Сердце Хаидэ неровно и сильно стучало. Она подняла непослушную руку, ударившись ею о собственную щеку. Рассмеялась. Ей танцевать? После того, что совершила тут Маура? И обводя глазами постепенно стихающих мужчин, увидела у колонны неподвижную фигуру, лицом прижатую к согнутому у стены локтю. Вот он, жрец из Египта, на поиски которого она кинулась из спальни. Но теперь ей было все равно. Она проиграла, не вступив в соревнования. И это ей было все равно.
Но посреди душевно сумятицы снова пришла медленная мысль, сама по себе. И, проплывая, дала себя подумать. «Он не поддался волшебству, единственный тут» и это было как внезапный легкий дождь, после тяжелой жары.

Она смотрела на стриженый темный затылок, желая, чтоб повернулся, желая увидеть его глаза и убедиться, что есть силы. И может быть, они будут и у нее. И он повернулся. Сердце Хаидэ ахнуло и забилось медленно и без надежды. Лицо жреца, искаженное страданием, кричало без слов с том, что он хочет. Хочет чернокожую женщину, заставившую пьяных мужчин опьянеть еще больше. Хочет так, что может убить ее, метнувшись в центр зала, сжать руками черное горло, и умереть сам, не отпуская его. Хаидэ, смотрела, хороня надежды, как он, оторвавшись от колонны, медленно идет к ним, через суматоху, отводя руками качающихся, все забывших гостей. А Маура, вернувшись наконец из того мира, куда уносил ее танец, коснулась локтя Хаидэ.
- Ты, – сказало ее спокойное усталое лицо.
И глядя в него, Хаидэ не заметила, что жрец, пройдя мимо чернокожей рабыни, встал перед ней.
- Ты, – шевельнулись его губы.
- Нет… я не могу. Так – нет…
Протянув руку, он отстегнул фибулу, держащую лямки ее хитона.
- Не надо так. Скачи своими дорогами, княжна.
Ткань поползла с плеч, скользнула, задержавшись на талии, упала на пол, легко касаясь бедер. Как во сне Хаидэ переступила через сброшенную одежду. Египтянин поднял руки и она услышала резкий хлопок. Вздрогнула, увидев как замолкают кричащие, оборачивая к ней лица. Увидела Теренция с заплаканным лицом, сидящего, привалившись к Флавию, который, перебирая мокрые волосы бывшего друга, шепчет что-то ему на ухо. Увидела бредущую вдоль лож Мератос, просительно заглядывающую в лица мужчин. Один из них схватил ее за талию и потащив на колени, поцеловал в щеку, запачканную кровью. И, когда пятна лиц окружили ее, застив стены и окна, Хаидэ перевела взгляд, чтоб еще раз посмотреть на жреца. Но он уходил, мерно хлопая поднятыми над головой ладонями. И гости, очнувшись, присоединялись к хлопкам.
«Своими… своими дорогами… Я никогда так. И раньше не умела. И не училась»
Рука ее скользнула по бедру, чтоб скомкать ткань, схватиться хоть за что-то, но только кожа, горячая от душного воздуха.
Ахатта. Она лежит там, умирает и темнота пропитана запахом ее смерти. Ахатта-крючок, тощая девочка, такая ненужная поначалу, вцепится – не оторвешь. Крючок – она такая… Смуглая Ахатта, жена Исмы Ловкого, с черными узкими глазами, унаследованными от предков, что теперь там, за снеговым перевалом. С тяжелой грудью, которой так завидовала Хаидэ, когда только начала расти ее собственная маленькая грудь.
Умирает. Умирает. Ахатта. Узкая, как степная змея, смуглая, как напоенное солнцем дикое яблоко.
Флейта плакала, и всхлипывал барабан, шуршали семенами бамбуковые трубы. Подчиняясь движениям, чуть слышно звенели бубны, и лира время от времени издавала курлычущий зов.
