59. Змея Найи
Сквозь мрак, тихо покачиваясь, плыли светляки. Найя лежала с широко открытыми глазами. Тело, после близости с ее мужчиной, плыло так же, тихо покачиваясь, и, кажется, улыбалось.
Ее мужчина… Прислушалась к тому, как звучали эти слова. Он и правда – её? Не просто мужчина, лежащий рядом, чья грудь подымается и опускается, шевеля край волчьей шкуры, не мужчина, живущий с ней. Он – её. Наверное, потому и светляки?
Синика сидел посреди хижины и фыркая, поднимал лапу с выпущенными когтями, – ловил. Промахиваясь, совал лапу к морде, лизал, помуркивая. И снова пытался поймать зеленоватые огни, легко уворачивающиеся от веера когтей.
Акут дышал ровно. Иногда подергивалась рука, плечо, и Найя понимала тогда – спит, крепко спит. Подумала с раскаянием, намаялся с ней, жил рядом, разговаривал, учил и приносил еду. А она все это время – боялась и ненавидела.
Вздохнула и рассмеялась, вспоминая, как было полчаса назад. Снова закружилась голова. Вскочила бы и кричала чепуху, танцевала по жердяным полам, подбрасывая босой ногой циновки, но нельзя – спит. Пусть спит, набирается сил. Когда проснется, она накормит его и пусть снова берет свою женщину. Покачала головой, глядя на плывущие огни, слушая тихий шелест дождя. Оказывается, она бессовестная. Это называется – страстная? Наверное, нет. Это просто любовь. Не знала раньше, что можно так хотеть, с такой жадностью, пропадать в нем изо всех сил, будто падая в пропасть. Или взлетая.
– И еще я хочу есть, ужасно, как зверь в лесу, – прошептала, радуясь занятию, которое скрасит ожидание до пробуждения мужа.
– Муж… – отодвинулась, чтобы в полумраке рассмотреть спящее лицо. Почти не видно, слишком смугл и темен. Но вспомнила снова, как нависал над ней недавно, и лицо его превратилось в маску богомола, в которой ничего человеческого, и как все внутри зашлось и обрадовалось этому. По темному лицу пробегали отсветы гаснущего светильника и она смотрела жадно, не отрываясь, рвалась ему навстречу, будто хотела разбиться об его живот и грудь, до боли. И если бы превратился в зверя совсем и разорвал, закричала бы от радости. Так вот что такое – настоящий муж.
Нащупав босыми ногами край сбитой циновки, встала и потянула из его пальцев свою руку, медленно и осторожно. Укрыла шкурой, не зажигая огня, пошла в угол хижины, к мешкам и глиняным кувшинам. Мимо лица проплывали пахнущие дождем огни, как в море, когда ныряешь ночью. Растопырила пальцы – поймать, но размытый огонь лениво увернулся, осветив ладонь бледным светом. Найя снова засмеялась, опускаясь на корточки рядом с полупустыми мешками, запустила в один руку и достала горсть орешков в непрочных, как сухая бумага, скорлупках. Ела торопливо, оглядываясь и прислушиваясь к тому, не проснулся ли. Но слышала только помуркивание Синики, неутомимо игравшего со светляками.
Наевшись, прихватила пустую миску, и, пройдя к задней стене, нашупала и уложила по глиняному краешку конец лианы, погладила и сжала. Капли, стекая, защекотали пальцы. Найя ждала, облизывая пересохшие от орехов губы. Пусть натечет побольше. От невидимой миски поднимался мягкий аромат цветов и бродящего сока. И она опять подумала, удивляясь и радуясь, что ее нос чует в сто раз больше, глаза видят то, что за краем зрения, и даже спиной она знает, что происходит позади. – Это ее тело вспоминает все, что умеет.
– Я так задумана, – прошептала. Что-то произошло с ней, будто под длинными столбиками цифр, многоточий и вопросительных знаков проведена, наконец, черта. Но под чертой – бесконечно продолжается белый лист. На котором еще писать и писать знаки своей судьбы.
Все радовало ее сейчас и это обрадовало тоже. То, что было с ними, перед тем, как мастер упал рядом на постель, сползая с ее потного плеча и заснул, будто умер, оно переполнило ее силой, которая – откуда взялась? Но ее точно было больше, чем две их силы, сложенные вместе. Была она другая – третья сила.
