предыдущая

14. Кора у Бериты

– И роста тебе, и сок в живот, и силу в руки…
Берита, не вставая с низенькой табуретки, подтянула к себе таз с цыплячьими потрохами. Набрала горстью и над лункой, в которую закопала зерно, сдавила короткими пальцами. Над каплями мясного сока тут же зажужжали мухи. Старуха отмахнула их рукой, присыпала мокрые пятна свежей землей. Похлопала ладонью:
– И роста тебе, и сок в живот, и силу в руки…
Встав, сунула скамеечку в разлапистый куст малины. Поправила широкую юбку, подвязанную вокруг вислого живота плетеным поясом. На большой груди, стянутой кожаной повязкой, затарахтели и зашелестели бусы, висящие густо, до самого пояса. Еще раз глянула на свою работу и, отвернувшись к полуденному солнцу, бледно светившему через тучу, прошептала положенную благодарность Большой матери.

Идя к маленькой хижине, поклонилась огромному дереву, которое почти легло на крышу, укрытую рядами тростниковых вязанок:
– Управилась я, муж мой Беру, спасибо, что хранил меня, пока была занята. Поем, да и отдохну. А то успею к речному лугу, было бы хорошо.
– Эй, Берита, да поможет тебе Большая Матерь!
Над плетнем торчала голова Коры и худая рука уцепилась за калитку.
“Ровно курица”, Берита, поклонившись, отдала обратно приветствие, улыбнулась черными от сока волчинника зубами.
– Чего тебе, Кора?
– Как вырос твой Беру, хозяйка! Не дашь ли мне немного муки? Я лепешки затеяла, а муки и нету. Я зайду, поклонюсь твоему Беру.
– Зайди. А муки нет. Зерна могу дать. Смелешь сама.
– Да как же я смелю, милая? Мою терку младшие Корути унесли, озорничали.
Кора откинула петлю калитки. Шла по утоптанной дорожке, вертела головой, не переставая говорить:
– Ты же знаешь, дети. Все бы им баловать, а мне что, пока мальчишки, так пусть и балуют, а то женятся, один, а потом и младшие, ну ты же знаешь, дети! Ой!
И хлопнула себя по губам, раскрывая блеклые глаза. Поклонилась, как бы с раскаянием, а глаза смотрели цепко, с любопытством:
– Прости дуреху, Берита! Я тебе про детей, а ты ведь, твои ведь, они не
такие вовсе. Да пусть язык мой унесут муравьи, если я еще раз. И Беру пусть простит меня.
Мелко ставя босые ноги, подошла к дереву и поклонилась, провела рукой по шершавой коре, смотрела вполоборота на хозяйку, а говорила стволу:
– Прости меня, Беру, отец детей Бериты, прости, дуреха я, прости…
– Вот твое зерно, Кора, – старуха развязала мешок, – подставляй, насыплю. И иди. Твои дети скоро запросят еды, а ты все по соседкам бегаешь.
– Пусть помогает тебе Большая матерь, Берита! Я принесу лепешку.
Если успею за сынами, ты же знаешь, дети, они голодные, как волчата. Мигом сметут. Поверишь, за день и рот не побалую, бывает, все им, все мальчикам. Ну, так что ж, им быть мужчинами, а я уже стара и не нужна никому.
– Отчего ж не поверить, – Берита поставила мешок и оглядела тощую
фигуру соседки, – поверю. Ты же рот балуешь не лепешками, а болтовней. Вот и сыта.
– Все бы тебе смеяться. Ну, ты добрая. К кому еще идти, когда совсем на
сердце ночь? К тебе, соседка. Вот и сейчас…
Кора всхлипнув, утерла глаза концом лохматой веревки, затягивающей мешочек с зерном. Берита вздохнула. В доме ее ждала полная миска печеных орехов и кусок цыпленка. Думала сесть на мягкую циновку, медленно съесть свой обед, а потом выйти во двор – накормить и напоить дерево Беру. Но разве бывает покой у знахарки в деревне? То молодуха родит, то охотник кувыркается и кричит дурным голосом, когда лесная кошка лапой по спине его махнула. А то Кора со своими напастями.
Берита уже несколько раз подумывала, не напустить ли на Кору красных муравьев втихомолку. Но жалко было меда, растертого с ягодами, да и лечить дурную соседку потом снова ей. И Беру стоит и смотрит, развесив тяжелые ветки. Нельзя по злобе, а то Большая Матерь отберет дар видеть болезни.
Она подошла к кусту малинника, вытащила скамеечку.
– Пойдем, соседка.
За хижиной было тихо и жарко, гудели пчелы над вислыми колокольчиками, ныряли внутрь и выползали желтые от пыльцы. Ходила по краешку плетня длинная сороконожка, переливаясь, как коричневая вода, иногда замирала и поднимала плоскую голову, шевеля бахромой усиков. Спугнув голенастых цыплят, Берита поставила скамеечку на песок. Подкатила белый от старости чурбак и села на него, расправляя юбку.
– Садись. Расскажи.
Кора устроилась на скамейке, отодвинулась от гудящих пчел. Скривила худое лицо в мелких морщинах, пальцами стала мять край длинной юбки.
– Все у меня болит, Берита, все болит. Ночью проснусь, глаза открою и
будто я уже давно в черных тучах, будто и не вернусь никогда в утренний свет. Ноги крутит и крутит, руки, как в день натружу, так и ломит все.
– Так тебе мази дать?
– Нет, соседка.
Берита молчала. И Кора сидела молча, только пальцы перебирали подол. Жужжали пчелы, торопясь, – скоро пойдут дожди и мокрые цветы сгниют, стоя по горло в воде.
