24

Белая ширма не доходила до потолка, и Ленке он был виден – с расплывчатым кругом от настольной лампы. На вешалке в ногах кушетки висело пальто, уронив длинные рукава, казалось, оно стоит и смотрит, как Ленка пытается заснуть. А сна никак нет, ни в глазах, ни в тяжело стукающем сердце. Вытянув ноющие ноги, она лежала, и шея ныла тоже, потому что забыла повернуть, лечь головой удобнее на жестком валике, укутанном под холодной простынкой полиэтиленом. Вообще, ей хотелось повернуться набок, скрючиться, подтягивая коленки к груди и обнимая их руками. Спрятаться под байковое одеяло, такое же, как осталось в кабинете биологии, и оказаться совершенно не здесь. И не в школьном классе тоже.
Но повернуться Ленка боялась, кушетка тут же начинала шуршать своим полиэтиленом, и ей казалось, шорох на весь маленький кабинетик. А за столом сидит давешний врач, и такая стоит тишина, что слышно его дыхание и скрип шариковой ручки по бумаге. Если начать крутиться, думала Ленка, лежа с неловко свернутой набок головой, он услышит, встанет и еще чего доброго, придет за ширму, начнет спрашивать. И тогда она вдруг заревет, как маленькая. А дальше совсем непонятно, что делать, он станет совать ей салфетку или платок. Придется сморкаться и куда-то после девать это – мокрое, скомканное.
Шорох умолк и Ленка затаила дыхание. Тихий кашель, а потом слышно, как потянулся, сладко, напряженно, с еле услышанным стоном. Встал, тихо шагая, приблизился. Тень проплыла по белой поверхности и из-за ширмы вышла мама, встала, с укоризной качая головой.

- Господи, Лена. Мало мне проблем, я ночами не сплю, сердце болит без перерыва, за Светочку волнуюсь, и ты еще тут, со своими… своими…
Ленка резко открыла глаза, сжимая пальцами край одеяла. Никого, пусто. Из открытой двери в комнатку со стульями – тихий разговор, вот кто-то засмеялся, и другой голос что-то сказал.
Приснилось, с мрачным облегчением поняла Ленка, наконец, меняя позу, шурша клеенкой и укладываясь удобнее. Надо же, голова совсем ясная, а оно снится, как настоящее.
Да, с готовностью сказала ей ясная голова. И поставила Ленку на блестящий паркет перед длинным столом в учительской. Стол рядом с окном, и потому сидящие маячат черными силуэтами без лиц, а ее наверняка видно очень даже хорошо. Стоит, как в заученном когда-то стихотворении, на юру. Еще смеялись в классе, когда Элина объясняла, что такое «на юру» и что к имени «Юра» никакого отношения это не имеет.
- И что нам с тобой делать, Каткова? – вопрошал усталый металлический голос, неясно чей, будто собранный сразу из нескольких, из голоса Кочерги, директрисы, а еще классной – математички. И вроде бы даже русачки, которая была самая нормальная, но струсила и стала, как они все.
Ленка опустила глаза к блеску натертого паркета. Молча стояла, разглядывая деревянные плашки, а голос нудел, перечисляя ее грехи и было их без числа. Она и сама понимала – со всех сторон виновата. Но что делать, не знала совсем.
Кажется, теперь я знаю, почему Толька Приходько сбегал из дома по три раза на год, думала, пристально глядя в пол. Может быть, есть место, где ничего этого нет. Где все совершенно по-другому. И вдруг, если сбежать, его можно найти…
Устала слушать и подняла голову, открывая глаза.
В половинку длинного окна, отгороженного ширмой, бил яркий солнечный свет, зажигал бликами какие-то никелированные трубки и плоскости.
- Ой, – сказал за ширмой голос, и зашипел сквозь зубы, – да ой, же!
- Еще два раза, – прогудел мужской голос в ответ, – и до свадьбы заживет. Все, уже все. И не суйте пальцы, куда не надо.
Под шум и шевеление, шаги и скрежет стульев Ленка села, моргая и держа одеялко у груди. В кабинете кто-то замурлыкал, передвигаясь и звеня дверцами шкафчиков. Она кашлянула и пение смолкло.
- Пора, красавица, проснись, – густо сказал мужской голос, – а-аткрой сомкнуты негой взоры! Открыла?
- Я? – сипло со сна спросила Ленка, спуская ноги на пол и нашаривая ступней сапожки.
- Ты, ты. Просыпайся, мне уже из школы два раза звонили. Автобус у вас в… сейчас…
Зашуршала бумажка, что-то звякнуло на столе.
- В четырнадцать сорок. Тебе велено ноги в руки и успеть. Или в школу или на автовокзал. Слышишь?
- Да.
Ленка шарила в сумке, вынимая пудреницу, раскрыла, разглядывая по отдельности заспанные глаза, нос, рот, провела языком по зубам, поморщившись.
- Вылезай. У меня смена кончается, вместе и выйдем. Умываться будешь?
Ленка вздохнула и вышла, застегнув на животе надоевшую пуговицу джинсов. От стола ей улыбнулся молодой врач с черными усами и в белой шапочке ведерком на черных волосах. Толкнул пальцем зубную щетку в целлофанчике и мятый тюбик.
- Полотенце висит, вон. Туалет по коридору до конца и налево. Мухой давай, пока народ не набежал. Зубы тут почистишь, а я пока журнал заполню.

