предыдущая

75. Похищение Ладда-Хи

– Берита! Где ты, старая? – Кора завертелась посреди толстых стволов, оглядываясь по-птичьи. День шел к завершению и скоро в лесу станет темно, а ей так надо найти толстуху.
– Ой-йяя, бились, как серые слоны! – Кора шептала слова и жмурилась, снова и снова прокручивая в голове картинки случившегося. А Меру, исчез потом, будто и впрямь убили его и уже схоронили. И снова – танцы, смех, музыка. Родители ходят от очага к очагу, сговаривают друг за друга детей, что провели дождливые ночи во временных хижинах. Девчонки опускают головы, краснея, а парни, наоборот, задирают носы, слушая, как хвалят матери их новую мужскую силу.
Да где же она, старая чертовка?
Прищурившись на густую тень под высоким кустарником, Кора шагнула ближе, развела ветви.
– Берита? Вот ты где! А… что тут?..
Знахарка тяжело поднялась с колен и выпрямилась, опустив руку с тускло блеснувшим в ней изогнутым ножом. Заступила непонятную в полумраке бесформенную кучу и пошла на Кору, тесня ее от тонких стволиков.

– Привяза. Да что тебе? Шла бы на площадь, там весело!
– Берита, я же к тебе, по-соседски, ой, – Кора сделала вид, что споткнулась и, вывернувшись из толстых рук старухи, почти прыгнула в сторону кустов. И замолчала, в ужасе глядя на обезглавленное змеиное тулово, лежащее вялой грудой.
Берита наблюдала за ней с мрачным удовольствием.
– Я… – шепотом сказала Кора и отступила, делая мелкие осторожные шажки, – я… это ты зачем? Я ни при чем! – и, всплескивая сухими руками, стала крутить охранные знаки, зажмурив глаза и вскрикивая задавленным шепотом:
– Да будут вам… Пусть у вас… Это она все, я не вижу, не вижу, нет глаз у меня, нету ушей, да пусть жизнь ваша будет… – и осеклась, труся говорить о жизни рядом с отрубленной головой, валявшейся почти под ногами.
– Будешь ныть и каркать – точно не будет ушей у тебя, – Берита подняла нож, подставляя его желтым лучам, протыкавшим густые ветки.
– Я пойду, соседка, пойду. И не приходила я. Так, просто. Домой я шла, чтобы спать.
Повернулась и побежала, цепляя широким подолом низкие сучья. Через хриплое запаленное дыхание не слышала топота за спиной и пискнула, когда сильная рука схватила ее за растрепанные волосы.
– Чего хотела, говори!
– Пусти! Пусти, я скажу!
Берита отпустила натянутые пряди и Кора с размаху села на колючую лесную постилку, заскулила, прижимая руку ко рту.
– Ну?
– Там… там Меру бился с Мененесом, да будут дни вождя нашего полны… еды и силы… Он нарек вождя врагом, Берита! И вождь его победил. Пока ты тут… зачем ты это, соседка? Мир переворачивается. Никто никогда не нарекал врагом, и вот. И Меру пропал теперь, да? А потому что жена его побежала за своими глупыми детьми! Что теперь, а, Берита?
Она сидела, глядя на соседку снизу и все мяла пальцы, скручивая их.
– Вот как… А что же Акут?
– Какой Акут? Акут! А что он, он вовсе ни при чем, откуда я знаю. Не видела я его. Берита…
Знахарка сорвала пучок листьев и, вытирая нож, глянула сверху на перепуганную Кору.
– А чего же тебе по правде, а, ворона старая? Неужто бежала только рассказать?
– Ну… я…
Кора замешкалась. Взгляд Бериты пугал ее и рука, мерно водящая по лезвию, пугала тоже. Но соблазн был велик и Кора решила – ведь она могла прийти позже, когда безумная Берита уже сделала свое дурное дело и могла не увидеть. Да и не видела, – решила, для правдивости снова зажмуриваясь. Это все она, не я.
– Он же не придет в деревню больше. И жена его не придет. А там у них, в доме…
– Что в доме?
– Что-что! Пока он стоит пустой и Айна еще не села, и все на площади. Берита, там могут быть странные Вещи Онны. Давай возьмем, пока никого.
