4 глава

Ночь стояла и стояла. Так странно, подумал Андрей, осторожно поворачиваясь на спину под тускло белеющим низким потолком, с которого свешивалась у самой двери штанина джинсов, что валялись на верхней полке. Наверняка я не сам. Она делает это со мной, и вот, вместо того, чтоб предаться вполне логичным во сне удовольствиям, еще бы – почти полгода без женщины, с одной кокшей Надеждой на двадцать человек экипажа… Вместо этого я лежу смирно, рассказывая такой же смирной девушке, вот она дышит тихонько, овевая теплым дыханием локоть, о далеком детстве и острове, которого не было. Или, все же он был?

- Отец… Да, не девять лет, это мне уже было одиннадцать тогда. Девять, нет десять, когда я нашел свой остров. Я перескакиваю. И это было давно. Двадцать лет назад. Ты замечала, что некоторые годы полны всего и когда вспоминаешь, стараешься растрясти события. Равномерно как-то их раскидать.
Он сделал паузу, но девушка у его плеча молчала. Андрей понял, нужно закончить рассказ.
- Он не ушел. Я точно не знаю всего, помню, мать оставила меня с соседкой и уехала, через неделю вернулась. Бегала к тете Марусе звонить, у нас тогда не работал телефон, а мобильников не было. Потом тетя Маруся приходила, вдвоем они долго сидели, шептались, мама плакала. Я заходил – молчали. Я школу прогуливал почти месяц, все равно до меня дела не было ей.
Он усмехнулся. Погружаться в то прошлое было неприятно, как нырять в стылую воду, без надобности. Но одновременно очень нужно это все рассказать. В полумраке – небрежно кинутая занавеска пропускала рассеянный свет матовой настенной блямбы – видел, как Неллет, поднимая руки, изгибает пальцы, будто играет воздухом в задумчивости, рассеянно. Сводит указательные, как-то располагает большие и мизинцы, и в воздухе парит изящное сплетение светлых линий, они меняются в такт его словам и его настроению.
- Школа в другом поселке была, – объяснил на всякий случай, – пять километров по грунтовке, в степи. А отец…
Она бросила показывать свои странные знаки и повернулась, нависая над ним внимательным лицом. Тогда он, наконец, сказал:
- Он вернулся. Под самый Новый год, после пары месяцев всей этой суматохи. Я потом узнал, уже взрослым, мать ездила в порт, в управление, писала там что-то. По людям ходила, в-общем. Знал бы, возненавидел бы ее тогда. Хорошо, что не знал. Понимаешь, я теперь не знаю, сам ли он вернулся. Или, как говорят «под давлением обстоятельств». А тогда была радость, да. И мысли о матери с упреком, навешала на него собак, а он – вот он. Такой виноватый, смущенный, как мужики после бани, когда вдруг похожи на младенцев – чистые, беззащитные такие. И одновременно я на него злился, конечно. За те материны слезы.
Пришел с берега, а он сидит. Еще в кителе, как гость, боком у стола. На полкомнаты коробки: пакеты с одеялами плюшевыми, телевизор новый, цацки кухонные, миксер какой-то. Меня увидел, встал. И вроде ко мне, и тут же ворочает коробищу, толкает, чтоб помог поднять. Привез компьютер, как я мечтал. И маме мобильник.
Тут уже Андрей поднял руки, сплетая пальцы, в неосознанной надежде как-то уложить в пределы логики те события и свои мысли о них.
- Двойное все. Мать жалко и злился на нее, за то, как в глаза ему заглядывала. Суетилась, и боялась, видно. Вдруг встанет и убежит. Отцу радовался и на подарки эти злился, до ненависти, получается, вдруг я подаркам радуюсь. И радовался им. До этого, понимаешь, все чувства были отдельны. Вот Гришка, его – ненавижу. Вот мама – люблю. Дед Надюха – презираю. Компьютер – мечтаю, конечно, кто из пацанов не мечтал тогда? А с того дня все стало переплетаться. Даже дурацкий тот дед, кличка к нему прилипла, потому что, как выпьет, жену-покойницу звал, орал «Надюха»! и других слов не было у него. А еще была во мне обида. Что никогда и никто со мной про такое не говорил. Про еду, пожалуйста, про оценки в школе, и всякое-такое. А что нужно презренного алкаша пожалеть и что самые близкие могут ошибок наделать, и нет среди них правого и виноватого – я сам дошел. Доходил. Было это больно. Мучительно. Очень хотелось обратно.
