3.1

Мерно жужжала над ухом пчела и Хаидэ взмахнула рукой, чтоб отогнать ее от щеки. Рука запуталась в длинных волосах и дернув, она открыла глаза. И зажмурилась, не пуская в зрачки медное солнце. Пчела гудела позади, там, где затылок. Хаидэ уронила руки, локтями чувствуя подлокотники легкого кресла. Смотрела как множатся на веках красные круги и полумесяцы, а в голове, вклиниваясь в жужжание, зазвучал голос, сперва невнятный, а после с различимыми словами, но становившимися все дальше.

Не быть камнем… не быть тростником… и водою не быть под камень текущей… не быть ветром, обнимающим свет… не быть…
- Гайя?
Жужжание прекратилось.
- Что моя госпожа? – голос рабыни за спиной был хриплым и слова натыкались друг на друга, будто тоже только проснулись.
- Что ты показала мне, Гайя? Кто это говорит? Кто сказал?
- Я не вижу твоих снов, госпожа. Я могу только призвать их и они придут лишь к тебе, моя…
- Знаю, знаю.
Хаидэ осмотрелась. Стоявшее перед глазами яркое небо уступало место стенам, сложенным из квадров светлого известняка, ветерок, шедший в открытые проемы окон, шевелил синие и охряные ковры с богатой вышивкой и они кистями мели чистый пол, украшенный вдоль стен цветной мозаикой. Она положила одну руку на запястье другой и сжала так, что камни браслета вдавили кожу. Все ушло, острые скулы Ловкого и его впалые щеки, покрытые первым мужским пухом, лицо Пня, широкий лоб под вихрами нестриженных волос, округленный в удивлении рот Ахатты-Крючка и ее черные глаза, змейками шнырявшие по лицу Хаидэ, когда она узнала о будущей свадьбе. Только полынь приходила вслед порывам летнего ветра, бросая себя в лицо невидимыми охапками. И всякий раз, как и каждый год, когда она цвела и сама вторгалась, не ожидая приглашения, в покои жены знатного вельможи, куда никто не имел права даже заглянуть, Хаидэ тосковала.
Только полынь… Она встала и жестом отпустила Гайю, мелькнувшую в дверях с опущенной головой. Подошла к окну и оперлась о широкий каменный подоконник. Полынь. И этот голос. Что он говорил такое?