51. Кошмар Аглаи
Она кричала, потому что страх был огромен и казалось, сожрал ее целиком. Кричала внутри его студенистого колыхания, а вокруг были холодные взгляды, рассматривающие ее, и пасти раскрывались, показывая розовое нутро, до ужаса нежно-розовое, из которого мелькали черные плетки жал. Напрягая руки и ноги, рвалась и задыхалась от того, что через живот была крепко привязана, и при каждом движении что-то тугое и холодное впивалось в кожу. Запястья саднили под петлями, растягивающими руки так, что даже рвануться вперед, выгибаясь, не могла. И ноги дергались, когда пыталась коснуться земли хоть кончиками пальцев, обвисая на жестких захватах, распявших ее у каменной стены.
За плоскими головами видела лицо Виктора, он стоял, оплетенный сверкающей татуировкой, и голова змеи, отлепившись от его кожи, тоже смотрела на нее. Его взгляд, холодный и бесстрастный, темные глаза змеи над его плечом. И глубокий глаз объектива, направленный на нее.
Снова закричала, без всякой надежды, просто потому что молчать было невозможно.
– Аглая? Что с тобой? Ну?
Когда на ее плечи легли руки, дернулась и, мотая головой, отползла к стене, сминая подушку. Цокнул выключатель, ночник на стене в виде картинки-пейзажика лунной поверхности затеплился желтым сонным светом. Зажмурилась. Точно такой свет тек по огромному залу, в котором она, ее…
– Выключи! Убери!
– Хорошо…
– Не трогай меня! – в темноте его руки стали легче и исчезли. Сглотнув, она отпустила край смятой простыни и потрогала горло. Там, где во сне давила петля, не давая дышать – ничего. Дыхание было хриплым, но свободным. Прижав запястье к носу, вдохнула запах, боясь почуять кровь, но – ни ссадин, ни липкого, которое так ясно ощущалось несколько минут назад, не было, конечно не было. Сон.
Ей стало стыдно за свой испуг. И уже сама потянулась, нащупала на стене выключатель. Цок… В желтеньком свете лицо Витьки было серьезным и озабоченным. Сидел, опираясь руками в постель, ссутулив плечи, и смотрел на нее. Широкая полоса татуировки казалась протянутым поверх тела прозрачным шарфом, плотно приклеенным, но, уж, конечно, не живой змеей. Аглая вспомнила, как днем в студии он обвивал ее талию и плечи цветной полосой ткани. Тряхнула головой, хмурясь. И заговорила, стараясь не связывать воспоминания с кошмаром.
– Мне сон приснился, плохой.
– Ну, так сон же? Сейчас пройдет, да? – он осторожно погладил ее волосы.
Она уклонилась, поворачивая голову – посмотреть в окно. Шторы защищали их ночь от не спящего города, лишь несколько самых сильных огней висели на черной ткани, как мутные цветы с острыми лепестками.
– Вить… Мне сны не снятся. Вообще. Никогда…
– Что, совсем не снятся?
– Да. Я раньше переживала, потом привыкла как-то. Махнула рукой. А тут сразу такое…
– Расскажешь?
Аглая сползла пониже, придавила головой подушку. Теперь над ней был его живот и ребра, через цветной рисунок она видела, как поднимается от дыхания грудь. И кожа складочками на боку, от того, что сидит, неудобно скрутившись. Потянула его, чтобы лег, поерзала, вздыхая, устраиваясь. Подталкивая, отвернула от себя и прижалась к его спине, целиком, вкладывая согнутые колени в его ноги. Вздохнула ему в шею.
– Тебе так слышно?
– Угу, – он шевельнулся, прижимаясь крепче.
– Это про тебя сон.
– Да.
– Я была в пещере, очень большой. Привязана. Знаешь, не веревками, а чем-то… круглым, тугим . Везде, через горло, за руки и ноги, через живот. Спина болела, потому что стенка там – холодная и неровная. А вокруг – змеи. Что?
Почувствовав, как напряглось тело, приподнялась на локте – посмотреть на его профиль. Ждала, когда повернет голову, глянет в ответ и успокоит взглядом. Не повернулся и профиль на фоне подушки стал жестким, будто нарисованным.
– И всё? – спрашивая, почти не шевелил губами.
– Витенька… посмотри на меня, пожалуйста. А?
Теперь она сидела над ним, так же, как он недавно. Витька повернулся на спину. Серые глаза темнели на серьезном лице. И все. Ни удивления, ни интереса. Просто ждал.
