Глава 10
Ника и принятие важных решений
К утру разыгрался внезапный ветер, забилась крылом занавеска, елозя об угол форточки. Выл так сильно, взревывая, что Ника еле услышала старый будильник. Вздохнула с облегчением, садясь под одеялком – как всегда перед отъездом, не спала, мучилась, проваливаясь в короткие сны, в которых снова и снова показывала билет, нащупывая кроссовками ускользающий трап, искала свое место в длинном железном нутре кометы. И просыпалась, уставив глаза в смутный потолок. Чтоб через несколько минут снова тыкать билетом в руки хмурого берегового матроса. Успела, как ей показалось, сделать это десятки раз, и уже устала, хотя не поднималась с постели. Но все равно вставать не хотелось отчаянно. Ника бы и еще раз двести совершила свое путешествие, и даже не стала бы жаловаться на усталость, лишь бы не шуршать в кухне и коридоре, не видеть мамино укоряющее лицо, не слушать ее причитания.
Ветер снова рявкнул, по комнате пронесся холодный сквозняк. И Ника, вылезая из одеялка, оценивающе посмотрела на вздутую занавеску – может быть, просочиться в окно? Кинуть сумку, выпрыгнуть и уехать. А из Жданова позвонить «мам, я тут слегка уехала, искать на свою попу приключений, так что, держи там хвост топинабуром…»
Натянув джинсы и носки, влезла в футболку, вжикнула молнией немаркой дорожной кофточки. Куртку не забыть, пусть будет в сумке, чай не лето.
И на цыпочках пошла из комнаты в туалет. Вышла через пару минут, и, держа руку на выключателе, застыла, глядя на мамин силуэт у окна в кухне.
Нина Петровна, вытянувшись в струнку у батареи, настороженно выглядывала за край клетчатой шторы.
Палец Ники прижал кнопку, раздался щелчок. Нина Петровна вздрогнула и замахала рукой, не отводя глаз от просвета в занавесках.
- Вероника, – зашипела конспиративным придушенным голосом, – звони в милицию, быстро!
- Мам, ты чего? Какая милиция, пять утра! – Ника прокралась и встала за материной спиной.
- Видишь? Сидит. Всю ночь сидит, я проверяла. Караулит…
Леденея, Ника выглянула через круглое плечо, обтянутое пестрой ночнушкой. Серое утро мотало туда-сюда густую листву, прижимало траву на газоне. И лохматило растрепанный хвост на плече сладко спящего под деревом Атоса. Прижавшись плечом к стволу, он свесил руки между колен и, почти падая с обтесанного бревнышка, на котором днем галдела детвора, сидел неподвижно, как скорченная статуя. Блеклый бессолнечный свет выбелил лицо, делая его бумажным и смутным.
- Ну? Что стоишь? Иди, я пока посторожу.
Ника сглотнула. Сказала, теряясь:
- Так… эээ… ну. Спит же!
- Смотрел! Проверяет, – с упоением шипела Нина Петровна, – у кого света нет. А потом делает наводку.
- На водку? Какую водку? – пересохшее горло напомнило Нике о вчерашней вечеринке.
- Причем водка? Это как в фильме, про инспектора Лосева. Только там конфеты, клюква.
- Клюква?
- В сахаре!
Ника зажмурилась и вдруг рассердилась. Выскочить да напинать этого романтика, сидит, тоже мне! А не подумал, каково Нике!
- Мам, перестань, – в голос сказала она и, уходя в коридор, включила в кухне свет. Мама толстым ночным мотыльком прянула от окна.
- Может, он ухаживает за кем. Ты ж была молодая. Забыла, рассказывала про папу, как он тебе пел, и все собаки выли в поселке.
Она открыла ванную и через плеск воды слушала кухонное безмолвие. Вышла, вытирая горящее лицо махровым полотенцем.
Мама сидела, барабаня пальцами по столу.