Большими глотками выхлебала напиток, остро наслаждаясь утолением жажды, вытерла губы и оглянулась. Светляки размытой лентой протягивались к окну, к щелям в двери и, просачиваясь, уходили в дождь.
– Синика… – сказала шепотом, раздумывая, что бы еще сделать. И замерла испуганно, прислушиваясь к своему телу. На груди, повыше ребер и у самого горла вдруг набухло тяжестью, запульсировало, шевелясь. Найя осторожно, пугаясь и не понимая одновременно, повела вспотевшую руку с миской, ставя ее на пол. Медленно коснулась кожи и отдернула пальцы в страхе, нащупав плотное тело, выпирающее бугром под горлом. Ужас кинулся в низ живота, подломил ноги, заставляя сесть на пол. И – в голову, распяливая виски, между которыми трепались, не улетая, бессмысленные мысли и вопросы, словно белье на веревке.
– Синика! – повторила дрожащим голосом, глядя в стену перед собой и держа на отлете руку с памятью прикосновения к чужому, лезущему из ее тела. У ног защекотало меховой лентой и Синика муркнул негромко. Не зашипел, не крикнул, как бывало, когда в хижину заполз огромный, похожий на скорпиона членистый зверь размером с хорошую крысу. Просто закрутился рядом у ног, как будто ничего не случилось, тихо помуркивая, подталкивал к очагу.
Пригибаясь, чтоб не отрывать ладонь от вьющейся меховой спины, Найя двинулась к сложенным камням, медленно села, стараясь держать спину прямо и зашарила руками, доставая чирок и кресало. Разводя руки и болезненно кривя лицо, смогла зажечь огонек и сунула горящую веточку в горку приготовленной растопки. Смотрела в заплясавший огонь, боясь перевести взгляд на свое обнаженное тело, с которым происходило что-то, прижимаясь сухой тяжестью, ворочалось на боках и бедрах, скользило непрерывно. И наконец, прерывисто вздохнув, решительно наклонила голову. В оранжевом свете очага змеиное тело, льющееся по изгибу бедра, казалось цветной водой, свитой в тугую медленную струю.
В глаза ей, покачиваясь, уставился немигающий взгляд. Покрытая блестящими гранеными многоугольниками кожи плоская голова приблизилась и Найя увидела, как мелькнул раздвоенной плеткой язык из выгнутой расщелины в центре сомкнутой пасти.
– Пришшло время, женщщина…
Голос, сухой, как осенние листья, раздавался в голове Найи. Глаза темного янтаря смотрели, не отрываясь.
– Он спит, твой мужчина. С-спит. Дай мне с-свои руки…
Найя, повинуясь ленивому приказу в шипящем голосе медленно подняла дрожащие ладони и положила на круглое тулово, там, где оно подергивалось, будто пытаясь освободиться, оторваться от ее кожи. Подавила желание дернуть изо всех сил, отбрасывая помеху.
– Ос-сторожно, женщина… без с-страха…
Мелкие испуганные мысли, натыкаясь друг на друга, замерли, прислушиваясь к одной, пришедшей, чтобы как-то объяснить и успокоить.
“Этот мир, в нем есть и… такое… наверное”
Мысль толкнула к ней память о татуировке, что росла с каждым днем. И – вот…
Петли обвисли на послушно подставленных руках, кожа на ребрах и груди натянулась. Найя скривилась и потянула, упираясь в пол широко расставленными ногами. По лбу бежал ледяной пот, сердце лихорадочно билось. С легким треском тулово отрывалось от кожи, оставляя саднящие полосы. И проскальзывало, оставляя в руке следующие обвисшие петли. Проминая бедро и внутренюю сторону ноги, с тихим треском отлепился кончик хвоста и все тело змеи заскользило по оставленным ссадинам, не покидая кожу Найи. Она закрыла глаза и вздохнула, откидываясь, держа пустые руки ладонями вверх на коленях.
Синика сидел напротив, за очагом, смотрел через языки огня круглыми совиными глазами, обернув пышный хвост вокруг лап.
Скольжение змеи по коже успокаивало, гладило ссадины, и боль стихала, превращаясь в слабое нытье, будто ее тело мурлыкало бесконечную медленную песенку.
– Хорош-шо… – сказала змея, не прекращая беспрерывного движения, – в с-следующий раз прими меня с-стоя.
– В следующий? – убаюканная неостановимым движением, спросила сонно. И кивнула, – хорошо, – не то соглашаясь на следующий раз, не то просто отдыхая от неожиданной боли.