Неллет. Ты же просила об острове! А я тебе биографию свою рассказываю.
Он опустил руки, повернулся на бок, обнимая и чувствуя, какая нежная под его локтем кожа, и – дышит.
- Переплелось, – возразила она, – это тоже остров.
- Наверное. Точно. Я стал его рисовать. Не картинками, а картой. Так, как видел, когда летел вверху. И он рисовался, не придумываясь. Мне нужно было только точно перенести на бумагу. Он менял цвета. Иногда был ярко-коричневым, с белыми скалами. В другие времена почти весь зеленый. Или – светло-желтый. Только вода в лагуне всегда была праздничной такой. Зеленая с бирюзой, в каемке белого маленького прибоя. А еще в самом центре была такая точка… я все время думал, что там?
- Точка? – Неллет села, положила руку на густые волосы Андрея.
- Угу. Где вершина, на ней – точка. Белая. Разглядеть не мог, я же высоко летел всегда. Поверишь, боялся спускаться. Как в начале, с самим островом. Думал, пусть подольше, пусть все тянется. Успею, когда привыкну уже. Когда надоест. А не надоедало…
Он говорил с трудом, делал паузы, они становились длиннее. Неллет бережно проводила рукой по волосам, путая в прядях тонкие пальцы, высвобождала их аккуратно, чтоб не потревожить.
- Танька, – уже совсем засыпая, Андрей засмеялся, – мы ж с той драки стали дружить. Вернее, Танька. Она. Со мной. Тетя Маруся говорила про Таньку «у-у-у, здаровая кобылища…». А мне нравились худенькие девочки, нежные. Танька не кобылища. Спортивная только. Волейбол. Плавание. Может, я потому Ирку заметил, похожа была? Вернее, Ирка меня заметила. Как в Рыбацком – Танька.
Веки опускались, дыхание выравнивалось. В коридоре кто-то мягко прошел, и вдруг остановился, постукал костяшками пальцев:
- Димыч? Ты не спишь, что ль? Ты там чего?
Андрей не ответил, захваченный сном, в котором длинная Танька, на полголовы его выше, показывала, как правильно целоваться. Говорила снисходительно «начнется лето, девки понаедут, а ты и скадрить не сумеешь, донжуан лопердесский», и сама хохотала придуманному слову, хлопала себя по коленкам, повторяя «лопердесский»!
В коридоре еще постояли, прислушиваясь к бормотанию. И ушли, шурша тапочными шагами.
Неллет, не обращая внимания на попытку визита, склонялась над мирным лицом, по которому блуждали тени прошлого, меняя легчайшие оттенки выражений – то чуть сойдутся брови, то улыбка тронет краешки губ, то крепче зажмурятся спящие глаза.
Прислушалась к ровному медленному дыханию и легла рядом, навзничь, посмотрела на низкий потолок. И улыбаясь, скользнула в сон, в котором ее улыбка уже светила советнику Даэду, он сидел, неудобно согнувшись, держал в жестких ладонях слабую, почти безжизненную руку. И вспоминал.