– Ах, ты…
– Да я же не говорю! Там шкуры и много циновок, а еще там копья Меру и его лук, но я же не говорю, Берита! Это пусть вождь потом, хотя для моего Корути там много полезных вещей, он уже вырос, а я одна, откуда мне взять для него лук и стрелы, а? Но – странные Вещи, Берита, ты же их любишь. Вот я и подумала… Но, если ты не хочешь, – она покосилась на чистое лезвие, отблескивающее полумесяцем.
– Да ты не ворона, соседка. Ты стервятница.
– Ну, я пойду, Берита. Я лучше, правда, пойду.
Перебирая руками по траве, отползла в сторону и поднялась, придерживая подол. Искоса посматривая на Бериту, отступила и, развернувшись, стала без пути продираться через кустарник, торопясь оказаться подальше.
Отогнав мысли об отрубленной голове Владыки, решив, что это вина Бериты и всё, она брела, обида и злость вспухали в голове, казалось, чуть не вылезая из носа и ушей. “Ей, толстой квашне, хорошо, детей нету, живи себе, ешь одна свою еду. А мне как – сын вырос, о нем заботиться надо, о моем Корути, он ведь лучший!”
Протискиваясь между стволами, шептала, тряся ушибленной о корень рукой, – “мой мальчик, красавец мой, у тебя все должно быть, а Берита, старая корова, могла бы и помочь подруге” – и злость туманила голову. Дом Меру, пустой, без людей, полный выделанных мягких шкур и расписных мисок, мешков с зерном и тыкв, налитых вином, тревожил ее, вставая перед глазами.
Ах, если бы Мененес снизошел к ней своей отцовской жалостью и отдал дом!
Кора даже зажмурилась от восторга и тут же споткнулась, упала на коленки, накрывая юбкой торчащий корень. Замерла, сторожко вслушиваясь. Кто-то шел впереди, тихо мелькая меж тонких стволов орешника. Если бы не упала, то и не разглядела, поверху – листья мешают. Кора оперлась руками о траву и выглянула из-за прутьев.
Площадь была уже рядом и оттуда, приглушенный домами и зеленью, доносился шум праздника. Спиной к лесу стоял дом вождя, широкий, из множества сплетенных хижин, накрытых прочной общей крышей. И с поляны, пошатываясь, от дерева к дереву, пробирался к задней стене дома почти голый мужчина. Айна осветила его согнутую спину, покрытую красными потеками.
“Это же Меру! – Кора приподнялась, собирая в кулак юбку, чтоб не мешала, – бродит, как больной волк, увидел бы нас в своем доме, ох, что было б. Ай, как хорошо, что я не послушалась жадную Бериту и не пошла в богатый дом Меру…”
Мысли Коры мешались, бегая и прыгая в голове, как всегда бывало с недавних пор, стоило ей замыслиться о старшем сыне. Ее разговор с Беритой, оставшийся всего в сотне шагов, изменился и вот уже она, толстая соседка, в скачущей изворотливой памяти Коры, масляно улыбаясь, тянула ограбить дом, в который пришла беда. И Кора, слушая свое вечное “не я, не я”, качала птичьей головой, ахая коварству соседки, и жалела-жалела себя, которую все обижают и предают.
Продолжая шептать, шевеля губами, она кралась за охотником, вытягивая шею и становясь на цыпочки. Придерживала тощей рукой ветки, следя, чтоб не качались сильно. И хитрое любопыство ело ее изнутри, как плесень ест запревшую пищу.
В густых кустах, прильнувших к стволу большого дерева, спряталась, не решаясь выходить на пустое место, и замерла, следя за изгнанником.
Меру, покачиваясь, стоял, положив руку на стену и слушал. Прошел чуть дальше, прислоняя голову к плетенке. Оттуда, из дома слышалось мягкое жужжание голосов, чей-то смех. Дождавшись, когда все смолкнет, Меру стал быстро и тихо расплетать лианы, расшатывая освобожденные прутья. Кора от нетерпения затопталась на мху и застыла, когда охотник, бросив свое занятие, повел головой, осматриваясь. Перестала дышать. Но, видно, крепко нужно было ему туда, внутрь, где начинались спальни жен Мененеса, примыкающие к большому дому. И он снова занялся прутьями.
