10. Онна и Кора
- Сколько раз тебе говорить, Оннали, не ходи одна в лес! – гибкий прут свистнул, и девочка завизжала, не успев увернуться. Вытерла кулаком слезу.
- Ему можно, а мне?
- Он мальчик!
- Он маленький совсем, а ходит в лес!
- Мальчики бегают вместе. И они – мальчики!
Онна снова подняла прут, опустила и бросила. Поманила дочь.
- Иди, не буду больше. Ну, кому сказала?
Та подошла, опустив голову. Искоса глянула на младшего брата. Он показывал ей прижатые кулаки, насмехаясь. Мать вытащила из спутанных волос дочери увядший цветок и стала чесать их деревянным гребнем. Гребень был один, и мать не разрешала его трогать, расчесывала детей старым, из рыбьего скелета, а тут вдруг сама. Оннали стояла смирно, поворачивала голову, чтоб мать не передумала. Забыв о пруте, жмурилась от удовольствия.
- Ты уже не маленькая, через три больших воды отдадим тебя замуж. И потому говорю тебе, Оннали, старшая дочь, не ходи одна в лес, большим девочкам нельзя.
- Так ягоды, мама! Осыплется все, а потом дожди.
- Бери брата с собой. Если с девочками идет мужчина, ничего плохого не случится.
Оннали фыркнула:
- Тоже мне, мужчина… А если вдруг лесные кошки?
- Я их убью, всех, – сказал брат и потряс игрушечным луком. Оннали засмеялась, и Мерути насупился.
- А вы не ходите тропами лесных кошек, и все будет хорошо, – мать завертела волосы девочки в пучок, закрепила обточенными длинными шипами. Воткнула голубой цветок речного вьюнка.
- Ты у меня красавица. Выберем тебе хорошего мужа, будешь большая, как мама, будет у тебя дом, коза, поросята и куры. Хочешь?
- Д-да, – с сомнением ответила Оннали. И спросила, – а сегодня можно за ягодами?
- С Мерути, можно. Принесете, сделаю вам пирог.
Мать подтолкнула девочку к брату:
- Идите, и не ругайтесь в лесу, нельзя.
- А почему он!..
- Оннали!
- Хорошо…
Онна посмотрела вслед детям и подошла к корзине, спрятать гребень. Это Акут подарил, на свадьбу. Пришел, когда уже Онну заперли в праздничном доме и до утра надо было петь грустные песни и плакать. А вместо того она проделала дыру в плетеной стенке и всю ночь с Акутом – в густом кустарнике, на мягких листьях вересника. Плакала, смеялась, почти и не говорили. Акут пришел совсем хмельной и когда зацвикали первые птицы, Онна еле прогнала его. Заделала за собой щель в стене и лежала до солнца, пока не проснулись подружки – наряжать. А потом увели к мужу. До вечера на площади все танцевали, пили пиво и отту. Онна не выпускала из кулака деревянного гребня и все искала глазами в толпе. Акут не пришел. А она была такая красивая. Как вот теперь Оннали.
Перед свадьбой получит Оннали новое имя и будет жить взрослой. Если только не убежит снова одна в лес, в ту сторону, где появляются тропы. За что ей такая напасть с дочерью? Наверное, за пропащую любовь к мастеру Акуту.
Завернула гребень в вышитый цветными жилками платок и положила на самое дно, под другие безделушки.
И чем дальше, тем сильнее похожа Оннали не на отца своего, красавца охотника Меру, а на Акута. Как такое может быть, не любились они тогда, а только, обнявшись, плакали и шептались. Онна готова была, но Акут ее жалел. И послушалась. А теперь Меру иногда смотрит на дочь долго-долго, а после на Онну. И пожимает плечами. Старухи рассказывают, что такое бывает, если была очень сильная любовь. Но редко бывает. Неужто, Онне – такое? И тогда еще страшнее становится за дочь, похожую на мастера.
Она вышла во двор, прищурилась на яркий свет. Сломалась погода, уже каждый день должен крапать дождик, сперва маленький, а потом сильнее, и затем уж – надолго. Но в этом году Большая Мать светит и светит. Вон дыр сколько в тучах и видно, что к вечеру совсем их разгонит. Понятно, детям дома не усидеть, им столько потом скучать, вот и убегают в лес. Сама такая была. И брата не было, приходилось проситься с подругами, у кого есть братья. А раз убежала одна, так мать побила крепко. Давно уже Онна взрослая, и сегодня сама прутом отходила дочку, но как вспомнит мать, до сих пор бока чешутся.
Покрошила в корыто поросятам квашеной зелени, посыпала курам зерен. Села в тени ореха трепать шерсть.
…Как же она плакала тогда! И стыдно, потому что из-за плетня смотрели мальчишки, и больно. А мать заплакала сама, бросила веревку и увела Онну в дом. Там усадила напротив, взяв за руки. Рассказала ей то, что приходится говорить всем матерям непослушных дочерей лесных племен.
- Есть тропы людей, есть тропы звериные, есть тропы, что промывают для себя большие дожди. А еще есть тропы, другие. Где бы ни начались, куда бы ни вели, приводят к пещерам у подножия скал-дедов. Идешь по ней, как заколдованная, плачешь, просишься обратно в деревню, зовешь охотников, но идешь все дальше. Обратно девочки не возвращаются. И что там, в подземельях, где живут Владыки, женщинам знать нельзя. Но если рядом мужчина, пусть даже он маленький мальчик, тропа не заберет, и только зверей надо бояться или ядовитой травы на болоте.
