4. Ягоды дерева снов
Время идет от солнца к солнцу, от дождей к дождям. Оно бывает коротким, когда нужно сделать что-то быстро, но тянется древесной смолой, если ждешь утра.
Ночью мастер ворочался, смотрел в щели хижины, и время медлило, но вот небо начало светлеть, и время прыгнуло, побежало быстро-быстро. Она подстегнула его, та, что лежит неподвижно, спит и не знает еще, куда принесла ее река.
Как заставить солнце не светить, а людей спать? Мастер не знал. Знал старый ведун Тику, но он давно утопил свои знания в тыкве в хмельной оттой и больше врал, чтоб не мешали ему пить. А когда ловили на вранье, изворачивался, но люди смеялись и прощали. Не было несчастий и племя не нуждалось в силе колдуна.
Мастер мог только захотеть. Сильно-сильно. Попросить. И посмотреть, получится ли. Сила желаний – это удел женщин, не мужчин. А наговорные слова – они остаются детям, передаваясь от тех кто растет, тем, кто еще мал. Он усмехнулся. Мастер, не убивающий на охоте, может быть он, хоть и не женщина, но и не таков, как прочие мужчины? И стал ли он настоящим взрослым?
Сидя на корточках, сжал кулаки так, что ногти врезались в ладони. Закрыл глаза и зашептал, раскачиваясь, просьбу о том, чтоб не приходил свет, еще немного. И чтоб люди не покидали хижин. Проговаривал слова, задерживая дыхание, и выдыхал шумно каждое, отправляя в пробитую ветром дыру. Следил во внутренней темноте, как превращаются они в тугой дым и в зеленые огоньки, уплывают, кружась и ветер уносит их.
И, будто услышав, ветер свистнул, продираясь сквозь листья, спутал волосы на голове, тронул холодными лапами потную грудь. Мастер разжал кулаки и раскрыл глаза. В хижине было темно. В черном небе в проломе крыши не было звезд, и утренний свет потускнел. Тогда, встав, мастер тихо пошел к выходу, выглянул в проем, сдвигая свешенные пальмовые листья. Блестевшая до того река ворочалась в темноте. Не было видно деревьев. Ветер гудел ровно, а над головой висели неподвижно еле различимые низкие тучи. И ни огонька в хижинах. Он сумел захотеть, сильно, как хотят только женщины, собираясь вместе. И теперь время подождет, позволив ему сделать то, что задумал.
Нащупывая босыми ногами ступени, спустился, цепляясь рукой за столбы навеса. И, постояв в кромешной темноте, закрыл глаза, чтобы проще дойти туда, где растет дерево снов.
Его и деревом не назовешь, – в зарослях кровянника маленький прутик, на котором в летнюю жару выбило несколько бутонов. Цветки крошечные, похожие на синие ладошки с красной серединкой, будто клюнула птица. Мастер нашел его сам и никому не сказал. Сперва хотел вырвать и выкинуть в реку, а то вырастет и наделает бед, забирая в сны лучших охотников, а прочие передерутся из-за ягод. Но деревце было крошечное, а кроме сонного волшебства, ягоды красили ткань в дивный пурпурный цвет. Правда, цветков совсем мало, но даже тонкий узор проложить по кайме и сразу вещь – другая, красивая. Потому прикрыл синие цветики широкими листьями кровянника. Как раз перед большими дождями, решил, придет собрать горсточку ягод. Оказалось, суждено другое.
Он плавно и медленно продвигался по песку, нащупывая пальцами ног корни и рукой проводил перед собой, касаясь концов быстрых от ветра листьев. От большого ствола десять шагов, потом на левую руку еще три шага. Уткнулся лицом в шевелящиеся листья кустарника, пахнущие дождем и собственным резким запахом, присел на корточки и стал водить руками, перемешивая темноту. Ягоды мелкие, но он узнает их наощупь. Только бы не раздавить нечаянно. Он старался не думать о том, что их слишком мало для того, что ему придется сделать. Спина затекла и болели согнутые ноги, будто жилы в них мотают на деревяшку. Глаза он то открывал, то закрывал и уже сам не мог понять, смотрит или жмурится. Веки заболели и под ними поплыли оранжевые пятна. Казалось, вечность сидит, водя дрожащими руками по темноте. Почти повалившись набок от напряжения, уже собрался встать, когда ветер сунул в руку острый прутик с тяжелой капелькой на конце. Закаменев плечами, обхватил тонкую плеть, проводя другой рукой, легонько, как по крыльям бабочки. Нащупал ягоду и сорвал, аккуратно сламывая черешок. И вспомнил, второпях не подумал, а складывать куда? Бережно сунул ягоду в рот, за щеку. Стиснул зубы, так что заныли челюсти, оберегая, чтоб не укатилась и не лопнула пряным соком. Сколько же их было, цветов на деревце? Вот еще одна ягода и еще сразу две. Рот уже не открывался сам и мастер пальцем оттягивал щеку, укладывая очередную ягоду.
