да я и так могу. И мама поможет! – Ника возмущенно смотрела на спокойное лицо.
Но Фотий покачал головой, и, не давая ей договорить, продолжил, повышая голос:
- А в июне приедут ребята, и мне надо поехать с ними на побережье, наверное, с неделю будем кататься, или дольше.
Ника опешила, быстро поправила волосы, чтоб не мешали видеть его лицо.
- А я? Я буду одна?
Он улыбнулся.
- А хочешь с нами?
Ника вспомнила улыбчивых американцев, невысокого Стивена с быстрыми кривыми ногами и низким голосом, и как они по вечерам возбужденно кричали, перебивая друг друга и поедая жареную картошку, а потом сидели молча под низким, полным звезд небом, шлепая на руках комаров и лишь изредка перебрасываясь ленивыми словами. Вспомнила Джесс, жену белозубого Айвена, быструю и молчаливую, казалось Нике – она даже спит в гидрокостюме, а нет, пару раз видела ее рано утром на пустом пляже, – купалась голая, сверкая мальчишеским длинным телом. Но не это ведь главное, а то, что они будут ехать, тремя пыльными машинами, останавливаться на краю степи, ставить палатки посреди бесконечной полосы желтого песка. И вечерами сидеть у костра, а после они с Фотием будут вместе. Как все эти два года, уже два года! И это – счастье.
- Тогда поедешь, – ответил за нее, глядя, как цветет улыбкой, – а Нина Петровна побудет на хозяйстве, с Пашкой.
- У-у-у, – промычал тот для порядка, утыкаясь носом в покрывало, – ладно, я и так каждое лето, а Ника еще не была.
Когда возвращались, Ника тихо спросила, отстав, чтоб Пашка не услышал:
- Фотий. А как же Беляш? Вдруг, когда мы уедем, случится что?
- У нас будет рация. И в Ястребинке пока мы катаемся, подежурят Вовкины пацаны. Зря, что ли ты их тут прикармливала.
- Они худые, – вступилась Ника за пограничников, которые теперь время от времени наезжали парой пятнистых машин, чтоб по командирскому повелению помочь в обустройстве генеральского люкса. Совсем мальчишки, с тонкими шеями, торчащими в коробчатых воротниках какой-то бросовой полевой формы. Ника в такие дни готовила большущий казан плова или отваривала чуть не полмешка картошки, жарила рыбную мелочь – песчанку или кильку, выходило много и недорого. Мальчики ели, краснея от сытости ушами и щеками, вздыхали, вытирая рукой детские рты, а она смеялась и что-то шутила, чтоб не садиться напротив, подпирая рукой подбородок.
- Да я не против, – сказал Фотий, – если бы Пашка не пошел учиться, тоже бегал бы сейчас по степи в полной выкладке. И еще – Мишаня поговорил с Маринкой, у нее бывшая сокурсница нынче в министерстве культуры. Заседает в комиссии по охране исторического и природного наследия. Сейчас пробуют выбить для бухты статус заповедной территории.
- И это, конечно, Беляша сильно остановит, – уныло отозвалась Ника, – забором же от всего мира не отгородимся?
- Что можем, то и делаем, Никуся.
- Жизнь на потом не отложишь, – ответила она ему его же словами, – ты прав, будем жить.
- Я тоже приеду, в июне, – вдруг вступил незаметно подошедший Мишаня, – пока вы там будете резвиться дельфинами, так и быть, похозяйствую и посторожу.
Он гордо выпятил живот над тугой резинкой широких трусов. Удобнее перехватил тяжелый пакет с торчащими из него ластами.
Фотий кивнул. И заинтересовался, прислушиваясь, как пакет громыхает, стукаясь об мишанину ногу:
- Ты на пляже хоть что-то оставил, мелочевщик? Пару камней, скалу, десяток ракушек? Или все подобрал?
- Феденька! Да тут всего-то три железки, да несколько интересных обломков. Марине не говори, а оно пригодится, почистить только слегка.
Вечером они сидели на пиратской веранде и слушали, как Марина гудит решительным тоном:
- Когда я соглашалась на твое предложение, Михаил, то не имела в виду, что в нашем номере снова будет склад барахла! Или ты немедленно, не-мед-лен-но унесешь весь этот хлам в мусорку или никакой свадьбы не будет!
- Мариночка! Ну, какой же хлам! – слова прервались грохотом, звоном и Мишаниным оханьем, – да посмотри, какой дивный осколок снаряда!
- Снаряда?
- Все-все, выкидываю!
Из темноты явилась взъерошенная фигура, прижимая к животу кучу темных обломков. Сверкнули толстые очки, перекошенные на одну щеку. Переступая и поднимая ногу, чтоб коленкой удержать сокровища, Мишаня хрипло зашептал:
- Феденька, ну пусть полежит, а? В уголку. Я прикрою тряпочкой. А потом заберу. Почищу. Это же… Сейчас! – завопил он, бочком обходя сумерничающих и бережно сваливая хлам к стене, – сейчас, Мариночка, уже лечу!
И исчез, шлепая по дорожке. Хлопнула дверь в номере, теперь уже номере новобрачных. Отсмеявшись, Ника притихла. Пашка вышел из маленького дома, приглаживая рукой расчесанные светлые лохмы, и застегивая пуговицы цветной гавайки. Сказал независимо, в ответ на вопросительный взгляд отца:
- В поселок прогуляюсь. Танцы-шманцы. А то ведь скоро уеду, надо кое с кем попрощаться.
И насвистывая, скрылся в темноте.
Ника подъехала на тонконогом стуле поближе к Фотию, просунула руку под его локоть и прижалась щекой к плечу.
- Ты не волнуйся. За него. Хотя, что я. Сама волнуюсь.
Фотий встал, поднимая и ее тоже.
- Пойдем, Ника-Вероника. Устала? Пойдем спать.
Но не спали они еще долго. Фотий, нависая и вглядываясь в белеющее лицо, думал о том, что вот, в его доме теперь есть еще один дом, и этот дом – она. И то, что пришло на место жаркой влюбленности, которая была как хмель, кружила голову, оно еще лучше, и никогда раньше не испытывал он такого покоя, такого отдохновения, когда днем может случаться все, что угодно, и он все вытянет, зная, что после придет ночь и они будут друг у друга. По-честному, без теней и секретов, одним целым. Тысячи слов были написаны об этом, хотя о горячей поре влюбленности написаны, наверное, миллионы. Но никакие новые первые ощущения не сравнимы с тем продолжением, развертыванием, – общей дорогой. И эти тысячи слов ничего не значили, пока сам не почувствовал. На себе. Себя в ней. Вокруг нее. Вместе. Двое – одно.
- Ты мой дом, – сказала она шепотом, медленно отлепляясь и укладываясь навзничь, но не отнимая руки от его бока, – дом. Чего ты смеешься?
- Я думал об этом. Сейчас.
- Нет, – сонно поправила она, – это мы думали. Вместе.
Продолжение следует…