– Хочешь спросить, Вамма-Найя, женщина двух миров, демон места, избранного тобой? Спроси… Ещ-ще веришь в вопросы…
Узкая голова скользнула в ладонь и устроилась там, глядя ей в глаза.
Стараясь не обращать внимания на движение тела по коже, Найя тоже смотрела в получеловеческие-полузмеиные глаза, немного вытянутые, с выпуклым блеском на влажной поверхности и вертикальным, медленно пульсирущим зрачком.
– Ты… откуда ты?
– Сама позвала. Там, где не знала себя и не родилась настоящая. Личинка, яйцо, куколка женщины. Но внутри – Найя. Зов был ус-слышан. Поселила на плече. Помнишшь?
Немигающие глаза приблизились, глядя внутрь расширяющимися зрачками. …Шелест дождя смазался, отдалился и сквозь него Найя услышала детские крики и женский визг, мужские возгласы и присвистывание вслед им – трем девчонкам, идущем по тропке среди обдерганных прохожими кустов. Впереди шла Ленка, мерно покачивая круглыми бедрами, обтянутыми белоснежными брючками, а на локотке – такая же белоснежная огромная сумка с золотым фигурным замком, швыряющем по сторонам горсти солнечных бликов. Черная ленкина маечка так сложно переплетала по спине лямочки, что казалось, на Ленку напал осьминог и терзает. За ней шла Найя, тогда еще Лада, девчонки заставили ее надеть шорты, хотя она ужасно стеснялась белых ног без загара. Потому юркнула в серединку, чтобы прикрыться спереди ничего не боящейся Ленкой, а с тыла – Анеткой в крошечной юбке, и шла, слушая, как та, спотыкаясь и подворачивая ноги на выступивших корнях, ругается шепотом. Впереди за деревьями блестела вода, все крики – оттуда. Обгоняющие их мужчины улыбались оценивающе.
“Тропа, как здесь, где весь лес ими полон” – мелькнула поверх всплывшей в памяти картинки мысль, но тут же память и показала – сунутые под каждый куст смятые пластиковые бутылки, комки оберток от мороженого, тряпочки презервативов на ветках в глубине кустарника.
Они поехали в Серебряный бор на целый день – выходной и еще у Лады день рождения, не торчать же в жаркой съемной квартире. Сидя, скрестив ноги, на пластиковом топчане, и поправляя на носике огромные солнечные очки, Ленка подняла тост за именинницу и они дружно выпили темного ледяного пива. Ладу заставили накрасить губы подаренной помадой, осмотрели критически и запретили стирать. А потом, вдруг, собрав вещички, бросили насиженное место и потащили Ладу, с ее малиновыми с блестками губами, куда-то вдоль водных велосипедов, полуголых парней в бицепсах, матерей с детьми и мячами. У белого домика спасателей затащили в крошечный салончик с невидной вывеской и, поставив перед худым мужчиной с карими, будто налитыми слезой от напряжения, глазами, но со спокойной улыбкой на узких губах, наконец, остановились.
– Вот, – сказала Анетка, – мы ее привели.
– Пусть выберет, а мы расплатимся.
– Вы что, Лен, Анька?
– Ты же сама кричала – хочу и хочу татуировку. Вот и получай подарок!
И Лада растерянно приняла в руки потрепанный альбом со множеством рисунков. Девчонки толкались, совали головы, щекоча плечо волосами, ахали и водили по страницам наманикюренными пальцами. В конце-концов, Лада не выдержала и, прикрикнув на них, выгнала за порог, ткнув пальцем в первую попавшуюся картинку. Мастер пошел к креслу, натягивая латексные перчатки, но она сказала, оглядываясь на закрытую дверь:
– Вы извините. Я, правда, очень хочу, хотела. Но у вас нет такой.
– А эту, что выбрала?
– Эту… – Лада махнула рукой, натягивая чуть подпекшуюся кожу, – я так, чтоб не чирикали над ухом.
– Так что же хочешь?
– А можно я сама? Нарисую.
– Конечно.
Лада взяла протянутый татуировщиком планшет и фломастер. Подумав немного, провела линию шеи и плеча, обозначила край подбородка. И, припоминая смутные картинки из повторяющегося сна, нарисовала изогнутое тело, захлестнувшее округлость плеча, узкую голову, лежащую на ключице, продолговатые глаза и тонкую плеточку змеиного языка.
