67. Зов Ахашша
Аглая стояла над телами, лежавшими на постели. В голове не было ничего, кроме болезненного звона. Тряслась наклоненная эмалированная кружка. Женщина с татуировкой так плотно вцепилась в Витьку, что, казалось, его и нет почти, рука, нога и часть второй, макушка под ее рассыпанными бронзовыми волосами. Аглая нагнулась, присматриваясь и резко выпрямилась, чтоб не видеть полную грудь, расплющенную об мужскую спину. Звон в голове усиливался, будто тюкали быстрые и злые железные молоточки, заботясь, чтоб голова ее стала больше, вместить происходящее, но оно не вмещалось и потому казалось, под ударами голова рвется изнутри.
Подняла руку – прикрыть глаза, стукнула себя по лбу забытой кружкой. Плеснула вода на женскую спину, потекла ниже, размывая кровь и на простыне поплыли бледные пятна. От боли она немного опомнилась.
– Витя? – наклонилась, заглядывая под рассыпанные волосы, боясь не услышать дыхания. И когда застонал, стала отпихивать лежащую, освобождая его лицо:
– На, пей, подожди… сейчас…
Одной рукой не получалось и она, плача, сунула кружку, в которой плескалось на донышке, на столик у стены, и стала, цепляясь пальцами, вытаскивать Витьку из-под тяжелого тела. Смуглая женщина, неловко перевернувшись, свалилась навзничь, уронив с другого края постели безжизненную руку.
– Вот… пей, – приподняв голову Витьки, совала кружку, проливая на сжатые губы остатки воды, – да что же… я все равно… скорую!
– Нет… – ловя ртом капли, он шевельнул рукой и схватил ее запястье, – я уже… не больно, все.
И приподнялся, стукаясь головой о спинку кровати. Аглая смотрела, как извивается по его телу точечный красный рисунок, будто кто-то балуясь, набрызгал краской.
– Ноа! Что с тобой? – потянулся, морщась, и схватил лежащую за серые плечи, – ты жива, Ноа?
У Аглаи ослабели ноги, загремев кружкой, оперлась на столик ладонью.
– Так это – она? Это все правда?
Он уже стоял на четвереньках и прижав голову к груди, слушал. Поворачиваясь, чтобы голова его оказалась рядом с ее лицом, лег, вжимаясь в мокрые от пролитой воды волосы:
– Ничего, ничего, Ноа, все… в порядке будет, ты только… дыши, ты же дышишь, да?
Аглая опустилась на колени у кровати. Больно упираясь животом в ребро матраса, ловила шепот. Отсюда, снизу, ей почти не видно было женское распластанное тело и от этого становилось чуть спокойнее. Но все равно ужас перемешивал все внутри, ворочаясь угловато. Хотелось закричать или хотя бы заныть, выкидывая из себя боль. Но она молчала, сжимая зубы. А потом услышала:
– Мы с тобой, Ноа, мы здесь…
Это “мы”, сказанное мимоходом, как о постоянном, естественном, освободило ее от части боли. И, нашаривая рукой кружку, она уже видела не обнаженную женщину, что цеплялась за ее мужчину, а больную, измученную чем-то, что лишило ее сознания.
– Витя, я воды… еще…
– Да.
Когда вернулась, неся воду уже осторожно и прихватив полотенце из ванной по пути, Витька растирал Ноа вялые руки. Поддержал затылок, пока Аглая прислоняла к сжатым губам край кружки. Вздохнул судорожно, увидев, как разомкнулись губы и по горлу прокатился трудный глоток. И тут же сам дернулся, от боли в натянутой вздохом коже.
Выпив почти всю воду, Ноа уронила голову на смятую подушку. Трескаясь, губы стали приоткрываться, но Витька приложил поверх палец:
– Лежи. Все в порядке?
Она закрыла глаза, но тут же раскрыла снова, широко и испуганно, слабо затрясла головой – не в порядке!..
– Да, да, но все равно – полежи.