Аглая смотрела на него. На глаза, широко расставленные, и из-за этого иногда казалось, что чуть косые, заячьи. На прямой нос со шрамиком сбоку. Плотно сжатые светлые губы. Хотела спросить, почему испугался так, но вместо того сказала растерянно, с надеждой на ответ:
– Я тебя люблю…
Он не ответил. Только потянулся, нашел ее руку и приложил ладонью к губам. Помолчав, спросил, щекоча кожу:
– А еще что видела? Почему про меня?
Аглая снова увидела бесстрастные глаза из сна. Но поверх ее ладони смотрели другие, серьезные и встревоженные. И она ответила:
– Ну… змеи эти. Они были похожи на твою.
– И все?
– Да, – ответила, чтобы только увидеть, как из его взгляда уходит тревога. И она ушла. Шевельнулись губы, он снова поцеловал ее ладонь и, закрывая глаза, обхватил, притянул к себе, прижимая рукой поверх лопаток.
– На мою насмотрелась, вот и снится ерунда.
А она снова увидела плоские головы, покачивающиеся, меняющие положение, чтобы… чтобы лучше увидеть, как бьется, привязанная к стене.
– Вить… ты мне обещал показать снимки. Мне ведь утром в институт, потом домой.
– Не забыла.
– Ну, что ты! Когда засыпала, пожалела, что не успели.
Она села, но Витька снова притянул ее к себе, поцеловал в кончик носа, поправил волосы за ухом. И отпустил.
– Бери простыню, и тапки. Пойдем, чуть-чуть посмотришь. Только недолго, чтобы выспалась.
– Хорошо.
Витька голый прошел по комнате, нажал на кнопку компа. Ей хотелось сидеть и смотреть, как он ходит, как двигаются лопатки и кожа на боку собирается складочками, когда поворачивается. Как наклоняется, выставляя одно плечо всегда немножко вперед. И свет монитора перебирает волосы над оттопыренными ушами.
– Ну, что ты там?
Подхватывая край простыни, чтобы не наступать, подошла через полумрак большой комнаты, от желтого света над постелью к голубоватому свету монитора, и замялась, разыскивая взглядом табуретку. Витька обхватил ее рукой, усадил на сдвинутые колени. Уложил ее руку поверх своей шеи и, щекочась лохматыми волосами, устроился так, чтобы смотреть из-под руки.
– Тебе же неудобно.
– Тебе удобно?
– Да.
– Сиди тогда.
И Аглая затихла на его коленях. Пусть снятся страшные сны, и пусть он даже не ответил на ее слова про любовь. Если потом сидеть вот так, вдвоем, как одно.
– Какую папку?
Смотрела на ровные ряды желтых квадратиков и подписи под ними.
– Мне выбрать, самой?
– Угу.
– Тогда эту. Порталы.
Он двинул мышку, открывая первый снимок.
… Над вытоптанной в белую пыль дорогой, посреди степи – старый дом без дверей. Сверкает побелка, там, где не съел ее ветер, а там, где сошла, что-то говорят старые камни, изгибами трещин, пишут тем, кто умеет прочесть. В толстой стене, так что надо поднять голову – проем бывшего окна, в котором через темноту – другой. И там, за слоями камней и темного нутра бывшего дома – небо с крутым краем облака…
– Витя…
– Что?
– А все облако, оно где? Край виден, а за домом, в небе – его нет.
Под ее рукой шевельнулись плечи. Ответил:
– Фотошопом я не пользовался.
… Огромный обрыв, по всей площади кадра, и видно, как время сжимало в кулаке слои, сминая, как пластилин. И потому цветные слои изогнулись, рванулись петлями, как ее крик во сне, в попытках вывернуться из кулака. Но только изменили себя, не сумев уйти. И в самом низу, придавленная массивом глины, узкая нора, черный глаз без дна, туда, в толщу. А по краю – запачканные кристаллы слюды, торчат, вылезая из глины, как неровные зубы…
– Это где?
– Азов. Там есть места, которые будто жует время. Земля ползет в море, обваливается, зарастает травой и снова сползает. И так было всегда. Но берег все время на одном и том же месте. Сколько я его помню, с детства.
– Вить, а почему порталы?
– Альехо сказал. Не объяснил, просто сказал, чтоб я папку такую завел и туда складывал снимки, которые мне покажутся – для нее. Вот я и складываю. Может, ты объяснишь?