- Ухаживает? Да за кем тут ухаживать? – воскликнула, явно жалея расставаться с детективным жанром, – и потом папа – то были времена, а сейчас что? Эх…
Ника пожала плечами и резко прошла к плите, торопясь согреть чайник. Всегда вставала перед поездками рано и всегда нервничала, боясь опоздать. Нина Петровна следила глазами за тонкой фигурой дочери, думая о своем.
- Хотя… а ведь ты права, Веронка! Наверное, он к Танечке пришел. Точно, к Танечке.
Ника подавила кашель. Танечка с третьего этажа, рыхлая, с грубым лицом, истыканным черными родинками, злющая, как голодная сколопендра. И – Атос…
- К Танечке, – раздумчиво повторила Нина Петровна, исполняясь сомнений.
- К ней, – бодро надавила Ника, – а больше ж не к кому.
- Ах, – Нина Петровна впала в мечтательность и, обойдя дочь, налила себе кипятку. Села снова, подпирая круглый подбородок мягкой рукой, – как прекрасно, что любовь никуда не уходит, правда, доча? Помню, когда твой папа пришел ко мне делать предложение…
Ника с чашкой ушла в комнату, еще раз проверила сумку и документы, расчесалась перед настенным зеркалом. С тоской подумала о том, что ехать десять часов и хорошо бы перекусить, чтоб не укачало. А еще хорошо б позаседать в туалете, чтоб не метаться в поисках сортира сразу как приедет. Но разве ж оно получится усилием воли. Она сунула щетку в кармашек сумки и снова пошла в кухню.
- … а дядя Веня играл на аккордеоне, так славно играл, только все одно и то же. Три песни. Все танцевали, прямо в общем коридоре. Масло достать тебе? Нет? А варенья? Ну, вот мед еще. А бабушки твоей сестра, она как раз приехала из Пышмы, привезла целый мешок орехов кедровых. И все ходили, хрустели. Налить еще?
Ника дожевала свернутый трубочкой блинчик и снова уединилась в туалете.
- Платье я потом отдала Эльвире, когда она выходила замуж, такое креповое, с газовым шарфиком. Веронка, а ты что так рано встала?
Спустив воду, Ника открыла дверь и сказала в недоумевающее лицо матери:
- Мам, я в Жданов. Коля там, мы договорились. Я приеду через… через три дня. А вечером сегодня позвоню.
- Вероника! Я… я… но ты же мне ничего не сказала! Легла, как партизанка, и не сказала!
- Мама, я езжу к нему уже шесть лет! Даже с половиной! Мы женаты не были, я уже ездила.
- О-о-о, я помню! Ты меня просто убила тогда! Уперлась, поеду и все! А вдруг бы ты забеременела? А? Что бы я, что бы мы делали?
Ника вытащила из комнаты сумку, и устало посмотрела на мать.
- Ты хоть сама слышишь, о чем говоришь? Это шесть лет тому было. У тебя уже внуку четыре с половиной, а ты все – бы да кабы.
- Не груби мне, – взволновалась Нина Петровна, – не смей!
Ника завязала шнурки на кроссовках и выпрямилась, закусывая губу. Поглядела на часы. Все успела, вот только еще одно осталось…
- Мам, ты говорила, денег дашь мне.
- Я? Ну знаешь. Ты ведешь себя, как… как…
- Ясно.
Ника дернула засов и вышла, закрывая за собой дверь, которая тут же снова открылась.
- Веронка. Вероника! Я кому говорю! Вернись, ты же хотела – денег.
Но Ника, нахмурив брови, выскочила из подъезда, твердо ступая бесшумными подошвами, стремительно прошла мимо сладко спящего Атоса и под робкие возгласы матери, что неслись из форточки, свернула за угол дома.