Восемь ягод. Ветер плещет по лицу, а губы не двигаются и правая сторона лица окаменела. Он боялся раздавить ягоду, их мало, и, если раздавит, то повалится ничком и уже никакие тучи ему не помогут, пролежит до вечера, а потом побегут под кожей колючие муравьи. Но все будет чувствовать… Как вопьется в висок сухая ветка или укусит за пятку песчаная мышь. Но даже если она позовет всех мышей леса и те отгрызут ему ногу до самого колена, он не сможет пошевелиться.
Чтоб не чувствовать боли, надо в два раза больше ягод. А их всего восемь. Щупай, не щупай, все. Несколько узких листьев и три тонких веточки.
Покачиваясь, мастер постоял, вспоминая, куда поворачиваться, чтоб не заплутать рядом с хижиной. Свет все еще медлил, повинуясь силе его желания.
…В темной хижине все знакомо, каждое движение выучено за долгие годы. Сев у дальней стены на скрещенные ноги, он повел рукой вправо и достал ступку. Выудил ягоды пальцем, считая внимательно. Щека была мертва, хотя донес в целости, не раздавил ни одной. Мастер вставил в ступку с ягодами деревянный пестик и прикрыл обрывком глянцевого листа. Сидел, глядя перед собой и, придерживая лист, нажимал, водил рукой из стороны в сторону, раздавливая ягоды в кашу. Сок брызгал на лист снизу и не попадал на руку. А стена перед глазами потихоньку становилась видна и по ней просвечивали серые трещины пасмурного дня.
Закричали дети вдалеке, и мастер порадовался, что хижина его стоит на самом краю леса и деревни. Пусть черная низкая туча принесла с собой лишний сон, но все равно день настал и люди проснулись. Может, к нему сегодня никто не придет? Но река текла к верховьям, и он подумал с неудовольствием, дети прибегут, притащат свои находки.
Опуская глаза, уже видел свою руку, пауком охватившую ступку. Еле слышно за гудением ветра чавкала в деревянной ступке ягодная каша. А может, только придумал, что слышит.
Мастер поставил ступку на пол и осторожно отнял лист. Осколком раковины соскреб с глянца налипшую гущу. Потянувшись, сдернул висящий на столбе небольшой мех с родниковой водой. Взял его подмышку и, крепко держа ступку, переполз к спящей девушке. Посидел, глядя на белое лицо и полуоткрытые губы. Не выпуская ступку, положил мех на пол и разыскал в углу деревянную ложку.
Оглядывая все вокруг, со страхом думал, не забыть бы чего. Он никогда не делал того, что собирался, но видел однажды, как давала ягоды знахарка, охотнику. Ему порвала руку речная черепаха отравленными когтями, и надо было лечить. Тогда, держа стонущего мужчину за плечи, он больше смотрел ему в лицо, а лучше бы на то, что делала старая Берита. И почему не смотрел? Вот теперь сидит и боится.
Расставив на полу ступку, раковину с круглым краем, мех с водой и рваное тряпье, склонился к неподвижному лицу и отпрянул, когда шевельнулась бледная рука. Успел отодвинуть ступку, но зато вспомнил, что надо сделать еще. Отполз, косясь, подтащил к себе моток мягкой веревки. Еле касаясь, затаивая дыхание, обмотал ноги в щиколотках, притянул к основанию столба. Руки прижал к туловищу и сделал несколько витков, подсовывая веревку под голову и плечи. И наконец, накинул на шею толстую петлю из сложенного в несколько раз куска веревки и затянул на другом столбе, следя, чтоб не пережать горло. Главное, чтоб не билась сильно.