– Тебе больно, – прошелестела Ноа, глядя в потолок, – без меня… больно…
– Нормально. Ты сможешь поспать? Или полежать просто?
– Да… надо. Немного. Только – руку…
– Вот… – он взял ее руку и другой ладонью похлопал рядом с собой, приглашая Аглаю сесть. Глаза Ноа закрылись. Частое дыхание замедлилось и стало почти ровным.
– Витя, – шепотом спросила Аглая, – тебе – больно? И так всегда? Когда она, ты…
– Нет, кошка. Никогда так не было.
Тихие слова терялись за пределами желтого круга ночного света, уходили в полумрак комнаты. У Аглаи ныла спина и затекшие плечи. Она повела ими, следя, чтоб не касаться Витькиной израненной кожи. И, страдальчески морщась, сказала:
– Тебе надо смазать, давай принесу.
Витька вытянул руку, осматривая, кивнул.
Прижимая к ссадинам ватку с лекарством, Аглая даже улыбнулась немного, глядя, как он, чтоб успокоить, нарочно скалит зубы и свирепо сводит брови к переносице. Молоточки в голове притихли, но не смолкли и стук их складывался в слова “что же как же что же как же теперь будет будет…” Дважды собиралась спросить, но останавливалась, наверное, он и сам не знает – что же и как же.
– Повернись, – подняла руку с промокшей розовой ваткой. И, нечаянно посмотрев в угол, застыла. Там, где стол касался круглым краем потертых обоев, темнота под ним сгущалась, превращаясь в пустоту. И тут, отзываясь на движение Витьки, застонала Ноа. Аглая отдернула взгляд от границ пустоты, возвращая его в желтое пространство, медленно выдохнула, стараясь, чтоб незаметно.
– Как ты? – Витька нагнулся и по спине снова бисером выступили красные точки.
– Ахашш…
– Что?
– Ахашш зовет. Всех Ноа. Там… что-то…
– Ты хочешь уйти?
Ноа посмотрела на Витьку, перевела взгляд на выглядывавшую из-за его плеча Аглаю с комком ваты и коричневым аптечным пузырьком.
– …Время менять шкуру мира…
– Так, значит… Ты уйдешь и заснешь, там? До нового мира?
На этот раз Ноа улыбнулась. Мелькнул язык, быстро спрятавшись, не разобрать – человеческий или змеиный.
– Мы не ахашш. Уйдем без снов. Навсегда.
– Как? Как навсегда?
– Может, ахашш изучит наши знания. Если успеет. Ус-спеет… Но…
– Что но? – он спросил это в полный голос и Аглая вздрогнула.
– С-слишком быстро зовет. Но я не нужна тебе, мастер. Помнишь? Ты уже можешь – сам…
– А сама помнишь? Что я сказал тебе?
– Сказанное и сделанное – не равные величины.
Витька отпустил ее руку и поднялся. Две женщины смотрели на него снизу вверх. Он еще не знал, что делать, но понимал, время говорить прошло. Внезапно пришел испуг, будто в голову напихали ваты – спрятать главное. Витька попытался озлиться, но не сумел, и со всего маху хлопнул себя рукой по боку. Боль обожгла кожу.
С улицы пришел странный тоскливый звук. Дон-дон-дон – пело что-то под легким ночным ветром. Так тихо и одиноко, будто подводя итоги чего-то непоправимого. “Прищепка, – подумал Витька, – на балконе, по перилам стучит”.
– Я видела… сегодня, – вдруг сказала Аглая высоким голосом, – думала – показалось. Мир стал дырявым.
– Где?
– Когда ехала, в домах, среди огней. И потом, в метро, когда ты сказал – укачалась. И еще этот бомж, внизу. Ты положил туда пирожки.
– Куда?
– В пустоту.
– Это проходы. – голос Ноа был спокоен, глаза закрыты.
– Какие проходы? – Витька переводил взгляд с лежащей Ноа на сидящую рядом Аглаю.
– Между мирами. Есть всегда. Но не видны.