Ветер радостно толкнул ее в спину, подбадривая. Ничего, выл низким голосом в ухо, кидая на шею газовый шарфик сонных весенних запахов, ничего, Куся-Никуся, у тебя в кошельке сто восемьдесят рублей, целая зарплата, да через три дня вернешься и отдашь Тинке остаток. А после долг. На все тебе хватит. Смотри, как летают по майскому утру кроны деревьев, видишь? Весна, Ника, пришла твоя весна.
И она почти побежала, поддергивая сползающую с плеча тяжелую сумку. Засмеялась растерянно, не понимая, откуда взялось стремительное, как чирканье ласточек, ощущение счастья. Почему-то вспомнила Ваську, дурацкую и шебутную, и это успокоило и согрело.
- Ника! – Из порыва ветра вывернулся на нее Атос, тяжело дыша, сорвал сумку с плеча и пошел рядом, моргая сонными глазами.
- Вот даешь, а? Чего ж не разбудила? Я ждал-ждал.
- Атос, у меня дела. Так сложилось. Шел бы ты спать. Через час я уже буду в море.
- Ну я б хоть проводил. Чего ты смеешься опять?
Ника прогнала из головы мысль, что решила бы мама, увидев, как сонливец тащит с ее плеча сумку. Точно позвонила бы в ментовку.
- Нервы, – ответила коротко.
Он кивнул и взял ее руку, сжал, прибавляя шагу.
На сером пирсе морвокзала теснилась толпа, окруженная сумками и баулами. Люди растерянно переговаривались, а по рыхлой сердитой воде грузно прыгала длинная округлая коробка кометы, и трап елозил по дереву, натягивая тросы перилец.
- Иди, – отрывисто сказала Ника, – иди, Атос, я сама.
Тот оглядел серый лоскут воды, обрамленный с одной стороны пирсом, а с другой – ржавой громадой плавучего дока. Поставил сумку наземь:
- Стой тут. Слышишь?
- Я пойду.
- Сказал, стой. Не видишь, какая волна?
Побежал к зданию вокзала, мелькая острыми локтями и показывая светлые подошвы кроссовок. Ника растерянно посмотрела на мятущуюся воду. Как же она не подумала? А вдруг шторм? Черт и черт, ведь совсем настроилась уже.
Атос бежал обратно, на ходу затягивая растрепанный хвост.
- В общем так. Отход откладывается, пока на час. Сказали можно поменять билет на завтра, вроде метеосводка хорошая. Ника, пойдем. Сменяешь билет, побудешь у меня. И домой не надо тебе. А? Отдохнешь, я ж вижу – извелась вся.
- Что? Что он говорит?
- Не будет рейса?
- Как не будет?
- А билеты как же?
- У меня поезд!
Люди подходили, обступая их тесным кругом, глядели на Атоса, будто он тут главный не только над расписанием, но и над погодой. Кто-то, оставив с вещами детей, побежал к кассе, где мужчина в морской форме только что вывесил объявление.
Ника схватила сумку и прорвалась через людей, потащила ее к скамейке и села, глядя на розовое солнце в прядях тонких, быстро летящих облаков. Сказала тоскливо Атосу, который бухнулся рядом:
- Ты не понимаешь. Совсем не понимаешь, да что ж вы такие вот… все… Я не могу к тебе.
- Ну почему?
Она села так, чтоб видеть вход в вокзал и небольшую толпу возле объявления. Поправила волосы, которыми властно играл ветер.
- Я могу рассказать.
И, следя за растерянно бродящими по площадке окруженной петуниями пассажирами, сбивчиво, возвращаясь в прошлое и перепрыгивая во вчерашний день, рассказала Атосу все. И о том дне, когда впервые увидела Никаса на дискотеке, а потом он ее пригласил. И как он через неделю ушел в рейс.
- Как ты сейчас прямо, – усмехнулась, удивляясь совпадению.