Ахатта лежала, где же была она? Неподвижно лежала, не имея сил повернуть голову. Жужжали над стянутой веревками кожей мухи и черная фигура, склоняясь, равнодушно отгоняла их веткой. Солнце, горячо целуя щеку, садилось, уходя за край степи и прошелестев, потрескивая и шепча, фигура исчезла. Остались веревки и рядом, там куда невозможно повернуть голову, лежало оно, горе, огромное, как зимняя туча, исполненное ядом страдания, бесконечным ядом бесконечного страдания.
Горе. Лежит, рядом. Горе Ахатты, созданной для того, чтоб кружить головы мужчинам. Лишь повернет свою, так что по длинным серьгам побежит мягкий блик, лишь засмеется темным своим ночным смехом, который поднимает и опускает тяжелую грудь…

Музыка рвалась, спотыкаясь, но не останавливалась. Не останавливалась и танцующая Хаидэ. Летя по пустому пространству, освещенному светом догорающих факелов, она изгибала руки, пытаясь открыть двери в тот мир, где все уже случилось. И изменить. До того, как горе легло рядом с Ахаттой, как ложится рядом с женщиной ее муж. Уйти, улететь, туда, где ничего еще не случилось, где Ахатта однажды прибежала, рыдая, и потребовала от Хаидэ немедленно бежать из племени, найти амазонок и стать воинами. А эти тут, пусть они бегают и плачут. Хаидэ прижимала к груди голову подруги, понимая, что эти – один всего лишь Ловкий. И стоит ему улыбнуться, амазонка Ахатта сдастся без боя и пойдет в плен. Сладкий медовый плен, в котором пусть мучают, лишь бы не отпускали.
Хаидэ танцевала. Вскидывая и роняя тоскующие по сильным движениям руки, летела навстречу пятнам лиц, не видя их. Рвалась туда, где молодые и сильные, они были вместе и где Абит по прозвищу Пень сочинил свою первую песнь. По просьбе Исмы Ловкого, который хоть и самый ловкий, но не умел так нанизывать слова одно к другому, как научил делать это Абита западный ветер. И Абит подарил свою песнь, неловкую и настоящую, другу. Полюбив своими словами юную женщину Ахатту, красотой сравнявшуюся со степной ночью. А теперь Хаидэ танцевала свою любовь к ним троим, летя туда, где ничего еще не случилось, где, может быть, все еще можно изменить. Потому что пока она так этого хочет. Так хочет, сильно и страстно желает, до ненависти ко всему миру, такой сильной, что снова переходит в любовь.
Но музыка стихала, потому что замедлялись движения светлой фигуры, облитой мелькающим светом. Без украшений и без одежд, лишь волосы по спине и плечам сверкающим плащом и горящие глаза, от взгляда которых жадно смотрящие на танец прикрывала лица, чтоб снова, отдернув руку, смотреть.
С последними движениями, ведущими танцующую в центр зала, туда, откуда она начала свой полет, пришла третья мысль, но, не дав себя прочитать, ушла в глубину, оставив лишь несказанную тоску о чем-то, что еще предстоит узнать. Очень скоро. Скоро.
- Очень, очень скоро. – пропела флейта.
- Скоро… скоро… – прошуршали бамбуковые трубы.
- Очень, – стукнул в последний раз барабан.
Хаидэ опустила голову, прислушиваясь. Но тишина не нарушилась дальним шепотом из исчезающего мира. Молчало все. Подняв глаза, она посмотрела на жреца, занявшего свое место в углу у колонны. Смотрела, чувствуя, как расползается по ее лицу дым, тот самый, увиденный ею во взгляде соперницы. И равнодушно приняла увиденное на лице жреца утверждение.
- Да, – сказали его глаза, – да…
Она только кивнула, принимая то, что знала и сама. Да. В тишине всхлипнула Мератос, скатилась с колен и, подбежав, протянула хозяйке скомканный хитон. Расправляя и вставая на цыпочки, помогла накинуть, тыкая в плечо, заколола складки бронзовой застежкой. И, поцеловав край ткани, села в ногах, несмело взявшись за дрожащую щиколотку Хаидэ.