***

Даэд родился в Башне, на ее тридцатом витке, где рождались все мальчики и девочки, и после первой недели, полной детского плача, материнского молока и терпеливой заботы нянек, переселялись на жилые уровни, в свои семьи. Но хотя жил он в нормальной семье, еще с двумя сестрами и тремя мальчишками, родителей видел мало. Сначала мать отводила его в ясли, вернее, переносила на руках, по внутренней лестнице, всего два витка вниз, целовала, и до позднего вечера он с братьями и сестренками снова оказывался под присмотром нянек и воспитательниц. Когда стал постарше, уже сам уходил в школу. Школы располагались выше, но до десяти лет Даэд, как прочие мальчики, рожденные в год парной Луны, не имел права пользоваться подъемником, и по утрам брал свою сумку, с другими бежал по спирали внутренней лестницы, тренируя ноги и дыхание. Мать и отец работали ниже, но три витка до овощных плантаций и семь до платформ с механикой – это было совсем рядом, и им всю жизнь не было нужды использовать подъемник, хотя оба умели, ведь праздники и торжественные службы проходили очень высоко.
В десять лет в классе появился высокий человек в богатых одеждах.
- Элле Немерос, – уважительно представила его наставница ненья Герия, – научит вас подниматься туда, куда лестницами идти слишком долго.
И склонилась в ритуальном поклоне, сплетая пальцы в знаке неллет, охраняющем от ошибок и зла. Класс встал, повторяя поклон и так же сплетая пальцы.
Элле Немерос оглядел два десятка голов – стриженых мальчишеских и девичьих – с туго убранными назад волосами. Кивнул, благодаря за уважение и добрые пожелания.
- Сначала вы получите доступ к наружной спирали. Это не так быстро, как подъемник, но без внешней лестницы вы ничего не сумеете. Ненья Герия, постройте детей и выведите их к западному крылу.

Неллет вздохнула, рука дрогнула в ладонях, Даэд нагнулся ниже, надеясь услышать слова. Но принцесса спала, как и положено принцессе в первую ночь своей очередной весны.

К чему перебирать воспоминания, в которых ее еще нет? А разве нет? С рождения и все детство Даэд повторял славословия Неллет, благодарности Неллет, клятвы Неллет в спорах с другими мальчишками. Ни разу не задумываясь, чем Неллет отличается от луны, солнца или стремительного урагана с северной пустоты.
Что такое Неллет, он задумался именно в тот день, когда элле Немерос распахнул круглую створку и вывел притихших детей на лестницу без перил, прилепленную к стене Башни. Это был запад. В облачную пустоту садилось огромное багровое солнце, небо над ним играло яростными оттенками алого, почти черного, золотого и прочерчивалось ветреными белыми прядями. Кто-то вскрикнул, разводя руки. Задние напирали изнутри, и тем, кто уже был снаружи, пришлось подниматься и спускаться на несколько ступеней, прилипая к стене всем телом, обмирая от ужаса. Мир воздуха оказался огромным. Огромнее игровых полей на детских витках Башни, огромнее бескрайних плантаций на витках продовольствия.
- Тише! – прикрикнул элле Немерос, а ветер сорвал возглас с губ, унес в пустоту, заполоскал свисающие рукава плаща, – как вы собираетесь предстать перед глазами спящей Неллет, если боитесь сделать шаг по ступенькам?
Ночью Даэд вышел из детской и прокрался в спальню родителей. Потянул край одеяла, обнажая локоть и плечо матери. Та, мгновенно проснувшись, села, поправляя рубашку.
- Ненья… а где живет Неллет?
- Даэд? У тебя все хорошо?
У стены заворочался отец, сказал угрюмым, совсем не сонным голосом:
- Они вышли на лестницу. Сегодня. Ты забыла?
Мать ахнула, прижимая к себе голову Даэда. Покачала, гладя стриженые волосы.
- Как быстро ты растешь. Неллет спит, мой родной. На самом верху Башни.
- Спит? Утром она проснется, ненья? – уточнил Даэд, пораженный тем, что слово, которое так часто слетало и с его губ, оказалось чем-то реальным, – она живая?
- Конечно, живая. Нет, слава равновесию Башни, Неллет проснется еще нескоро. Иди спать.
- Элле Немерос сказал, мы предстанем перед глазами Неллет…
Мать села, спуская на теплый пол босые ноги. За ее спиной с досадой что-то пробормотал отец.