“Что же из этого мне” – лихорадочно думала Кора, прикидывая. Можно побежать на площадь, поднять шум, и вождь наградит ее. Но ведь на умершего в поединке запрещено смотреть и нельзя о нем говорить. А ну как он услышит и догонит? Убьет? Никто не поможет, потому что нельзя ведь смотреть и видеть.
Кора запуталась, решая сложное дело, и почти пропустила, как Меру подтянулся на руках и вполз в проделанную дыру.
“А я и не видела, не видела, – шептала женщина и кивала сама себе, убежденная, что и верно, ничего не видела, – я пойду себе потихоньку, пока не вылез, вор проклятый, он верно, ищет поесть…”
Но уйти не успела. Копошась в дыре, Меру вылезал обратно. Свесил ноги и, тяжело спрыгнув, принял на руки что-то, мешком свалившееся на него. Кора, открыв рот, смотрела, как, взвалив на плечи, пошатываясь, но крепко ставя сильные ноги, понес от дома вяло свисающее женское тело. Тонкие руки в браслетах болтались по его окровавленной груди с длинным шрамом и волосы закрывали лицо женщины. А по ее ногам колыхалась вышитая тайка с оторванным подолом. Сверкнули красные и зеленые круги вышивки, цвета младшей жены вождя. Любимой Ладда-Хи, носившей в животе его сына.
Прижав руки к груди, Кора смотрела, как охотник вышел на тропу и почти сразу исчез, скрытый густой зеленью.

– Ох, – сказала она тихо-тихо и, повернувшись, побежала в другую сторону, чтобы попасть на площадь как можно дальше от тропы, по которой ушел Меру.
Удаляясь от страшного места, снова сказала:
– Ох! – уже сильнее, пробуя голос. А в голове крутились мелкие мысли, натыкаясь друг на друга. О том, как получше сделать, чтоб ей может, дали подарок, за то, что расскажет. И – бедная маленькая жена вождя… А поделом ей, девчонке, забрала в липкие руки такое богатство – сам вождь у ней, и няньки, женщины в услужении.
Кора пошла медленнее, чтобы дать изганнику подальше унести свою ношу. И только перед проходом меж хижинами, побежала, спотыкаясь и крича во весь голос:
– Ох! Горе, горе пришло, отец наш, Мененес! Где твоя речная рыбка? Где твоя яркая птичка? Забрал ее злыдень и как же теперь? И сын твой, Мененес, где он родится, а?
Снова стих шум на площади и сидевшие у костров люди поворачивались, прислушиваясь. Кора бежала через смятую траву, рвала на себе растрепанные волосы и краем глаза, довольная, видела, как люди поднимаются, пораженные страшной вестью. А перед ней медленно вставал с резного сиденья Мененес и узорчатый плащ сползал с широких плеч, накрывая медовую шкуру кота.
Кора упала на ступени и поползла наверх, всплескивая руками и крича о подробностях, делая их все страшнее:
– Не видала бы я мертвеца, вождь, но как не видеть, если он разорвал стену твоего дома и выбросил оттуда твою младшую жену, ох, ох, а она кричала и билась, когда он сломал ей руку, вождь. Как мертвую антилопу положил на плечи и унес, унес твою жену, твою Ладда-ху! Ох, вождь, да будет тебе счастье, что же делать-то? Я ему кричала-кричала, но ты же знаешь, мертвый не слышит живых.
– Замолчи, старуха! – голос Мененеса ударил ее, как ударяет землю упавшее дерево.
Он мотнул головой и молодые охотники, до того стоявшие по сторонам, опираясь на копья, топоча, кинулись в дом. Вождь, застыв, ждал. Кора лежала на ступенях почти у его ног и вытирала слезы скрюченным пальцем, подсматривая из-под руки, как мертво, закаменев лицом, ждет он вестей. Из дома послышались крики и, выбежав, воины остановились поодаль, с растерянными лицами. Повалились на деревянный настил.
– Что? – негромко спросил Мененес.
– Дыра, вождь. Он проделал ее и украл Ладда-ху, – испуганно сказал один из мальчиков.
Ничего не изменилось в лицо Мененеса и Кора, струхнув, решила, будет ей наказание, ну, чего там, одна жена, а их у вождя вон сколько, и все красавицы. И не сразу поняла, откуда доносится странный гул, похожий на низкое жужжание шмеля. Мененес кричал, не открывая рта, и глаза его были, как серые речные камни, покрытые пылью.
