предыдущая

39. Праздник Еэнна – середина дождей

– Вамма… – она смотрела на свет, собранный в ладони. Мягкий, он шевелился, щекотал кожу и вдруг горячел, взблескивая иглами лучей. И приходилось закрывать глаза, чтоб не уколоться. Сладко болело плечо.
– Вамма… – темный воздух колыхался над скомканным светом, уколотый лучами, отпрыгивал в стороны, и тогда звучало дальше и снова:
– Най-я-а…
От прикосновения лучей она открыла глаза. Думала – в темноту, но хижину заливал бледный молочный свет и пробегали по нему тени, когда щели в стенах покрывала темнота.
– Найя…
Акут сидел рядом, свет очерчивал его длинные волосы. На концах шнурка, которым перехвачен лоб, четко виднелись узелки плетения.

Найя потянула к горлу мягкую шкуру, отгораживаясь. Мастер покачал головой и выставил руку ладонью к ней.
– Нет. Я сижу. Ты иди из сна. Слушай.
Снаружи, из бледного света, тяжко дышали барабаны и ныли дудки. Когда смолкали, слышался шорох листьев по крыше хижины.
– Что это?
– Песня
– Свет. Откуда?
– Еэнн. Он вышел из облаков, смотреть на нас. Праздник середины Дождя.
Найя откинула шкуру и встала, пошла к выходу, стягивая на груди тайку.
Выглянула в распахнутую дверь. Блестели мокрые деревья и по воде бежали серебряные зигзаги. Она подняла голову. Вокруг облачной тропы посередине неба темно громоздились тучи, а на тропе, освещая края туч круглым лицом, клонилась, рассматривая затопленную землю, яркая луна.
– Как? Уже полнолуние?
– Еэнн… Оставил жену и вышел к нам. Утром уйдет, и время дождей продлится.
– И что теперь? Мы выйдем, да? Пойдем в деревню?
– Все должны смотреть на Еэнна и просить его.
– О чем?
– О главном себе.
Найя вернулась и зашарила рукой по сложенным на выступы стены мелким вещам.
– Где же, где мой гребень? И лента в волосы.
– Вот. Я сделал тебе.
В бледном свете лента, лежащая на ладонях мастера, казалась залитой малиновым молоком. Разрезанные концы сплетены узлами в решетки и на них – черные шарики гладких семян. Найя взяла подарок.
– Спасибо. Это просто лента? Ни для чего?
– Как говоришь?
– Что я должна? Сделать или что?
Он пожал плечами.
– Возьми. Твои волосы белые, как молоко степной козы. Кровь ягод -
красиво на белом. И новая тайка.
Найя расчесала волосы и завернулась в белую тайку с красным узором по подолу, – вот куда уносил миски, что вырезал ночами, повязала на волосы ленту. Мастер глянул исподлобья и, быстро отвернувшись, стал собирать мелочи в сумку на поясе, резко двигая руками.
– Что? Я без красоты? Эй?
Она придерживала узел ленты на затылке и смотрела ему в спину, на согнутые плечи.
– Говори!
– Свет от тебя.
Его плечи согнулись еще больше, и Найе показалось, мастер сейчас ткнется лбом в жердяную стену.
– Что?
– Ты…
Медленно повернувшись, выпрямился, свесив руки вдоль тела. Под правым локтем выпирал угол сумки, висящей на плече. Свет полосами ложился на лицо, блестели из тени глаза, когда он поднимал их и снова смотрел в пол, проговаривая медленные слова.
– Ты светла, как Еэнн, белая жена мастера Акута. Но Еэнн – злой охотник ночи. А ты – Вамма-Найя, несущая свет. Твое лицо – белые сумеречные цветы, когда на них падает свет ночи. Я … Я не видел жен такой красоты.
Найя молчала. И Акут отвернулся, опустив голову.
– Пусть люди думают про нас хорошо.
– Пусть думают. Хорошо, – повторила она, соглашаясь и ожидая продолжения.