– Они, как твои порталы, Витя, – Аглая смотрела, как желтый свет делит надвое мужскую фигуру. Будто он уже куда-то ушел, наполовину.
– Порталы… – Витька шагнул было к ним. И остановился, – порталы…
Вспомнил Альехо, как тот, молча отобрав несколько снимков, на которых вроде бы и не было ничего, только глаз держали крепко этим ничем, двинул мышкой, собирая их вместе, и сказал “папочку заведи, порталы, и пусть там будут”.
Вспомнил, как Аглая замерла посреди разговора и лицо ее сделалось сонным, а глаза смотрели в мешанину веток на кирпичной стене. И сегодня ехала в метро с таким же лицом. Он еще думал, щелкнуть ее и снимок расскажет, что услышала. Конечно!
И, надеясь, что все делает правильно, повернулся в полумрак, пересекая комнату. Мигнули, отмечая движение, неяркие блики на старых чашках за стеклами шкафа. Загремело в углу что-то металлическое.
– Порталы, говоришь… Сейчас – свет, не пугайтесь.
Цокнув, затененный белым экраном софит наполнил комнату рассеянным светом, расширив пространство до фотографий на стене: забелели туго повязанные косыночки на темных лицах казачек, перечеркнутых бликом по стеклу. А в круге желтого света две обнаженные женщины на смятой постели смотрели, как обнаженный мужчина, взяв со стола камеру, выставляет настройки, поглядывает на них, поворачивая голову, прицеливаясь глазом. Аглая – удивленно, а Ноа – со спокойной улыбкой.
– Повернись, кошь, – стоя в ногах кровати, вскинул камеру к глазу, – смотри на меня, а руку обопри левее. Ноа, голову выше, чуть-чуть.
Щелк.
– Улыбнуться можете?
– Сейчас? – Аглая, сведя тонкие брови до вертикальной складки на переносице, смотрела, как при каждом его движении сочится из ссадин кровь.
– Я – могу, – прошелестела Ноа, – мои губы умеют.
– Именно! Быстро! Как сумеете.
Щелк.
Две улыбки, одна растерянная, спорящая с испуганными глазами, другая аккуратная, открывающая белые зубы.
– Что еще, ну? Аглая, сядь рядом, колени обними. Ноа, повыше на подушке, и – в сторону руку. Угу.
Щелк. Щелк.
Лежащая смуглая фигура, обернутая цветным шарфом рисунка – и темная бронза волос разбросана беспорядочно по смятой подушке. Сидящая, обхватив худые коленки тонкими руками, и – черные волосы по одному плечу, с желтым бликом по ровной завесе.
Пока отходил, выбирая точку съемки, Аглая нерешительно глянула на лежащую Ноа и, сев ближе, обняла ее за плечи. Ноа подтянула ноги, усаживаясь рядом. Бронзовые волосы слились с черными и – два женских лица с темными глазами – в объектив.
Щелк. Щелк. Щелк.
Длился и длился на простынях медленный танец переплетаемых тел. Витька ходил, натыкаясь на табуретку, возил ногой зацепившуюся футболку, бормотал и иногда даже пел что-то, говорил и снова замолкал, коротко приказывая, не заботясь о том, больно ли Ноа. И его боль ушла. Отводя от глаза камеру, мельком увидел, – запекшаяся кровь отваливается крошечными скорлупками, как старая краска.
И, наконец, выдохшись, бросил камеру на диван. Аглая откинулась на спинку кровати, не сводя глаз с любимого. Ноа, проведя рукой по ее волосам, улыбнулась и встала. Плавно, будто подхватывая его танец, качнулась в шаге; беря за руку, прислонилась, закидывая сильную ногу на его бедро. Последний раз оглянулась на Аглаю. И, вжимаясь в витькину кожу, заструилась, укладываясь знакомым рисунком.
Он ждал, закрыв глаза и слушая ее движение телом. И вскоре, проведя ладонями там, где недавно горели ссадины, кивнул.
– Меня будут звать, с-снова, – терялись в мягком свете софита исчезающие слова.