- Иди, мой маленький ичи, вам все расскажет элле Немерос, иди.
- Элле, – буркнул отец с насмешкой, – ну еще бы, эл-ле…
Даэд ушел, потому что в голосе матери явно звучал испуг. И возвращаясь, слышал, как в спальне мать что-то говорит отцу, пытаясь успокоить, а тот прерывает, бросая слова, полные горечи.

Новая жизнь Даэда сделалась похожей на пустотелую булку, какие выпекали на витках вкусной еды. Выкладывали на большие столы, а потом наполняли начинками: сладким кремом, ягодными вареньями, массой из вкуснейшего соленого картофеля. Все пустоты, оказалось, ждали своего часа и наполнения. Теперь, проговаривая привычные слова в разговорах и спорах, Даэд замолкал, мысленно ошеломленный. Клянусь великой Неллет, отстаивал свою правду, и думал – великая… Неллет… Слава снам спящей Неллет, говорила мама, радуясь подаркам за хорошую работу. И Даэд напряженно пытался представить, как она там? Спит на самом верху. И ее сон, получается, держит их жизни, держит саму Башню. Спрашивать родителей о Неллет не решался, с того первого раза, когда начал было во время завтрака, обращаясь к матери, но отец резко оборвал вопрос, снова язвительно помянув их нового наставника:
- Куда нам, нижним, до умных разговоров. Все вам поведает элле Немерос.
Уважительное обращение к советнику опять прозвучало, как ругательство. Мама вздохнула и взглядом показала сыну, не нужно возражать.
Зато неожиданно кое-что поведали мальчику его братья. Двое родных – близнецы Коул и Лоэн, они были старше на два года. И Вест – временный приемный сын. С его родителями случилось что-то, о чем в семье не принято было болтать. Поднимаясь в классы по внутренней лестнице, Коул толкнул Лоэна локтем и тот заулыбался, глазами поощряя Даэда задать вопрос. Наверху слышались возгласы детей, которые торопились к началу занятий, но Коул остановился на маленькой площадке, бросил сумку на пол и присел на корточки, без нужды щелкая застежкой.
- Элле Немерос приходит к нам почти каждый день, – похвастался Лоэн, одергивая полотняную рубашку с вышивкой на рукавах, – мы учимся старому письму, потому что в покои Неллет нельзя приносить копиры и записывалки.
- Вы пойдете в верхние покои? – Даэд прижался к стене, пропуская стайку девочек, которые обстреляли их любопытными взглядами.
Коул надул круглые щеки, кивнул важно. Лоэн принял высокомерный вид.
- А я? – Даэд присел рядом с братом, заглядывая ему в лицо, так похожее на лицо отца. Сам он был копией матери, такой же смуглый, с еще округлыми, но уже жесткими высокими скулами, с черными узкими глазами.
- Ты еще почка, завязь. А нам уже скоро тринадцать весен! И вообще…
- Не слушай их, – прервал голос с нижней ступени.
Временный брат Вест, долговязый и сутулый, с белыми волосами, через которые светила розовая кожа, встал над братьями, насмешливо и презрительно улыбаясь.
- Элле обучает всех подряд, – объяснил, пока братья возмущенно хмурились, – но из рожденных в один год, может, никто не сумеет попасть к пробуждению Неллет. А кто не попадет, тому нет будущего на верхних витках. Останутся простыми работягами.
«Как отец», подумал Даэд, и снова услышал горькое бормотание в ответ на утешающий голос матери.
- Есть еще весенние мужи Неллет, – Коул упер руки в полотняные бока, – и мы…
- Есть, – согласился Вест, – наставник выберет девять парней, а спящая Неллет, пусть сны ее будут легкими, выберет из них – одного. Думаете, ей понравятся ваши круглые рожи?
- Угу. Ей понравится твоя белесая. Тебя белым днем не видно, Вест. И вообще…
Но старший не стал дослушивать обидные слова. Толкнул Даэда к ступеням:
- Опоздаешь, и никогда не видать тебе верхних покоев.
