Глава 11
Ника и суровая морская реальность
«Вошедший резко отличался от трех африканских снобов красотой, силой сложения и детской верой, что никто не захочет причинить ему ничего дурного, сиявшей в его серьезных глазах. У него большие и тяжелые руки, фигура воина, лицо простофили. Он был одет в дешевый бумажный костюм и прекрасные сапоги. Под блузой выпиралась рукоять револьвера. Его шляпа, к широким полям которой на затылок был пришит белый платок, выглядела палаткой, вместившей гиганта. Он мало говорит и прелестно кивал, словно склонял голову вместе со всем миром, внимающим его интересу. Короче говоря, когда он входил, хотелось посторониться»
Ника придержала пальцем раскрытые страницы и задумалась, глядя перед собой на серую спинку кресла, украшенную сверху полосатой попонкой – чтоб легче отстирывать следы множества голов. Качаясь и дергаясь вместе с кометой, попробовала представить себе красивого воина с лицом простофили, но бумажный костюм и шляпа размером с палатку сбивали. А вот тяжелые руки – понравилось. И насчет «посторониться» – тоже.
Но, в общем-то, она просто любила этого героя и понимала, автор что угодно мог понаписывать, но раз герой такое совершил – все хорошо.
Кораблик дернуло, кинуло набок, книжка слетела с колен. Ника согнулась и, упираясь теменем в кресло, стала кончиками пальцем трогать шершавый пол. Вот, нашла. Положив пальцы на гладкую кожицу, потянула к себе и, пыхтя, сфокусировала глаза меж джинсовых колен. Под ногами лежал красный прямоугольничек паспорта.
- Ой, – сказала Ника, подхватывая находку, и снова полезла рукой под кресло. Цепляя пальцем, выудила таки улетевшую книгу. И выпрямляясь, независимо посмотрела на соседа, который искоса поглядывал на ее манипуляции.
Положив книгу на колени, удивленно повертела в руках потертый паспорт и собралась открыть, чтоб увидеть – кому вернуть из пассажиров.
- Ну-ка! – тяжелая лапища накрыла паспорт и выдернула его из рук Ники.
Мужчина быстро раскрыл книжицу, мельком заглянул внутрь и стал запихивать в карман старой камуфляжной куртки. Как ни в чем не бывало, откинулся на спинку кресла, смеживая веки.
- Ваш, что ли? – строго спросила Ника.
Сосед чуть повернул большую лобастую голову, приоткрыл глаз:
- Мой.
Теперь уже оба глаза пристально смотрели на Нику, и ей стало неуютно. Странный какой-то дядька, сильно уж большой, в зеленом свитере и вроде как военной почти одежде. Светлые волосы стрижены так коротко, что не поймешь – блондин или седина.
Седой, решила Ника, отметив резкие складки на щеках и веера морщинок у прицельно сощуренных глаз непонятного цвета. И невежливый. Другой бы хоть спасибо сказал, а этот сверлит глазами и молчит.
Она выразительно посмотрела соседу в глаза и тоже откинулась на спинку кресла. Подумаешь. Ну и пусть молчит. И вдруг подскочила, снова поворачивая голову.
- А покажите!
- Что?
- Я говорю – покажите фото! Откуда я знаю, вдруг не ваш.
Мужчина кашлянул и криво ухмыльнулся, будто собрался засмеяться, но передумал.
- С чего бы я стал чужой документ себе забирать? – выгоревшие жесткие брови поползли вверх, собирая на лбу морщины.
- Ну, – неопределенно сказала Ника, не собираясь признаваться во всяких нехороших мыслях. А вдруг мошенник? Воспользовался случаем – хлоп и присвоил. Что-то же они делают там с паспортами украденными. Например, телевизор пойдет и купит в кредит. Ну, ему лучше знать, как схитрить. В памяти всплыл инспектор Лосев из показанного недавно фильма и Ника покраснела.
- Ой.
- Да? – благожелательно поинтересовался сосед, распуская морщины.
- Да я как моя мама…
- Неужто?
Ника рассердилась. Ну да, похоже, яблочко от яблони, даже детектив тот же самый в голову пришел, но этот гусь хорош, сидит и насмехается.