– Ты – жена. Я – муж. Там, где праздник. Когда Еэнн уйдет и все пойдут спать с женами, я лягу там, – он махнул рукой в угол, где ложился, завернувшись в старую циновку, – а ты…
– Пойдем, мастер Акут.
Найя взяла его за руку и потянула к залитому светом выходу, где под ночным ветром вились по воде сверкающие змейки.
– Я поняла. Ты мне муж, там, где люди.
Шли по извивам мостков, черных на серебре воды. Найя оглядывалась по сторонам, смотрела, теша глаза блеском воды, убегающей под черные деревья. Поднимала глаза к небу и вздыхала, наполненная его высотой и простором. Так хорошо ступают босые ноги по ребристым мосткам, так приятно давят на подошвы лианы, скрепляющие жерди. Она поводила плечами, дышала, и, отодвинув все сказанное мастером на потом, наслаждалась простым: идти, смотреть вдаль и вверх, слушать открытые звуки, не смягченные стенами.
Все ближе гремели маленькие и большие барабаны, вдруг взревывала труба, верно, кто-то дул в раковину. Слышался смех, и по соседним мосткам, топоча, пробегали дети. Маленьких держали за руку старшие. Девочки толкались стайками, роняя в воду цветки. За ними следовали мальчики, смеясь и крича. Силуэты, вырезанные черным на сверкающем фоне вод, вдруг пропадали в тени и тогда только топот, смех и шепотки говорили о том, что все идут к центру деревни.
Впереди светлело. Ветки деревьев уже не трогали лицо и плечи мокрыми листьями, они расступались, отходя дальше от мостков. Держась за руку Акута, Найя вышла вслед за ним на кольцевой помост вокруг площади.
Площадь превратилась в серебряное озеро. Лик полной луны отражался в центре сверкающей чаши. Везде на перилах висели люди, болтали, смеялись. Двери в хижины зияли черными прямоугольниками. И за озером, напротив, где был раньше утоптанный вход во владения Мененеса, прямо из воды поднималась лестница к центральному дому. С одной стороны распахнутых дверей сидели женщины, закутанные в покрывала, а с другой – музыканты с белеющими на черных коленях барабанами.
Ни в одной хижине не было огня и все вокруг залито светом луны.
Акут подвел ее к перилам, встал рядом. Мимо, подыскивая себе место, шли мужчины и женщины, касаясь их плечами. Здоровались, смеялись, на ходу рассматривали Найю. Она сначала оглядывалась на каждый возглас, но потом, предоставив Акуту произносить положенные слова, взялась за перила и стала смотреть на колыхание лунной воды, забранной в оправу черных мостков на низких столбах. Вода шевелилась, двигалась, утягивая взгляд в глубину, и глаза болели от того, что глубина пряталась под светом, как под слоем фольги.
Найя перевела уставшие глаза на лестницу напротив. Черными ступенями, смазанными лунным светом, та уходила в воду. Что-то уже видела она такое, но где, не могла вспомнить. Вытянув шею из-за плеча Акута, посмотрела направо. Невдалеке такая же лесенка уходила под серебро воды с их стороны.
Барабаны, стукнув, замолчали, и сразу смолкли разговоры и смех. Только ветер дышал над деревьями, бросая на волосы горсти теплого дождя, но и он становился слабее, тише. Стих совсем.
Слышалось только дыхание людей и поскрипывание сырого дерева под босыми ногами. А потом, вплетая голос в черно-серебряную картину, запела женщина. Наверное, это была одна из жен вождя, что сидели неподвижно обок противоположной лестницы. Найя переводила взгляд с одной фигуры, закутанной в темное покрывало, на другую, пытаясь понять, кто из них поет. Казалось очень важным – привязать звук, тянущийся к небу хрипловатой медной нитью, к одной из женщин. Но медная нитка тянулась, вилась и не хотела привязываться. Будто кончик ее сам болтался в темном, разбеленном луной воздухе.