Даэд заторопился, спотыкаясь на гладких ступенях, оглядывался, но близнецы остались внизу, сблизив одинаковые лица, шептались о чем-то, и скоро исчезли за поворотом. А Вест шел мерно, подталкивая младшего брата, когда тот замедлял шаги. И наконец, перед выходом на учебный виток, Даэд встал, упираясь и крепко вцепившись в сумку.
- Вест? Почему вы не говорили мне? Вообще ничего?
Светлые глаза внимательно смотрели в черные глаза Даэда.
- Сегодня вы принесете клятву. Первую из множества. О будущем, связанном с Неллет, говорят только по достижении десяти лет. Скажешь кому из мелкоты, и никакой надежды попасть в верхние покои. Увидеть спящую Неллет.
Он моргнул почти белыми ресницами.
- Пора. Теперь каждый твой поступок будет записан в список для Неллет, который просчитает Считатель. И только потом советники будут решать, достоин ты или нет. Понял? Мотай быстрее.
- А ты? – гонг к занятиям уже пробил дважды, но еще была капелька времени, Даэд успеет добежать через гулкую пустоту перед учебными комнатами. Еще можно задержаться, услышать всего один ответ.
- Скажи мне, Вест! Тебе ведь уже пятнадцать, да? Ты попал в список? В самый последний, где…
Вест выпрямился. Его классы находились на два витка выше.
- Беги. Если хочешь узнать больше о спящей Неллет, приходи на игровой виток, когда будешь забирать девочек домой. Вечером. Кое-что расскажу.
Даэд не успевал даже кивнуть. Прижимая сумку, помчался через прохладную пустоту, звонко ударяя подошвами в гладкий пол. И распахнул двери класса с третьим ударом гонга. Заморгал, растерянный. Все уже сидели, преданно глядя на стоящего у доски элле Немероса, а из угла, полускрытая зарослями лиан, что свешивались из длинных желобов под потолком, приподнялась и снова села ненья Герия, с упреком указывая Даэду на его место – единственное пустое.
- Пусть сны Неллет приносят вам радость, а Башне – вечное равновесие, – провозгласил советник, не посмотрев на багрово-красного Даэда, который сел, раскрывая сумку и вынимая из нее личную писалку, маленький копир, коробочку лепестков памяти, маленькую доску.
- Вы можете спрятать все, что лежит у вас в сумках. Мы будем учиться писать так, как писали до новых времен. Читать речь, записанную словами, которые состоят из букв. И запоминать то, что записываем. За каждый успех имя ученика будет внесено в начальный список. И в каждом месяце Считатель поставит имена в главном списке так, как вы того заслужили.
Он говорил дальше, сказал и о клятвах, и Даэд, слушая, убеждался, Вест не соврал.
Они почти не общались со старшим братом, слишком велика была разница в возрасте, но почему-то сегодня Вест рассказал о Неллет именно ему, и обещал рассказать больше. Об этом Даэд успел чуточку подумать еще до урока, когда бежал в класс, удивляясь – почему он, а не близнецы? Но если пока что Вест говорил ему правду, то почему не узнать больше, решил мальчик и стал внимательно слушать, аккуратно вертя в руках странную, невиданную раньше вещь – резную чернильницу в виде разинутой пасти дракона, в которой плескалась черная блестящая лужица с резким запахом.
Урок шел и Даэду было очень интересно. Но одновременно душа его полнилась разочарованием. Он надеялся, что элле, упомянув Неллет и ее покои, расскажет ученикам больше. Кто она на самом деле? Почему родители Даэда не отвечают на его вопросы? Как это – стать мужем Неллет? И почему так важно всех обогнать, и еще девочки, они теперь полдня, оказывается, станут проводить отдельно, с новыми наставницами. Тоже из-за будущего, может быть, посещения Неллет при ее пробуждении.
А главное – какая же она? Спящая Неллет, хранительница их жизней и существования самой Башни.