- Зря смеетесь, мужчина. А паспорт так и не показали.
Сосед крякнул и вытащил паспорт, раскрыл и сунул Нике под нос страничку с фотографией. Она моргнула, всматриваясь в пристальные глаза, светлый ежик над широким лбом и плотно сжатые губы. Паспорт закрылся и снова исчез в нагрудном кармане.
- Все? Я вне подозрений?
- Д-да, – ответила Ника. Не признаваться же ему, что моргнула и толком ничего и не увидела.
Она снова раскрыла книжку, нашла нужную страничку и опять задумалась, глядя на прыгающие в такт волнам строчки.
В пятнадцать ужасно ей нравились тонкие стройные мальчики с красивыми волосами, чтоб были немножко длинные. А больших парней она не любила. Потом, когда бегали со Светкой на дискотеку, отчаянно влюбилась в самого известного, самого красивого (так все говорили) и главного мальчика Вову Индейца. Он тоже был тонкий, держался прямо и длинные волосы завязывал кожаной ленточкой через лоб, ах, красота, просто Виннету какой-то, только лицо бледное и тонкие губы слишком высокомерно сложены. Когда пригласил на медляк, а после поехал провожать, растерялась. Отбилась от поцелуев и полночи сосредоточенно в себе разбиралась, ну все в нем идеально, а как-то вблизи оказался вовсе не по душе.
Потом Данька случился с ней. И это было совсем другое, будто он и не парень, а целый отдельный далекий мир, вычитанный из книжек, где рожденные свободными львы, где праздники дельфинов и Тур Хейердал гребет на папирусном Ра, а рядом из воды выныривает вся команда Кусто, булькая аквалангами. И вот такие – пропеченные солнцем яркоглазые, русоволосые – так и остались некоей сказкой, в которой ей места не оказалось.
Никас, как и Вова Индеец, постоянно существовал в перекрестии женских взглядов и восхищенных вздохов. Но был невысоким, очень широкоплечим, и яркость его была на такая, как у Даньки, а несколько угрожающая: темные короткие волосы, карие глаза с густыми черными ресницами, квадратные скулы и большие руки с тяжелыми кулаками. Отдельно – улыбка. Ею, наверное, он Нику и взял. Им часто говорили – вы не похожи, а все равно как брат с сестрой. Вместе улыбнетесь, и электричества не надо. Нике это очень нравилось. Но совместная жизнь состояла не только из прогулок с улыбками. И вроде была она к этому готова – ко всяким бытовым трудностям, но однажды испугалась, поняв – а ведь чего-то, самого главного, в ее жизни не случилось. Будто захлопнули двери в большой мир, и сказали – жить будешь теперь тут. Всегда. И все, что тут есть – оно твое. Но не больше.
Атос был не так чтоб красив. Стройный, да, но сутуловат, и плечи не широки, лицом бледен, несмотря на легкий загар, глаза не очень выразительные. Но когда пел, Нике казалось – из этого гулкого ангара, где сидит она взаперти, окруженная мебелью, утварью, пакетами и коробками, открывается дверь и туда падает широкая полоса света, обещая – да вот же он, мир, только встань и пойди. Будто одной рукой этот спокойно улыбчивый молодой мужчина держит то время, где Нике нравились тонкие мальчики, а другой – нынешний мир, который намного больше ее жизни. Наверное, поэтому, глядя на него и разговаривая с ним, она ощущала себя шестнадцатилетней, не проваливаясь в прошлое, нет-нет, туда она вовсе не хотела и не вздыхала о прожитом времени. Именно будто шестнадцать ей сейчас. И, похоже, дело совсем не в его внешности.
- Мужчин делает то, что они делают, – как-то сказала ей Тина, – а женщин делает то, как они выглядят. Мужчина – дерево. Корни, ветви, плоды. А женщина – драгоценный камень в хорошей оправе.
- Ну, уж, – заперечила Ника, – как-то это несправедливо, они, значит, делают, а мы лежи в коробке?
- Я же не говорю, что это правильно, я говорю, что вижу, – усмехнулась Тина, стряхивая пепел с тонкой сигаретки, – не нравится – поступай по-другому, сама.