Стоя на коленях, снова наклонился к лицу. От кожи девушки шел запах моря и почему-то горелой травы и еще – странный запах, которого тут не было никогда. Она дышала неглубоко и ровно, хватая воздух полуоткрытыми губами и тут же отпуская его обратно. Мастер приготовил деревянную чурочку. Прижал лоб рукой. Сунул деревяшку сбоку в приоткрытый рот, повел чуть глубже, чтоб не вытолкнула языком. Зачерпнул ложкой ягодного месива и протолкнул в рот, поглубже, прямо в глотку. Вынул, схватил мех и сунул в рот узкий вытянутый конец с отверстием, надавил на бока. Вода выплеснулась в горло и одновременно раскрылись глаза, коричневые, испуганные и непонимающие.
– Сейчас, – бормотал он, а руки делали все быстро, потому что если не проглотит сейчас, то мертвая глотка забудет, как глотать, на день или больше и тогда уже ничего не сделать. За спиной услышал, как задергались ноги и задрожал столб с привязанной к нему веревкой. Соскреб остатки в ступке и снова сунул в рот, выдернул ложку, протолкнул мех и надавил. Услышал, как трудно глотнула, перед тем как закашляться, забившись в веревках, и выдохнул с облегчением. Надавил на мех еще, заставив ее проглотить воду. Скомканной тряпкой вытер пурпурную слюну в уголке рта, растер ее по рукам и бедрам девушки. Можно бы и на плечо, но мало ягод, чтоб не чувствовала, потому мазал там, где свободнее веревки, и почти сразу ноги и руки ее стали каменеть. Столб не качался. Последний раз ее тело выгнулось дугой, удерживаясь на затылке и пятках, и упало, как туша маленького оленя с плеча охотника. Только глаза – живые, огромные. И быстрое дыхание, почти не поднимающее грудь.
Он отвалился от тела, прижав спину к столбу, застонал от облегчения, не отводя глаз. Все сделал, как надо. Только забыл сказать слова, дурак-дурак! Но Большой Охотник и Большая Мать простят его, он ведь делает доброе, хорошее дело. Скажет сейчас, ведь еще не конец и помощь ему понадобится.
– Большая Мать, ты не спишь, даже когда глаз твой закрыт облаками, потому что ты смотришь за своими детьми. Присмотри за тем, что я делаю, отведи дрожь в руках, туман в голове, песок в глазах. Спасибо тебе, Большая Мать.
– Большой Охотник, ты разбросал по небу огни и сам спрятался в засаде, в тени облаков, но ты всегда с нами, потому у нас есть то, что нужно людям. Присмотри за тем, что я делаю, отведи от меня страхи и глупость, неумение и лень. Спасибо тебе, Большой Охотник…
Раскачивался, поднимая коричневые ладони, встряхивал космами волос, и глаза девушки следили за ним, а тело лежало неподвижно, как мертвая колода, вынесенная рекой на песок.
– Ну, вот, – закончив молитву, развязал веревки и укрыл ее по самую шею циновкой, – Большие присмотрят за нами. Теперь я сделаю так, чтоб никто из малых людей не помешал нам.
Бледный свет пришедшего дня освещал хижину, и мастер неверными от волнения шагами направился в дальний угол, разгреб сваленный хлам. Достал огромную раковину с отбитым краем, выпрямился и повертел в руках, лаская глазами мягкие переливы света. Положил на пол и гладким камнем ударил по нежным изгибам. Коротко прозвенев, раковина обрушилась веером ярких кусков и над ними встали маленькие дрожащие радуги. Морщась, мастер собрал осколки в деревянную широкую чашу, укутал куском ткани и пошел к двери. Оглянулся на лежащую.
– Я долго хранил ее. Теперь пригодилась.
Выйдя, прищурился на неяркий свет под облачной пеленой. Держа сверток одной рукой, набрал в другую белой глины из выемки на краю тропы, и намалевал на двери охранный знак в виде раскрытого глаза, чтоб никто без него не вошел в хижину.
Медленно ступая, направился к большому дому вождя, что стоял в самой середине деревни, на краю утоптанной площади.
Кивнул сонному воину с копьем, сидевшему на корточках у входа, и сам присел на землю, поставил рядом чашу. Ждать, когда вождь позовет и выслушает его.
следующая