Кора с облегчением снова запричитала и стукнулась лбом о ступеньку. Стон затих и вождь перевел дыхание.
– Уж он ее бил-бил, – подкрикивала сама себе Кора и картины похищения, нарисованные только что в голове, вставали перед ее глазами, – ой-ой, бедная девочка, да прямо в живот…
– Замолчи!
– …
Птицы в лесу трещали и чирикали, но их голоса ударялись о стоявшую над площадью тишину.
– Она… умерла?
Испугавшись, старуха зачастила, приподнимаясь на ладонях:
– Нет, нет, отец наш. Живая она и плакала, стонала, ножками дергала.
– Покажешь, куда унес, – Мененес опустился на сиденье, сжал резной поручень и вырвал его. Нагнулся вперед, держа в руке сломанную деревяшку и глядя поверх головы Коры.
Люди ждали, испуганно глядя. И через несколько ударов сердца лицо вождя ожило, прошла по нему мрачная тень. Он поднялся и отброшенная деревяшка заскакала вниз по ступеням.
– Дети мои, мой лесной народ! – голос вождя загремел над потухающими кострами, заждавшимися поленьев.
– Женщины, идите по домам. Мужчины, берите копья и луки. Мы пойдем к Владыкам за мертвецом Меру, да будет смерть его долгой, как река, отберем женщину и накажем злодея! – он повернулся к мальчику-стражу, – неси мне оружие.
В толпе стоящих послышался шепот и стих. Мененес окинул людей взглядом и нахмурился:
– Почему вы стоите? Он успеет уйти далеко!
– Он уже ушел далеко, – буркнул кто-то и замолчал, прежде чем взгляд вождя нашел, кому принадлежит голос.
– Идите же!
Трое мужчин неохотно отделились от толпы и медленно двинулись к краю площади. Замерли, остановленные криком:
– Мы не пойдем, вождь!
– Что? Кто это сказал?
Но отдельные крики заглушил ропот и шум. Подталкиваемый в спину, вышел вперед Кайру, выбросил перед собой руку с пальцами, сложенными в охранный знак:
– Они заберут наших жен, если мы пойдем. Не гони нас туда, вождь, не губи своих детей.
– Да, да-да, да, – пронеслось над людьми и Мененес покачнулся, чувствуя, как ломит грудь незнакомая раньше сердечная боль.
– Я… я накажу вас, скоты!
– Ты смеялся над Меру. А теперь хочешь, чтоб мы все погибли?
– У тебя много жен, вождь! И у нас выросли новые дочери!
– Возьми любую! Бери мою, вождь, она сегодня встречала Айну!
– Нет! Мне нужна Ладда-Ха! Я поведу вас!
– Биться с Владыками?
Тощий Кайру завертелся перед толпой, простирая жилистые руки:
– Ты не можешь губить нас, вождь, мы все твои дети. Ты говорил, иногда люди уходят и это правильно. Так почему твоя жена особенная? Не заставляй нас идти на смерть! Мы не пойдем!
– Мы не пойдем! – заревела толпа с радостным испугом и облегчением. Завизжали женщины, причитая и радуясь, что мужья остаются.
Вождь оглядел свой народ, еле различая лица, но слыша по голосам – не пойдут. У него задрожали колени. Сердце билось, отмеряя каждый шаг, сделанный мертвым Меру где-то там, на дальней тропе, может быть, уже на подходе к пещерам, ведь Владыки наверняка дали ему быструю тропу, для желанной добычи.
Очень хотелось сесть, но Мененес боялся, что не сможет подняться сам. И, прогнав из колен дрожь, сказал, бросая слова в толпу комьями грязи:
– Вы, трусливые косые зайцы! Я иду один!
Он протянул руку, не глядя, величественно ожидая, когда мальчик-воин подаст ему копье.
– Нет, вождь!
Кайру снова выскочил вперед и, злорадно искривив треугольное лицо, с большими, как у богомола, глазами, упер руки в бока, подбадриваемый ропотом толпы.
Мененес опустил пустую руку.
– Ты смеешь помешать мне?
Из толпы вытолкнули еле стоящего на ногах Тику и поддержали его под локти.