Как ругались с мамой, когда Ника показала ей телеграмму из Бердянска и решила поехать. И как мама растаяла, когда Никас поговорил с ней по телефону и клятвенно обещал беречь Никину честь и все прочие ее достоинства. Как звонили ей бывшие девушки Кольчика-Коляна, пугая его криминальной компанией, и как Никасу не давали отпуск, чтоб им расписаться. А он в каждом порту сразу звонил, она срывалась и ехала поездом, тряслась в автобусе, или болталась на комете. И было это хорошо и радостно. Первые два года…
Как постепенно он приучил ее сидеть дома: никаких в гости без мужа и никаких в кино, а уж тем более куда-то из города. Из толпы приятельниц и подруг не осталось никого, как-то потихоньку. И только потом уже появились Тинка и Василина, и их она уже никому не отдаст, даже если чего напортачат, потому что она ведь не приложение к вечно отсутствующему мужу.
И помявшись, краснея от непонятного стыда, рассказала о последних событиях – о письме, звонках, вранье Никаса и его странном голосе.
- Вот, – сказала сипло и прокашлялась, – теперь мне нужно его увидеть, пусть сам скажет.
Атос поднял опущенную голову, с жалостью посмотрел в потерянное лицо.
- Бедная ты девочка… а если он тебе просто соврет?
- Не надо. Ты не говори, ты же не знаешь его.
- Я немного знаю мужчин, Ника. Прости. Хотя…
- Что? – она уставилась в узкое лицо с надеждой.
- Тина тебе хорошо посоветовала. Ты можешь не идти на судно сразу, и сама что-то узнать. Или увидеть.
Потухнув лицом, Ника затрясла головой:
- Нет! Нет. Я не смогу. Это же надо – следить. И еще спрашивать кого-то. Фу, нет, я не могу так. Пусть скажет сам. Если разлюбил, если не нужна, ну что же…
- Ты не понимаешь! Да тыщи мужиков обманывают жен и не собираются уходить никуда! Жена – одно, любовницы – совсем другое. А ты, да он будет держаться за тебя до последнего. Ты красивая, звонкая девочка, на тебя просто смотреть и то радость. Ты вон как это! – он вскинул руку, указывая на пушистое насквозь просвеченное солнцем облачко.
И рассеянный по площади народ стал задирать головы, старательно разглядывая небо вслед его жесту.
Ника фыркнула, и Атос рассмеялся, опуская руку.
- Внимание! – проквакал по громкой связи унылый голос дежурного, – посадка на рейс «Южноморск – Жданов» начинается через десять минут. Просьба пассажиров пройти к трапу. Внимание…
Атос снова взял ее руку. Серые глаза смотрели умоляюще, сутулились прямые плечи, когда нагибался к ее лицу.
- Пожалуйста, Ника. Такая роскошная случайность – поедешь завтра, я провожу, а сегодня рванем к маяку, переночуем потом у меня. Дай мне шанс, я не подведу. Ты такая… Да не могу я тебя упустить!
Она встала, вытаскивая ладонь из теплых пальцев, покачнулась – вдруг сильно закружилась голова.
- Ты все же не понял. Совсем. Как я могу? С тобой и тут же ехать и там с ним. Я рассказала, чтоб понял. А ты – нет.
Атос криво улыбнулся, провел рукой по лицу, дернул себя за хвост, еще раз, сильнее.
- Прости, – поспешно сказала Ника.
- Нормально. Ну я хоть попробовал. Так?
- Да. Мне пора. Спасибо тебе. И еще. Знаешь, мне ведь Никас никогда не говорит, что я красивая. Я думала – я так. Как все.
Атос подхватил сумку. Вместе, касаясь плечами, они пошли к пирсу.
- Как все? Какой же он дурак. Впрочем, нет. Хитрый. Зачем ему нужно, чтоб ты знала о себе такое? Он и молчит. Наверное, еще и говорит гадости. О тебе.
- Не надо, – отозвалась Ника, с неловкостью припоминая все Никасовы смешки, те, что любя «ну ты и кабанчик у меня стала» и тому подобное.
У входа на понтонный причал Атос отдал ей сумку.
