8. Начало работы
Ветер выл, вплетая низкий голос в колыбельную мастера. А когда песня стихла, продолжал петь сам, шевеля влажными пальцами солому и листья на крыше. За дырявыми стенами наступал вечер, почти неотличимый от серого дня. К утру упадет и рассыплется перьями первый знак вождя. Надо приступать к работе.
Наконец, дыхание спящей стало ровным, еле заметным. Мастер, двигаясь тихо, притащил от дверей сваленных там в кучу широких листьев пальмы, и приладил их у стены так, чтоб защитить лицо девушки от сеяшегося в дыру мелкого дождя. Переносить не стал, хотя разбудить уже не опасался. Корень дремы, добавленный в питьё, успокоил ее до утра, а там и боль стихнет. Ходя по хижине, потирал свое плечо, думая о том, что взял часть ее боли и хорошо.
В рабочий угол, на низкий широкий столик, перенес инструменты – положил на изрезанную поверхность нож, поставил плошку с клеем из рыбьих хрящей, кинул мешочки с сухими жилами зверей и волокнами лиан. Что еще? Круглый голыш, которым удобно колоть ракушки, заостренный кремень для нарезания орнамента. Маленькие тыквы с цветными порошками.
По краям стола укрепил два светильника из половинок ореховых скорлуп с топленым жиром. Чиркнув по кресалу, зажег фитили. Неровный свет запрыгал по столу и уложенному в центр его гладкому щиту, похожему на спину огромного жука.
Под рукой твердая кожа была теплой, казалось, сейчас щит шевельнется, выпустит черные колючие ножки и поползет прочь из хижины. Мастер усмехнулся, погладил выпуклую спину. Он знал песню работы и был готов спеть ее. И даже немного видел рисунок, который родится за оставшиеся два дня и три ночи. Пора начинать делать и петь.
… Тысячу лун назад, когда на месте великого леса волновалось соленое море, люди жили в воде. Они радовались, качаясь под солнцем на высоких волнах, а грустить опускались к самому дну, где никогда не бывает яркого света. Но на самом дне был черный рот нижнего мира и туда нырять никто не мог. Потому что, чем больше грусть, тем глубже могли опуститься в море люди-рыбы, но ничьей грусти не хватало на то, чтоб уйти в черные двери. Йт-Ссинн, красивый и ловкий, жабры которого недавно сравнялись цветом с грудным плавником, ничего не хотел так сильно, как уйти в черную пропасть и вернуться. И даже любовь не могла заставить его забыть о том, что есть на земле и в море вещи, которых он не может. Он вспоминал самое грустное и опускался все ниже, но никогда не добирался до пропасти, даже до входа в нее. Но однажды, когда его любимая, зеленоволосая Цт-нно всю ночь прождала на песке, купая волосы в лунном свете, он выплыл и показал ей в израненной руке светящуюся раковину, равных которой не было. Поняла она, что он доплыл вниз, к самому входу в нижние пещеры, потому что лишь там были вещи, не виданные никем. И заплакала, ведь это значило, что перед тем его посетила тоска, которая чернее черной ночи, а откуда он взял ее? Волосы юноши слиплись от крови, не смытой водой, к локтям его прилипли белые перья с красными росчерками, а любимая морская птица Цт-Нно так никогда и не вернулась. Он протянул ей раковину и рассказал, что там, где открываются двери вниз, есть лабиринт и стены его искрятся от драгоценного перламутра. Но тоска оказалась не самой сильной и соль моря вытолкнула его наверх, позволив унести лишь раковину от входа. Девушка посмотрела на перья и кровь и оттолкнула подарок тоски, мену его за убитую птицу. Встала уйти, но жалость пришла в ее сердце. Под солнцем, что только проснулось, Йт-Ссинн сидел на скале посреди моря и раскачивался, держа себя за волосы. Ненужная раковина лежала у ног. И поняла Цт-Нно, что для мужчин есть вещи в этом мире, которые важнее любви, но какие – понять не могла, потому что она не мужчина, – в ее крови была только любовь. И тогда она сделала то, что могла для него. Взяла раковину и со всего маху ударила себя в сердце. Упала в красные от солнца волны и кровь ее любви поплыла алыми змеями по соленой воде.