– Скажи, скажи ему, Тику, что должно делать…
Старик огляделся, заваливаясь на руки охотников. Свет постепенно умирал и вождь не мог разглядеть сверху выражения обезображенного лица. Все стихло вокруг и даже птицы перестали петь, улетев спать на толстые ветки деревьев.
– От времени до времени и через время… – мерно заговорил старик надтреснутым голосом и закашлялся. Гулко отхлебнул из подсунутой тыквы.
– …Пока растет лес и течет река, то к морю, то вспять. Пока приходят дожди и сменяет их зной, чтобы снова разлиться дождями… Отец племени не покинет своих детей, не отдав отцовства. Иди, вождь, но твой дом, твои воины и твои жены, твое добро в сундуках и мешках, пусть перейдет к тому, кто сможет заботиться о твоих детях. Это закон, вождь.
И все закивали. Мужчины подобрались, расправляя плечи, и стали выступать из толпы, подвигаясь ближе к помосту, на котором Мененес стоял, еле заметно покачиваясь, и беспомощно смотрел на свое стадо, обретшее речь.
– Выбери и иди!
– Выбери и иди!
Сотня ног топнула, вторя словам, и, продолжая топать, мужчины повторяли слова, что должно было сказать отцу, покидающему их:
– Выбери! И иди! Выбери! И иди!
– Хватит! Я выберу!
Вождь с ненавистью оглядел поднятые лица, читая на каждом надежду. Злоба подступала к горлу, мешая дышать. Отдать все? Он отдал бы сразу, потому что сердце мерно отсчитывало дальние шаги Меру – все ближе и ближе к страшным пещерам Владык. Но надо отдать одному, осчастливить. И, если суждено будет вернуться, он построит себе жалкую хижину в одну комнату и молодые охотники будут помыкать им… А один из них будет спать с его женами. Один. И Мененес должен выбрать его сам!
Сердце ударило, напоминая, и он поднял руку, чтоб подозвать любого и забыть обо всем, уйдя. Но у ног зашевелилась и вскочила со ступеней сидящая там Кора. Маленькие глаза горели углями и рот открывался, как у рыбы.
– Вождь! Отец наш, вождь! Мой, мой Корути, мой сильный и славный сын! Он один достоин. А я буду целовать твои ноги, вождь и принесу Ладда-Хе ягод. Он молод и будет править долго, а я научу его, как заботиться о племени, вождь!
Громкий хохот потряс толпу, охотники, рыча, валились друг другу на плечи и взмахивали руками, дивясь безумству старухи.
– Щенок Корути, жадный и глупый, да он ворует еду у детей и подсматривает за женщинами! О-ха, Корути наш вождь!
Кайру все вертелся, руками подбадривая мужчин, подмигивал и выкрикивал издевательства. А Мененес, поманив старуху, оперся на ее худое плечо, давая, наконец, ногам передышку.
– Где твой сын, старуха? – спросил шепотом и легонько оттолкнул, – приведи его, быстро!
Кора слетела со ступеней, забрав в кулак подол юбки, так что острые колени замелькали у всех на виду. Мужчины расступались, улюлюкая, женщины всплескивали руками.
– Так что, Мененес? – Кайру вылетел вперед и встал, подбоченившись, выставляя худую ногу.
– Мне надо подумать. Накормите огонь, иначе в темноте не увидите нового вождя.
Он нащупал уцелевший поручень и, тяжело садясь, скрестил толстые ноги. Опустил руку, по привычке ожидая, что ее тронут горячие пальцы маленькой жены. И скрипнул зубами. Сейчас бы, расшвыряв всех, рвануться и побежать к лесу. Но он немолод и тяжел, устал в поединке, охотники быстро догонят и не дадут уйти, пока не выскажет свою волю. И он – один…
“Дети, – думал Мененес,обводя глазами толпу, уже рассеявшуюся на группки вокруг затрещавших костров, – злые, капризные дети, спасающие каждый свою игрушку, им нет дела до других, каждый боится порвать только свои одежды, отдать свой кусок пищи… я ненавижу их”
И у ближнего костра наткнулся на взгляд Тику, лежавшего в обнимку со своим тючком. “Ненавидь себя, старый дурак, ты сделал их такими” – прочитал в темных глазах и отвернулся.