– Я?
– А вот, посмотри.
Он открыл еще одну фотографию.
– Ой… Это же ты сегодня! Как…
– Получилось, да?
– Очень!
– А знаешь, почему снял? Ты туда смотрела.
… На фоне размытой кирпичной стены переплелись ветки, с нежными точками крошечных листьев. И в мешанине тонких суставчиков, почек и острых листов, вдруг – явственно видимый центр, куда взгляд направлялся, будто его подталкивали. И, нащупав ранее невидимое, увязал в зеленом туннеле – не оторвать, не отвести…
– Я даже не помню.
– А ты болтала что-то, смеялась. А потом вдруг замолчала, и лицо стало такое… сонное немножко. Я сразу повернул фотик по направлению взгляда и снял. А потом уже сам посмотрел.
– Увидел?
– Знаешь, нет! Увидел потом, когда скидывал. Ты на кухне крутилась, с ужином. Кстати, спасибо тебе за ужин, девочка моя.
Все картинки, увиденные и нет, вылетели у Аглаи из головы. Она судорожно вздохнула. Девочка. Она его девочка…
– Тебе, правда, понравилось?
– Очень вкусно.
– Я буду… могу, в смысле, я могу тебе иногда готовить.
– Сразу видно, не москвичка! – поддразнил он ее и боднул головой в живот. Она засмеялась счастливо.
– Пойдем, – он тыкался лицом под сваливающуюся простыню и руки уже не просто придерживали ее на коленях, – пойдем, ну их, картинки. Тебе же утром рано уходить.
– Сейчас, подожди, еще две посмотрю, нет три, – смеясь, перегнулась через голую спину и под его рычание, двинула мышкой.
………
– Вить. Витя… Я кажется, открыла не то. Это. Это она, да?
Витька выпутался из простыни и посмотрел на экран. Круглое лицо с широкими скулами ответило улыбкой раскрытых карих глаз. Пушистые волосы ореолом разбросаны за края кадра.
– Как она здесь? Я же убрал, убирал, то есть.
– А для меня нашлась. Как нарочно. Она – твоя девочка, так?
– Аглая…
– Нестрашно, – говорила храбро, держа руку на теплой пластмассе, но голос задрожал и сорвался, – я сама виновата, влюбилась, как дура последняя.
– Не надо так.
– А как надо? Я не знаю, как надо. Я только вот люблю тебя. А ты не можешь и потому не ответил. Потому что она, вот такая.
И добавила шепотом, сползая с его колен:
– Красивая очень.
– Аглая!
Витька повис на стуле, глядя, как прошлепала к постели, потеряв по дороге его растоптанный тапок, и повалилась навзничь, лицом в подушку. Простыня распласталась по полу белым языком.
Стало слышно, как ворочается за окном огромный город, вскрикивает гудками машин, мяукает сигнализацией, грохает издалека подъемными кранами и где-то рядом, может быть в весеннем ночном дворе – пиликает перепутанной музыкой.
Он не пошел утешать. Заговорил, и шум города вернулся на свое место, за плотную штору.
– Аглая. Я могу тебе все рассказать. Вообще, все. Если ты меня после этого бросишь или сдашь в психушку, делай. Но я не злодей и не псих. И никому до сих пор я не рассказывал, даже Альехо. Ты будешь первая.
– А она?
– Ее нет. Вообще нет в этом мире. Может быть, папка со снимками – все, что осталось от этого человека.
Аглая приподняла голову от подушки. Нахмурилась, чтобы скрыть метнувшуюся внутри радость, мысленно топнула на нее ногой.
– Она… умерла?
– Нет же! Давай так. Я просто расскажу тебе. Все расскажу.
– Хорошо, – Аглая села и снова замоталась в простыню, – хочешь, сварю кофе?
Витька встал из-за компа и натянул на себя старые спортивные штаны, висевшие на спинке стула. Стал похож на маскарадного японца с разрисованным татуировкой торсом.
– Придется. Рассказывать – долго. Только знай! – он поднял руку, – в психушку сам не сдамся, буду драться!
– Принято.
– И тебя не отпущу, если соберешься от меня убежать!
Вставая, она завернула простыню подмышками и туго затянула концы. Засмеялась счастливо.
– А что сделаешь, если соберусь? – спросила, проходя в коридор. И споткнулась, услышав одно слово в спину:
– Свяжу…