Песня смолкла. И все зашевелились, поднимая руки, прикладывая к груди, сгибаясь в поклонах. В черном проеме большого дома появилась фигура вождя, занимая почти все темное пространство. В белых одеждах, он стоял неподвижно. И когда затихли его люди, опустив головы и прижав к груди руки, – поднял свои, с которых поползли к плечам широкие рукава.
– Дети мои! Дети леса! Ваш вождь, ваш отец, как было всегда и как будет, снова приветствует храбрость Еэнна, приведя вас под его глаза. Мы хорошо жили, славно охотились, и женщины племени любили своих мужей. Мы смотрим в лик Ночного Охотника, нам нечего бояться!
– Нечего бояться, – зашелестели вокруг. И задвигались, опускаясь и поднимаясь, руки.
– Был хороший год. Нас обошли болезни. Женщины родили крепких детей. И лес был добр к нам. Небесная семья дала нам отдых, чтобы мы, отдохнув, шли дальше тропами жизни.
– Шли… дальше… Да, вождь!
– И еще… Боги дали нам новое! Акут!
Найя вздрогнула. Акут отпустил ее руку, и поклонился.
– Ты здесь, мастер?
– Да, мой вождь, – ответ его проплыл над серебряной чашей воды, навстречу вопросу вождя.
– Наш мастер, ночной отец жданных детей, вестник Западного ветра, нашел себе жену. …В иной год охотники убивают слона. Иногда мужчины идут за реку, и приводят сразу целую руку молодых жен. Каждый год должно быть что-то новое, не бывавшее прежде. Это – закон жизни. Покажи нам, мастер, свою жену, подаренную Западным ветром.
– Они же знают, – шепотом сказала Найя, – мы ведь тогда, на празднике…
– Ты не была женой тогда, – тихо ответил Акут, взял ее руку и повел за собой. Люди расступались, и Найя видела проплывающие мимо лунные лица и освещенные плечи.
Встали у верхней ступени лестницы, ведущей в воду. За сверкающей гладью, с другой стороны, прямо напротив, стоял вождь Мененес. Луна освещала высокую башню из волос и перьев, широкие плечи в складках богатой ткани. Но не было видно глаз на темном лице в тени.
– Женщина, получившая имя от самого вождя… Скажи нам, нравится ли тебе твой муж?
Найя молчала. Акут чуть заметно пожал ее руку. Она закрыла глаза, вспоминая слова.
– Да будут дожди всегда теплыми для тебя и твоих жен, вождь Мененес.
– Хорошо.
– Мне нравится мой муж.
– Греет ли он тебя ночами?
– Да, мой вождь.
– Кричишь ли ты?
– Что?
Вокруг зашевелились, и шепот, как невесть откуда взявшиеся сухие листья, полетел над водой. Она поняла и прикусила губу.
– Да, мой вождь.
Вождь молчал. Найя смотрела на его квадратную фигуру, ждала. Подумала о том, что будет просто соглашаться, говорить “да” на каждый его вопрос, не прислушиваясь. Все это – по обычаю, наверное.
– Что ж… Нам повезло с милостью богов. Они подарили племени белую женщину, из-за которой родилось имя младшей жены вождя и родился волшебный щит в руках мастера Акута. Так пусть же она, Вамма-Найя, несущая свет, исполнит обряд благодарности.
Акут сжал пальцы Найи и она дернулась от боли и неожиданности. В тишине, полной и плотной, вождь спросил, с насмешкой в голосе:
– Ты не хочешь поблагодарить вождя за милость, мастер? Твоя женщина избрана.
– Да будут боги щедры к тебе всегда, вождь Мененес. И к твоим детям и женам. Я…
– Что? – голос вождя наполнился величественным удивлением. Найя, замерев с рукой, стиснутой пальцами мастера, подумала, слишком величественным, напоказ.
– Я… – Акут снова молчал, не зная, как продолжить. Притихшие люди обернули к ним лица, похожие на ночные подсолнухи.
– Она не годится для благодарности, вождь! Она слаба и худа, в ней нет настоящих сил. Нет!
Говорил, больно сжимая и разжимая руку Найи. А она смотрела в стиснутое страхом лицо мастера, пытаясь понять.