- Буква Эу, – буква радости бытия, – мерно говорил элле Немерос, выписывая на темной, без смены картинок и фильмов, непривычно плоской доске – странным брусочком, оставляющем белые жирные следы. Из-под пальцев элле сыпались крошки, на пол и на широкие рукава.
- Эй-наа – буква насыщения внешними смыслами.
- Буква Омм – буква внутреннего наполнения внутренними смыслами…
- Буква Мман – буква исторгания внутренних смыслов в окружающий мир.
- Кенат – маленький знак, что ставится над словом или буквой в нем, если человек говорит одно, а подразумевает другое. Кенно-кенат – фигурная точка, она отмечает сомнение пишущего в правильности использования им кената. Верные кенаты приносят вам верхние места в списке. Но – верные. Излишек кенно-кенатов показывает, как пишущий неуверен в себе. Полное отсутствие кенно-кенатов – признак излишней самоуверенности.
Он обвел растерянных детей взглядом, опуская руку с наполовину исписанным мелом. Улыбнулся.
- Не бойтесь сложностей. Трудность того, о чем я говорю сейчас, не так уж и велика. Когда уйдет новизна, вам станет многое понятно. Пока для вас главное – постоянно стараться понять. Даже если не понимаете. Вы поняли?
Даэд вдруг улыбнулся повторению одного и того же слова. Покраснел, увидев, что улыбка замечена внимательным элле.
- Понятно-понять-понимаете… – продекламировал элле Немерос, обращаясь к Даэду.
Тот опустил голову, мучаясь страхом. Всего лишь первое занятие, а он уже опоздал, и насмехался над наставником. Тот увидел и понял. …Снова это слово!
Но когда поднял лицо, встречаясь взглядом с наставником, оказалось – тот улыбается.
Когда ударил завершающий гонг и все, поклонясь, забрали сумки и потянулись к выходу, к Даэду подошла ненья Герия, сказала шепотом:
- Элле ждет тебя в комнате наставников, ичи. Будь хорошим мальчиком, слушай его внимательно.
Погладила жесткие, коротко стриженые волосы, и почему-то вздохнула, покачав головой с туго уложенными корзинкой косами.
В дверях Даэд замялся, не решаясь войти. Сюда раньше приводила его ненья только за проступки. Когда сманил девочек, и они заблудились в поле зреющих томатов, растущих в длинных желобах с питательной смесью. Еще, когда подрался с толстым Кехо, который слопал пирог, выданный матерью на обед. Ну, всякое бывало.
- Зайди, – сказал элле Немерос, перебирая вещички на плоском подносе, – сядь.
Даэд сел, любопытно разглядывая чернильницы, дощечку с бусинами, низанными на проволоки, высокий стакан с заточенными палочками и перьями. Немерос сел напротив, вертя в пальцах шарик, вспыхивающий огоньками.
- Ты знаешь, что это?
- Пина. Записыватель бесед, – удивленно ответил Даэд. Кто же не знает, нужная и привычная вещь. Если мама задерживается на работе, крутанешь на столе записыватель, и мамин голос перечислит, что нужно сделать и что можно съесть на ужин.
- И передаватель, – уточнил элле Немерос, – сорок весен тому записыватели не передавали слов друг другу. А теперь ты можешь сказать ему, а я услышу, даже если я в полусотне витков от твоего. Все это знают. А ты знаешь, что научил его передавать твой отец?
Он подал шарик мальчику. В граненой сфере плавали, мигая, сонные огоньки. Каждый принадлежит кому-то из собеседников элле Немероса, знал Даэд. Нужно взглядом подозвать огонек к поверхности и можно говорить. У Даэда тоже лежит в сумке. Только пока он в классах, записыватель, а короче – пина – погружен в дремоту. Отец? Его собственный отец?
- Он был талантливее меня, ичи. Он сказал тебе, что мы посещали одни классы?
- Нет.