– Помру я скоро…
– Тебе того не знать.
Кора вскинула голову, задрожала губами, пытаясь улыбнуться.
– Конечно, не знать. Ты знаешь, а мы просто живем. Но вот тут, – она отпустила край юбки и приложила руку к низкам коричневых бус, – ноет все и ноет. Прошла моя жизнь, Берита. Нет мужа и дом пустой. Только внуки поселят в нем свет, а мои детки… Ты знаешь сама.
Берита промолчала. Смотрела маленькими глазами на соседку и видела – не врет, страдает. Вот так скакала, как глупая белка, и будто лесные птицы разнесли по зернышку ее жизнь. Почему так бывает? Берита помнила ее молодухой. Худая была, верткая, глазами стреляла и все бегала на реку, когда там затевали песни с играми. А у мужа рука была тяжелая, и прутья всегда мокли в деревянном корыте. Но день похлопочет Кора во дворе, потирая битую спину, и слышно, снова визжит на берегу, веселится…
– Ты умная. Хотела я быть хорошей женой, да не вышло. Может, я буду хорошей бабкой, а, Берита?
– Для того нет у меня травы.
– Зато для другого есть.
Кора наклонилась вперед, упираясь руками в колени. Зашептала:
– Дай мне, соседка, травку, чтоб Оннали приглянулся мой старший, а? Мать ее в ласке держит. Коли девочка захочет, то и мать согласится, а в срок свадьбу сыграем.
– Вот как? – Берита посмотрела с удивлением, вроде как тихий цветок колокольчика вдруг раскрыл лепестки и за руку укусил.
– В твоей голове ума, что у старой курицы! А если отдадут Оннали за другого, а будет она по твоему Корути сохнуть? Ты сама счастья не видала, так и ей хочешь жизнь сломить?
– Не отдадут! Уж Онна за детей своих горло сгрызет. Все сделает, как дочка схочет.
– Да. И отдаст дочь за бездельника. То-то рад будет Меру.
Кора, откидываясь, выпятила плоскую грудь и фыркнула.
– Бездельник? Зато самый красивый!
Берита махнула рукой, прогоняя подросшего цыпленка. Тот, путаясь в голенастых ногах, отбежал, пища недовольно. Кора была в своем праве. По обычаю лучшие мужья – сильные и ловкие, но и статные. И если не дал Большой Охотник ума, то стать все равно ценилась. Бездельник Корути, наглец и лентяй, был красив, как луговой бычок, гибкий, сильный. Не будет счастья жене его, но будут красивые дети. Большая Матерь любит здоровых детей, это сказано в Законах племени. А девочке Онны и так счастья обычного не суждено, не такая, как все. Слишком много думает, слишком часто убегает одна в лес.
Кора заерзала, открыла рот, собираясь еще сказать, но знахарка выставила руку, сложив толстые пальцы в знаке ожидания. И та затихла, не отлепляя взгляда от широкого лица в темных складках.
… Да и кто такая Берита, чужую дочь защищать? Это вождь пусть о племени думает, а ее дело – помогать тому, кто о помощи просит. Кора пришла вот, просить. А гордая Онна ни разу не пришла за советом. Но помочь Коре, значит, изменить судьбу Онны и ее дочери. Надо подумать еще.
– Хотеть-то пробовала? – спросила у Коры. Та опустила голову, краска
залила сухие щеки.
– Не умею уже.
– Эх, ты. Разнесла душу по пустякам, – упрекнула соседку без злобы, по
обязанности лекаря.
Кора недолго стыдилась. Уж такая она была всю жизнь. Подхватила руками скамеечку, вместе с ней подъехала по вытоптанной земле поближе к сидящей Берите. Схватила ее руку и, сжимая и разжимая колючие пальцы, зашептала в лицо:
– Если поможешь, я заплачу. Как следует. Дожди не завтра, мужчины в лес
еще пойдут. И мы с тобой успеем, в лес…
– И что?
– Тебе скажу, где схрон. Ты первая сходишь. Посмотришь. А потом скажешь, сама нашла. Мененес подарит тебе поросенка, Берита. А?
Руки старухи помертвели и она перестала чувствовать хватку сухих пальцев Коры.
– Ты нашла схрон?
– Нашла.
– Обычный?
– В том и дело, соседка. Про обычный я б сразу побежала к советнику,
мне поросенок тоже не лишний. Но веришь, я сразу об тебе. Думаю, вот моя сердечная соседка, ей нужно. Редкий нашла.
– Далеко?
– А поможешь мне?
Берита стряхнула руку Коры со своего колена. В голове все кружилось, как листья на реке. И за лицом надо следить, в голове у Коры солома, но глаз, ровно жало.
– Кора… Ты пока иди. Что-то у меня спина разболелась. А дел много. Иди домой, тебе еще лепешки печь, сыновья голодные придут. Иди.
Встав, соседка продолжала смотреть в старухино лицо, жадно, будто воду пила.
– А как?…
– Иди, Кора. Я с Беру буду говорить.
– Иду, иду, – заторопилась, отодвинула скамеечку, пошла на передний двор,
оглядываясь, прижимая к животу мешочек с зерном. Берита шла поодаль, чтоб та не говорила с ней о секретном.
Когда Кора уже откидывала петлю на калитке, окликнула ее:
– Ты пеки лепешки. Сегодня. Да крышу посмотри, ведь зальет вас, все
дырявое.
– Хорошо, соседка.
– А завтра приходи, к полудню. Поговорим.
И отвернулась, чтоб не видеть, как заблестели черные глаза Коры.