Закричал Йт-Ссинн, глядя со скалы, как уносит море мертвое тело и тоска его стала сильна так, что воздух сам бросил его вниз. В одно мгновение достиг он дна и не смог остановиться. Тяжким камнем на ногах висела тоска и черный рот пропасти распахнулся, принимая человеческий дар бездне. Он опускался все ниже, по стенам вокруг сверкали и переливались раковины невиданной никем красоты, но печаль росла и краски меркли перед глазами. Равнодушно проплывал он мимо того, что снилось ему жаркими ночами, когда он спал на теплом песке. И опускался все ниже.
Йт-Ссинн не вернулся. Потому что некому было ждать его на берегу. Некому показать то, что он мог принести. И тоска не пускала его на поверхность.
Но с тех пор море выносит раковины, над которыми все время дрожат маленькие радуги. Из черной бездны, куда уводит тоска.
Мастер высыпал на стол осколки. Вскинулись над горкой радуги, пересекая друг друга, и по стенам запрыгали цветные огоньки. Запел, заговорил слова старой песни-легенды ушедших морских людей, машинально, не вслушиваясь. Взял в руку кремневое острие и, стараясь не думать, нанес первую линию на гладкую твердую кожу. Потом вторую. Третью. Очертил круг, волнистыми линиями наметил орнамент под самые края. Процарапал в центре звезду с лучами разной длины.
Выдохнул и отошел, выпрямляясь. Осмотрел тонкий, еле заметный в мельтешении огней рисунок. И нахмурился. Сердце молчало. Пел ветер снаружи, срывая с туч мелкий дождь, горло ныло от собственного пения, но не отзывалось ничего внутри.
Заходил по скрипучему полу, спугивая маленьких рыжих бабочек. Взглядывал на щит и отводил глаза. Иногда шепотом говорил сам себе, взмахивал рукой и наклонял голову. Замолкал, подходя к столу. Поднимал руку с кремнем. И останавливался.
- Можно бы и начать, – бормотал. Но не решался.
Присел у стола, перебирая осколки и глядя на полукружия радуг. Время еще есть, просто надо собраться с силами. Забыть о девушке в углу, о времени и вороньих перьях знака. Успокоиться, разбирая прозрачные пластинки, – крупные в одну сторону, мелкие в другую. Угловатые отдельно от круглых. Посчитать все. Обточить горсть таких, чтоб были клинышком. Он увидит, обязательно увидит рисунок. Или вождь с позором изгонит его из деревни, а как же она? Ведь все из-за нее и началось!
Оглянулся на темный сверток в углу, укутанный в циновку.
Будто услышав его мысли, спящая заворочалась, простонала непонятное. И мастер застыл, вспоминая, как кричали женщины в деревне, когда он рассекал кожу на худом плече. Нельзя беспокойно думать о ней, нельзя. Наверное, она из древнего племени людей-рыб, это видно по цвету кожи. И говорит на чужом языке. Нет плавников, но сколько лет прошло с тех пор, как видел прапрадед Онны живого человека-рыбу? Может быть, они стали другими, уйдя жить в глубину или в дальнее море. А плавники, по преданиям, были только у мужчин, они жили в море и приходили к женщинам на мелководье только за любовью. Зато их женщины умели плакать ливнем над всем берегом и сердиться ветром до середины моря. Но когда смеялись… Онна в молодости похожа была на женщину-рыбу, так ему нравилось думать. От ее улыбки Большая Мать вставала раньше.
Тихо подойдя к спящей, сел на корточки. Увидит ли он ее улыбку? Или она, придерживая повязку на плече, так и будет жечь его взглядом?
За головой запилил сонный сверчок. В дыре мигали звезды. Совсем скоро они скроются за толстыми тучами надолго. Будет идти длинный дождь, шуршать, рассказывать свои мокрые сказки.
Мастер закрыл глаза, но вместо рисунка на щите увидел – девчонок с деревянными шпильками в черных волосах, парней с ножными браслетами, женщин с младенцами, и в углу, на корточках, мужчин с трубками, обсуждающих будущую охоту. В сезон дождей в лес идти нельзя, вода с неба скрывает тропы и может забрать в чужие места, да и незачем идти – зверье на это время уходит. Ходить можно только в гости, перебегая по мосткам из дома в дом. Да еще к реке, за рыбой. Но под небесной водой ходить к речной воде… Кто пойдет? Только несколько рыбаков. Остальные бездельничают, дожидаясь небесного света.