- Мы теперь не увидимся, наверное, почти год… – она замялась и с упрямой храбростью продолжила, – ты не думай, что мне обязан или еще что. Ты живи, как жил. А там посмотрим, как получится.
Он улыбнулся. Полез за спину рукой, задирая футболку.
- Чуть не забыл. Вот я тебе, в дорогу, – вытащил из-за ремня небольшую книжку, – там нет этого, о чем говорили, но есть рассказы, они как раз для тебя, Ника-победительница.
Беря в руки потрепанную книгу, Ника увидела на обложке знакомую фамилию и с холодеющим сердцем качнулась к Атосу. Куда же она едет, куда? От него! Сделала шаг и прижалась к груди, изо всех сил.
- Спасибо.
Он поднял за подбородок отчаянное лицо и поцеловал в губы, долго и нежно.
- Тебе спасибо.
Доски под ногами гулко отзывались на шаги, рядом множились шаги посторонних, на которых Ника не оглядывалась, шла, спиной чувствуя мужской взгляд, который тянул ее обратно, и кляла себя за нерешительность. Дура, трусиха, читательница романтических историй! Бросить все, кинуться к нему, убежать в пустую квартиру и там упасть в простыни, орать от дикого восторга, после сидеть на полу, кормить друг друга, а посреди ночи сорваться и шляться по пустому весеннему городу, объедаясь томным запахом акаций, и зная – эта весна для них. Та, другая, загорелая Ника с выгоревшими волосами, наверняка бы не упустила своего счастья. И после носила бы его в себе нежной памятью тела. А ты – домашняя курица, мамина дочка, послушная свекрухина невистка… так и просидишь всю жизнь и ссохнешься у окошка…
- Девушка, вы на моем месте сидите, – низкий мужской голос оторвал Нику от самобичевания, и она растерянно оглядела качающийся салон. Ахнув, припала к круглому забрызганному окошку. Атос качался вместе с причалом, приседал, озабоченно заглядывая внутрь. Ника замахала рукой, потом обеими, роняя с колен подаренную книгу.
- Девушка, – терпеливо напомнил о себе голос, но Ника, отвернувшись, не отводила глаз от еле видной мужской фигуры.
- Мущина! Что вы стоитя, не видитя, сумка не пролазит! Уже б сели и сидели!
Заурчали двигатели, причал плавно поехал назад и в сторону. Выворачивая шею, Ника в последний раз зацепила глазами высокий силуэт, но тут все ушло, и в иллюминаторе заплескалась вода, подпрыгивая в светлый воздух. Откинувшись на спинку высокого кресла, она задышала часто, чтоб не разреветься, уставилась вперед туманными глазами.
Рядом заворочалось что-то большое, сгорбилось, утыкаясь башкой в спинку переднего кресла, кряхтя, поехало куда-то вниз. Ника сфокусировала глаза, шмыгнула, сдвигая ноги, сказала возмущенно:
- Мужчина, вы что там делаете, подо мной. Это мое кресло!
Выныривая из собственных колен, багровое о напряжения лицо повернулось к ней с раздраженным удивлением. На колени Ники шлепнулась книга.
- Твое, говоришь? На билет посмотри.
- Спасибо, – выпалила Ника, хватая книгу обеими руками, – билет? Куда билет? Вам чего вообще?
Мужчина оглядел ее безнадежно, махнул большой рукой и откинулся, закрывая глаза.
- Ехай уже.
Двигатели взревели и комета, мягко укладывая пассажиров чуть навзничь, поднялась на крылья, сверкнула в забрызганных стеклах белыми плоскостями. И рванулась вперед, жестко подпрыгивая на срезанных верхушках волн. Оставляя Южноморск Нине Петровне с товарищем Эдуардом, Атосу с Данькой и его прекрасной Ронкой, Ваське с таксистом Иваном и тренером Митей, Тинке с бабником Гонзой.