И Ника, честно перебрав все свои нынешние возможности, приуныла. Даже если попытаться горы свернуть, то получается, снова всех вокруг придется обидеть и ранить.
Глаза устали, она закрыла их, вслушиваясь, как желудок подкатывается к горлу и падает обратно. Голова на спинке кресла неудобно и раздражающе подпрыгивала, а ехать еще так долго. Книжка снова скатилась с колена, и Ника, мысленно ругаясь, полезла ее доставать. Однако, качает всерьез. Выпрямившись, она поправила волосы, стрельнув глазами на соседа. Того не было. На пустом кресле стояла спортивная сумка, раскрытая, показывала нутро. И, медленно дергаясь, ползла к краю, готовясь упасть. Ника раздраженно взялась за ручку сумки, зашарила глазами по салону. Что за мужик, то паспорт ему доставай, то сумку держи. Курить, наверное, убежал.
Комету тряхнуло, в сумке произошло некое шевеление, и комок одежды вяло свалился, открывая лежащий в растрепанной газете огромный ржавый крюк. Ника раскрыла рот и нагнулась над креслом. Рядом с крюком покоился такой же ржавый тесак с изъеденной деревянной рукоятью. Страшноватый, массивный.
Поднимая голову, Ника поправила тряпье, накрывая странные вещи. И только тут заметила, что происходит в салоне. Однако качает, повторила про себя. Поникшие фигуры бродили, хватаясь на спинки, кто-то пробирался к центральной открытой палубе – небольшому пространству между передним и задним салонами, ограниченному высокими, выше головы, бортами. Кто-то еле видимый через прозрачный плексиглас, содрогался за полуоткрытой дверцей. И Ника содрогнулась тоже – укромный уголок, где страдал пассажир, выворачивая наизнанку желудок, в порту станет площадкой для трапа – самым бойким местом на судне. Через неровный шум двигателей со всех сторон доносились стоны и детский плач. Да где ж этот сосед, сколько еще ей держать сумку!
В ответ на сердитый мысленный вопль сосед явился из стонущей пустоты, неожиданно ловко кинул большое тело на третье, сейчас пустое кресло, где до этого сидела замученная дама с кружевным платочком. И, застегивая сумку, улыбнулся на холодный Никин взгляд:
- Вот спасибо. Позаботилась. Покурить не хочешь?
- Нет.
-Что так? Не куришь или тошнит?
- Я? Меня? – и вдруг Нику действительно замутило. Бережно укладывая себя на кресло и вцепляясь руками в подлокотники, она уставилась на равнодушные корабельные часы, привинченные к дальней стене. Три часа, они едут всего три часа. А всех уже тошнит.
- Ну-ка, – сказал сосед и, забирая ее руку с подлокотника, подсунул ладонь под спину, – давай, на воздух.
- Не надо!
Протащил через рядок из трех кресел, поставил в проходе на ноги. Комету дернуло, и Ника тотчас свалилась мешком на его грудь, цепляясь руками за расстегнутую куртку. Дядька охнул, потащил ее через завывание и шум к выходу на палубу, откуда летели порывы ветра. На низких ступенечках сидели сгорбленные фигуры – кто-то пал, по дороге на места. Узкая палуба была набита народом. Люди стояли, вытягивая шеи, чтоб увидеть над бортом сверкание воды и, может быть, приближающийся берег. Кто-то курил, и дым носился мгновенно тающими клубками, перемешанными с легкими облачками пепла. Другие просто дышали, старательно, но без толку, и время от времени утыкались белыми лицами в пакеты из крафтовой бумаги.
- Ну? Жива?
Ника оказалась запертой между вогнутым бортом и большой грудью, обтянутой зеленым свитером. Задышала мерно и глубоко, клянясь себе, что выдержит… но тут же протянула руку, другой зажимая рот. Сосед сунул ей раскрытый пакет и Ника, шурша краями, уткнулась в него лицом.
- О-о-о, – сказала сама себе, не заботясь, что услышат, а со всех сторон неслись охи и стоны.