Руки Онны двигались мерно, работая, а лоб нахмурен и губы шевелились, повторяя слова матери. Второй раз убежала Оннали в лес без брата. Наверное, пора ей тоже рассказать. И еще придумать, пострашнее, пусть боится.
- Онна, милая, ты все на хозяйстве! – над плетнем показалась голова Коры – жидкие волосы убраны в несколько косичек, увиты цветами и бляшками из речных ракушек, – а я вот пришла попросить, может у тебя осталось зерен белянника. А?
Кора забежала в просторный двор, оглядела рядок поросят у корыта, поцыкала на кур, лезущих под ноги. Придерживая худой рукой в браслетах подол ярко вышитого платья, запела сладко, стреляя глазами из-под набрякших век:
- Ах, милая, уж так все у тебя чистенько, так богатенько, я всегда и говорю, посмотрите, как хранит Большая Мать нашу Онну, и как ведет по верным следам Большой Охотник смелого Меру. Такие милости – только правильным людям даются, а кто же у нас правильнее Онны? И хозяйка, и красавица, и верная жена…
Онна молча насыпала зерен в подставленный мешочек. Кора, подержав его раскрытым, нехотя завязала. Поклонилась и пошла к калитке, шмыгая по сторонам глазами. Трещала:
- Когда жив был мой Сот, я тоже горя не знала и дом был загляденье, но вдове одной тяжко живется. Хорошо вот сыновья растут, как на подбор, смельчаки, красавцы.
Онна кивнула. Она прекрасно помнила, что муж Коры частенько был сильно пьян, бил жену. А сыновья, все трое, нахальны, ленивы и уже не раз их секли прутьями за воровство.
- Спасибо, соседка! Пусть Большая Мать заботится о тебе и твоих детках. А у меня и дело к тебе, серьезное. Его конечно, мужчины должны решать, но мой Сот давно уже ходит на охоту вместе с Большим Охотником, да будет им мяса и птицы вволю. А я с твоим мужем дела решать не могу, сама понимаешь, – Кора хихикнула, шелестя браслетами на тощих руках.
- Ты говори, соседка, а то у меня циновки на плетне, вдруг дождь.
- Красивая у тебя растет дочка, Онна. Вот скоро уже и грудь появится. И нужен ей будет муж, горячий, как твой Меру, чтоб в дожди не было им скучно в хижине. А у меня старший как раз в возраст входит…
- Нет. Ты свое зерно получила, иди, Кора. Никогда Оннали хозяйкой
старшего Корути не будет.
Улыбка сползла с худого лица соседки.
- Ну, как знаешь. Ты у нас гордая. Правильная ты. Пусть всегда смотрит на тебя Большая Мать.
- Пусть смотрит на тебя Большая Мать, иди, соседка.
Кора, пройдя по дорожке, пнула ногой подвернувшуюся курицу и исчезла за калиткой, но тут же ее голова показалась над плетнем:
- А что там за новости с нашим Акутом? Или ты не слышала?
Онна подняла голову от шерсти, разложенной на коленях:
- Нет. А что с ним?
- Я уж думала, ну кто знает, если не наша Онна. А, оказывается, и ты не знаешь.
- У меня и без него дел много, Кора, – пальцы Онны запутались в шерсти.
- Акут был у вождя, а до того нарисовал на дверях хижины око запрета. Уж не знаю, о чем они там говорили, но теперь на хижине Акута три знака из вороньего пера и один сегодня уже рассыпался.
- Значит, вождь дал мастеру работу. Что тут такого?
- Ничего, милая, ничего. Только ходила я по опушке, на поляну-то не
пошла, сама понимаешь, кому хочется под заклятье лезть. Но с опушки слышно, не один он там. Женщина плачет, ой плачет! Но тебе разве дело до старого Акута, он давно из ума выжил, по лесу скачет, кору грызет, пяткой бок чешет.
Кора закинула голову, засмеялась, тряся складками кожи на шее. А потом округлила глаза и зашептала, дергая распустившуюся нитку на ожерелье:
- Это было, когда села на деревню большая туча. Вот все перепугались-то… А там – плачет, кричит. Я в кустах присела и аж глаза закрыла, а то вдруг злой туман с неба. Но уши-то не закроешь, так?
Онна вспомнила, как захолонуло у нее сердце, когда низкая туча потемнела и стала валиться вниз, заметая серым деревья и плетни, а Оннали на крики не отзывалась. Мерути плакал в доме, боясь почерневших среди дня окон. Туча повисела, касаясь травы, и побледнела, растаяла на месте, только темные капли заблестели на ветках. И дочка прибежала с заднего двора, глаза огромные, лицо бледное.
- Ну, я пойду, подруга, а то скоро вернется твой Меру, а мне чужие
мужья ни к чему.
- Иди, Кора.
Онна дождалась, когда трескотня соседки стихнет, и скинула с колен растрепанную шерсть. Пошла в хижину, прихватив с плетня циновки, и свалила их посреди комнаты, горой на чисто выметенный пол.