- Нессле улучшил пину, когда мы завершали учебу. Сделал открытие. И это так увлекло его, что имя Нессле, которое весь год красовалось во главе списка, покатилось вниз. Неумолимо. Я говорил ему. Чтоб подождал. Но Нессле сказал, мысль ждать не может. И что он сумеет совместить оба дела. Учебу и работу над пиной. Считатель оказался уверен в обратном. Он ведь машина.
Огоньки мерцали, вспыхивали и гасли. Снаружи слышались шаги и голоса учителей. Но никто не заглядывал к ним.
- Я обогнал твоего отца. И сложилось так, что именно меня выбрал советник, когда случилась новая весна спящей Неллет. А мы мечтали попасть туда вместе. Вернее, я больше хотел стать весенним мужем. А Нессле – рвался в советники. Маленькая пина и большой Считатель объединились и поменяли наши судьбы. Теперь я тут. А Нессле ремонтирует старые механизмы на технических витках.
Даэд протянул руку, возвращая хрустальную пину владельцу. Тот принял, укладывая на ладонь.
- Видишь, темные зерна в самой глубине? Это бывшие огни тех, кто никогда не вступит со мной в беседу. Некоторых уже нет. Другие просто не хотят. Одно из зерен – бывший огонь твоего отца.
Элле усмехнулся, пряча пину в карман плаща.
- Никак не могу его удалить. Так и лежит там. Ичи, запомни, что я сказал. Тебе кажется, пять лет – целая жизнь. Но поверь, они пролетят быстро, и за ними будет жизнь намного длиннее. Не позволяй ничему отвлечь себя от главного.
- А что мое главное? – вдруг спросил Даэд.
Элле Немерос замер, а потом расхохотался, ероша свои белоснежные волосы, украшенные тонким кованым обручем.
- Ты достойный сын своего отца. Конечно, Неллет, детеныш. Спящая на верху башни прекрасная Неллет, она – главное. И у тебя много причин надеяться на победу.
Он смотрел на смуглое лицо десятилетнего мальчишки. Немного упрямое, немного растерянное. И ждал. Молчание длилось, и наконец, мальчик кивнул, медленно, будто нехотя.
- Неллет главное мне, как всем людям, которым дают жизнь сны великой Неллет. Да будут сны Неллет легки и бестревожны.
Оба встали, ритуально сплетая пальцы рук перед лицом.
«Он не успокоится, пока сам не примет душой принадлежности к Неллет… маленький упрямец…»
Но Даэд уже забыл о своем решении сперва побольше узнать у старшего брата, и лишь потом давать клятву Неллет не словами, а сердцем. Он был поглощен новой мыслью.
«Бестревожные сны. Значит, великую Неллет одолевают тревоги? Во сне? Бывает такое? Что же ей снится?»
Он почти вышел, но остановился, держась за резную ручку.
-Элле Немерос. А какая она?
- Великая и прекрасная. Иди, ичи.

***

В просветы белых колонн, окружающих кисею шатра, пролетал ветерок, тот, что приходит перед утром, нежные ткани поднимались, плелись, будто шептали друг другу и сидящему над принцессой Даэду важные новости, только сумей прочитать. Но Даэд не поднимал головы. Неллет вздохнула, под сомкнутыми веками задвигались глаза, тень от ресниц чуть изменилась на бледной, почти прозрачной коже. И советник вознес хвалу миру снов и равновесию Башни, за то, что нынешний сон принцессы уже укрощен, уже не покинет пределы опочивальни. Весенние сны Неллет, уютные и нежные, не потрясают основ, как бывает в зимние времена и времена осенних бесконечных шквалов с небесной водой. …А иногда Неллет снятся кошмары.
Он осторожно погладил тонкие пальцы в своей ладони. Вытягивая руку, расправил мягкое покрывало, чтоб легло поверх ноги – слабой и безжизненной, казалось, принадлежащей больному ребенку. Улыбнулся себе – мальчику, каким был больше полста весен тому. Неллет – великая и прекрасная. Так ответил ему элле Немерос, и с этим знанием Даэд прожил следующие пять лет.