Дядька исчез было, но появился снова, отобрал у Ники пакет и в моляще протянутые руки вложил другой.
- На крыльях дальше не пойдет, чувствуешь – садится. Теперь покачает сильнее. И идти будем дольше.
- Как дольше, – проскрипела измотанная Ника, качаясь вместе с кометой, и стукаясь головой о борт, – куда ж сильнее-то…
Но дядька исчез снова. И Ника скоротала следующие четверть часа, общаясь с пакетом.
А потом, вся в ледяной испарине под футболкой и вымоченная солеными брызгами сверху, побрела обратно в салон, по дороге выкинув пакет в битком набитую урну.
Сосед сидел на крайнем кресле, а на его руках раскинулась давешняя измученная дама, положив на мучнистое лицо измятый кружевной платочек. Ника нерешительно остановилась, прикидывая, как пробраться через мешанину из женских ног и мужских коленей на свое место.
- Сходи вперед, – вполголоса сказал дядька, – принеси воды, и спроси там кого из команды, когда порт.
Ника дрожащей рукой поправила волосы и побрела к носовой части салона, где в стенку в маленькой нише был врезан краник, из которого капало на перевернутый стакан. Вот хлопоты. Воды она принесет, а кого спрашивать, где ловить?
Но когда подходила, ее обогнал моряк из экипажа, торопясь по проходу. И Ника схватила его за рукав.
- Простите. А когда приходим?
- Куда?
- Как куда? В Жданов.
- Не идем в Жданов, девушка. Через пару часов зайдем в Бердянск. Дальше видно будет.
Ника уныло набрала воды и понесла обратно, медленно переставляя ноги. Вот не хватало! Что ей делать в Бердянске. Придется ехать на автовокзал и там ловить автобус. А вдруг не будет?
Камуфляжный сосед поднял обвисающую даму, пропуская Нику к окну. Напоил страдалицу и, усадив на свое место, понес стакан обратно.
- Не-ет, – слабым голосом сказала дама, – чтоб я еще когда… не-ет…
Она нащупала сумочку и открыла. Изнутри рванулся тугой запах сладких духов, окутывая кресла ядовитой невидимой пеленой. Дама закашлялась и захлопнула сумку.
- Ну вот, «Шахерезада» моя разлилась, – простонала. И схватила принесенный соседом пакет. Второй отвоевала Ника, думая внутрь – чтоб я еще когда дотронулась до «Шахерезады», не-ет…
И еще два часа понадобилось ползущей на брюхе белоснежной комете, чтоб, наконец, ошвартоваться у причала в Бердянске. Пока береговой матрос – коренастая женщина в безрукавке поверх полосатой тельняшки, шуровала у трапа, из рубки по громкой связи пронесся по салонам усталый раздраженный голос:
- Стоим полтора часа. Если кто желает сойти тут, пожалуйста. Дальше идем, если наберется не меньше десяти пассажиров.
Радио заскрежетало и смолкло. А измученные пассажиры, не дослушав, уже тянулись на воздух понурой многоголовой змеей, ползя по проходу, преодолевая низкие ступеньки, сворачивая за мокрый плексиглас и вытекая на свежий ветреный воздух.
Ника сидела, положив руки на подлокотники, и растерянно смотрела, как измученная дама, порозовев, нагружает камуфляжного соседа баулами и сумками.
- Не-ет, – томно выпевала дама, время от времени содрогаясь и прижимая к щекам измятый платочек, – уж лучше на автобусе, а вы не в курсе, товарищ, сегодня еще идут они?
- Должны, – кратко ответил из-под баулов Никин сосед и, повернувшись, выжидательно посмотрел на нее:
- Ты на выход?
Холодные небольшие глаза пристально изучали ее лицо и Ника, вспомнив о ржавом тесаке в сумке, гордо ответила:
- Я дальше.
Мужчина пожал плечами и, вежливо подталкиваемый настырной дамой, пошел к выходу – одним из последних.
Ника нервно оглядела пустой салон. Ужасно, но она осталась одна. И даже сумок других пассажиров нигде не видно. Неужто все, кто ехали, решили сбежать?