– Ты не можешь говорить “нет” своему вождю, – Мененес не шевелился, темное лицо его было недвижным, а голос – уверенным и спокойным, – но ты сказал, и я смеюсь над твоими словами. В ней нет сил? Но там стоит щит с радугой, ее щит.
– Нет!
– Хватит, мастер. Ты живешь в племени из милости, ты не охотник. И будешь исполнять сказанное мной, или…
Мененес хлопнул в ладоши над головой. И по бокам мастера выросли черные воины с копьями, не те мальчишки, что стояли у трона, пересмеиваясь, а взрослые мужчины со взглядами готовых убивать.
– Стойте! – Найя выдернула руку и шагнула к перилам, схватилась на них и, налегая грудью, возвысила голос:
– Что я должна сделать, вождь?
– Спуститься по лестнице и перейти площадь, Найя, несущая свет. Принести мне, вашему отцу, поклон благодарности, омытый темной водой больших Дождей.
Найя посмотрела на серебряное зеркало воды, покрытое мелкой рябью. На темную лестницу напротив, вылезающую из серебра прямо к ногам вождя.
– Хорошо.
– Нет!
Но она ступила в сторону, уворачиваясь от расставленных рук Акута:
– Я хорошо плаваю. И вообще… хватит уже за меня решать.
Вокруг площади прозрачной чашей стояла тишина, а внутри ее сдавленные шепотки бродили от одной группки людей к другой. Все ждали.
Мененес прошел вперед, к верхней ступени лестницы. Позади двое, сгибаясь, вынесли стул с высокой резной спинкой и вождь сел, положив руки на подлокотники. Теперь луна светила на его лицо. И глаза на нем были – черные ямы на светлом, как пятна на лике Еэнна.
Найя ступила на первую ступеньку и повернулась, бережно вынимая руку из закаменевших пальцев Акута. Постаралась улыбнуться ему, но луна, светя на темное худое лицо, рисовала на нем такую тоску, что Найя только сейчас испугалась по-настоящему. Мастер, стоя на мостках чуть выше, протянул руки и стал развязывать ленту на ее волосах.
– Милость богов с тобой, светлая Найя. Моя любовь с тобой.
Повисла в вытянутой руке белая с красными узорами лента.
Найя вздохнула. Ступила ниже, в сверкающую рябь, чувствуя, как прилипает к коленям намокшая тайка.
– Твоя жена и спит с тобой, не снимая одежд? – голос над водой остановил
ее. Она снова оглянулась, стягивая на груди белую ткань.
– Ты знаешь, мой вождь, я делаю волшебные вещи. Узоры на тайке моей
жены принесут нам хороший год после дождей.
Голос мастера прерывался от ярости.
– Хм …
Под легкий шепоток Найя нахмурилась. И, не дожидаясь ответа вождя, пошла в глухую, непрозрачную воду, нащупывая босыми ногами дерево ступеней. Вода поднималась. Выше колен, по бедрам, до груди. Найя ждала, что намокшая ткань спутает шаги, всплывая пузырем, но подол тайки висел, ровно колыхаясь. И тяжелели ноги, уверенно придавливая ступени.
Когда вода достигла плеч, снова выросла на мостках медная нитка женского голоса. Песня без слов тянулась заунывно, к ней присоединялись еще голоса, тягучие, разные и Найе казалось, что над серебряной водой плетется циновка из медных и бронзовых нитей.
Вода, покачиваясь, встала у подбородка. Найя сделала маленький шаг, еще два. Ступни защекотала трава, и вода коснулась губ мертвым теплым поцелуем. Найя встала на цыпочки и приготовилась плыть. Но не смогла оторвать ног от примятой травы.
– Ты должна дойти, – тревожный шепот мастера лег на медную плетенку
песни, – иди, Найя, ты дойдешь.
“Ну”… подумала она, закрывая глаза, сжала губы и пошла, не дыша – вперед и вниз, небольшими плавными шагами, без остановок. Когда вода сомкнулась над ее головой, песня стала еле слышной, как во сне.