– А хвост вот сюда, кольцом, но не до локтя, а повыше, – и, закончив, подняла глаза на мастера, опасаясь увидеть насмешливое недоверие профессионала. Но тот смотрел на рисунок серьезно, потом, переведя взгляд на нее, стал разглядывать со спокойным удивлением. И она подумала, глаза у него похожи цветом на спелые вишни.
– Где взяла рисунок? Видела где?
– Я? Нет… Вы только не смейтесь, приснился.
Но тот смеяться не стал. Кивнул. Подойдя к двери, сказал кому-то снаружи:
– Василек, на сегодня шабаш, до конца дня у меня работка.
И улыбнулся Ладе:
– Садись, сделаем тебе личную змею.
За окном Ленка что-то самозабвенно врала, посмеивались мужские голоса и слышалось Анеткино стесненное хихиканье. Несколько раз девчонки заглядывали в салон и, помахав Ладе, мужественно смотревшей на них через пелену слез, снова уходили за столик под окном и оттуда слышался смех и хлопки открываемых на жаре бутылок.
Когда Лада вышла, солнце уже садилось, просвечивая красным сквозь колючие ветки кривых сосен, и вода, освободившаяся от множества купальщиков, зализывала мелкими волнами раны от людского веселья. Плечо горело и ужасно хотелось есть. Посидели еще, все вместе, глядя на темнеющий бор, когда засобирались домой, Анетка, дернув Ладу за руку, прошептала ей на ухо, что приедет утром, и оглянулась на быковатого спасателя Вадика, в джинсах, с рубашкой на плече и глупой улыбкой победителя.
Ладе захотелось, чтоб мастер пригласил остаться ее, но он попрощался и исчез за деревьями, а они с Ленкой заторопились к метро. Уставшие, горячие от московского летнего солнца. Ленка подворачивала ноги, ругала каблуки и торчащие корни.
… – Я тебе блузочку сошью, с голым плечом, будешь ходить на всякие пати, все обзавидуются, Ладка!
Лада шла, чувствуя, как горит на руке кожа. Кивала обещаниям, улыбалась.
Потом привыкла. И почти забыла про свою змею.
Покачала ладонь с лежащей на ней плоской головой. Вот про эту – свою. Казалось ей – татуировка и татуировка. И только Витька там, в ноябрьской степи, увидев, вдруг, тряхнул ее, закричал, что она – умеет. Раз есть у нее змея!
Найя протянула вторую руку и осторожно, медленностью жеста как бы спрашивая разрешения, дотронулась до сухой плоской головы, погладила. Все вопросы вылетели из головы.
– Не могу спрашивать сейчас. Только скажи, я и ты – вместе? Как тогда, в степи?
– Вмес-сте.
– Ты со мной… Потому что я рисую, да? Но я давно уже не рисую, знаешь?
– Женщины людей говорят, и противоречат с-сказанному, – в голосе змеи не было иронии, просто отмеченный факт, – ты уже задаеш-шь вопросы…
– Ну, так ответь!
Змея молчала. Мелькал и прятался длинный язык, трогая кожу ладони. Дышал у голой ноги Синика. Заворочался мастер Акут, застонал и вдруг позвал через сон:
– Найя!..
И она напряглась, вытянула шею, прислушиваясь, прижала змеиную голову крепче и отдернула руку:
– Извини. Там Акут, я должна – к нему.
– Вот твой дар, женщина женщин, несущая свет. Ты любишь. Вс-стань.
Найя встала, подхватывая руками тяжелые кольца. Нетерпеливо оглянулась в сторону постели. Змея заскользила из ее руки, тыкаясь головой в кожу, по ребрам, под локтем, через поясницу. Скользя, петли круглого тулова прижимались к саднящим полосам, прирастали, будто влипая в женское тело, становясь цветным рисунком. Легла на грудь голова, повернулась, укладываясь. Спрятался раздвоенный язык.
Найя, проводя руками по гладкой коже и уже уплывая мыслями от случившегося, быстро пошла к постели, откинула край шкуры, всматриваясь в худое темное лицо.
– Я здесь. Дать тебе попить? Ты голоден?
– Иди ко мне.
И, забыв о змее, своем ужасе, и воспоминаниях, она нырнула под нагретую ее мужем шкуру, прижимаясь к жесткому худому боку. Сунулась лицом к шее, так что его длинные волосы упали ей на лицо и засмеялась.
– Я пришла, Акут.