В проходе появился моряк, в кителе и фуражке, из-под которой виднелись прилипшие ко лбу темные волосы. Искоса посмотрел на Нику и она, кляня себя за трусость, встала и вскинула на плечо сумку. Пошла следом за ним к выходу, ступила на трап, что, поскрипывая, ездил концом туда-сюда по доскам причала. На ветру оглянулась отчаянно, уже открывая рот, чтоб спросить моряка – а точно ли пойдут дальше. Но тот удалялся в другую сторону. Плечо тут же заболело, упрекая – что ж ты, вроде и не брала ничего, а набила сумку под самую застежку, Куся-Никуся. Таскай теперь.
На опустевшем причале она снова оказалась одна. Поставила сумку на одинокую нелепую лавочку с чугунными завитками и независимо огляделась. По акватории прыгали мелкие волночки, а за молом, кругло обнимающим бухту, шли рядами серьезные белые барашки. Суденышки портофлота скакали на волне, на рейде торчали несколько кораблей побольше. И перед глазами Ника, за мелькающим водным пространством плавно покачивалась широкая корма с черными угловатыми буквами. Там начинался порт.
Сесть на лавку она не решилась. В лучах послеполуденного солнца сидеть одной на юру, на виду у экипажа кометы, под взглядами вахтенных на большом корабле… нет-нет. А еще ужасно хотелось есть. И в туалет.
Ника снова навьючила на плечо сумку и побрела к бетонно-стеклянному зданию вокзала. Там кресла, там она посидит, хотя спина и попа просто вопят от многочасового сидения. Сдать бы чортову сумку в камеру хранения, но вдруг через час комета все же пойдет в Жданов? Заходя под стеклянные своды, гнала мысль о том, что прибудет кораблик в порт назначения уже к ночи. И куда ей там?
В здании гомонливо сидел народ, оккупировав все кресла. Только одно сияло пустотой и Ника, устремившись к нему, бухнулась, вытягивая ноги и ставя рядышком сумку. Огляделась, недоуменно поводя носом. Справа от нее вольготно раскинулась тетечка в захватанном ситцевом платье, окружив толстые синие ноги авоськами и пузатыми, как она сама, тряпочными сумками. На мощных коленях была разложена прозрачная от жира газетка, а на ней комкалась, истекая тухловатым запахом, горка старой хамсы, с которой капало на кафельный пол.
С другой стороны от гурманши кресло было набито чемоданами и баулами. Ника сглотнула, сдерживая дыхание. Ну да, у чемоданов носов нету, им все нипочем.
- А то на, – радушно предложила тетечка, сверля Нику бессмысленными детскими глазами, и, сгребая жирной ладонью несколько рыбок, протянула к ее руке.
- Спасибо… не надо, – ответив голосом давешней измученной дамы, Ника сгруппировалась у дальней ручки кресла. Сурово глянула на мальчика напротив. Тот, посасывая палец, глазел с жадным интересом на трапезу безумной путешественницы. А та, довольно чавкая, поедала рыбу и время от времени переворачивала надо ртом мутную стеклянную бутылку.
Ника доблестно пересидела пять минут. И ухватив сумку, быстро пошла к выходу в город. Выскочила через крутящиеся двери.
Перед ней начинался Бердянск. Тот самый, куда она впервые приехала к Никасу, еще «его девушкой». Тоже был май, но тогда Никас подпрыгивал на причале, встречая, махал и поймал ее на трапе, обнял, поднимая над собой. И поставив, гордо повел через морвокзал на улицу, а там – к проходной порта. Сам взял ее паспорт и подал в окошечко, а после вручил Нике сложенный вдвое листочек с печатью и ее фамилией.
- Не потеряй, пусть в паспорте лежит. Или нет, давай мне паспорт, я со своим пропуском сложу. Ну, класс, что приехала, сегодня вечером в «Калыбу» пойдем, шашлыки есть. А в каюте, во, посмотришь, какая у меня тут каюта, я тебе там сюрприз привез.
Над городом летал тополиный пух, гремели в порту краны, из центра доносился шум автомобилей, и висело над кораблями на рейде огромное, радостное небо, светлое, до ярчайшей голубизны промытое недавним легким дождем.