Потом Ленка топталась у металлической раковины в углу, а доктор что-то писал и время от времени спрашивал в спину уверенным голосом:
- Фио полное как?
- Каткова, – недоумевая, отвечала она, выплюнув воду и держа на весу щетку, – Елена Сергеевна.
- Адрес домашний. Угу… год и дата рождения…
Когда повернулась, расправляя жесткое вафельное полотенечко, поднял над столом листочек, улыбнулся, протягивая.
- Вот тебе, Елена Сергеевна, справка, о том, что поступила к нам с подвывихом лодыжки, вечером. И была вылечена мною, для дальнейших танцулек и попрыгайств.
- Зачем? – Ленка держала листок с уверенной росписью и жирным штампом.
- Затем, чтоб меньше тебя там щемили, в твоей школе, за то, что убежала и ночевала незнамо где. Скажи спасибо, дядя Геннадий Иванович.
- С-спасибо, дядя, ой, Геннадий Иванович.
- Можно просто Гена, – разрешил доктор, стряхивая с волос шапочку и кидая ее на вешалку, где уже болтался халат.
Оказался он, и, правда, совсем молодым, с ярким лицом и шальными пристальными, чересчур светлыми глазами.
- Ну, готова? Надевай свой лапсердак. Пошли.
- Я не могу. Мне нужно к Панчу. К Валику. Он как?
- А, – спохватился доктор Гена, – так увезли его, еще утром. Ты спала.
- Как увезли? – Ленка опустила руки с висящим на них пальто, – куда?
- По месту лечения. Там все, история болезни, палата, лекарства его. У нас машина как раз туда шла, быстро собрали и мухой погрузили.
Пристальные глаза следили за ней. Доктор надевал куртку, поправлял под ней клетчатый лохматый шарф.
- Я… – голос у Ленки упал. И мысли разбежались.
- Я… а он ничего? Для меня ничего? Не передал?
- Золота-брильянтов? – уточнил врач, и покачал головой с сожалением, – нет, Лена-Леночка, ничего. Сонный был, ему же укол вкатили, так что, уложили и поехал.
Ленка медленно надела пальто. Взяла сумку. Вспомнила вяло, там, в биологии, остался на кровати свитерок, ну и черт с ним. Не нужно ей в школу, сил нет никаких.
Вместе они вышли в яркое плотное солнце, такое, будто масляное, трогающее блестящими пальцами детскую карусельку в маленьком парке и голые ветки тополей вдоль аллеи.
- Голодная, небось? – доктор Гена шел, сунув руки в карманы, насвистывал что-то, поглядывая на нее сбоку. В ответ на молчание предложил:
- Если не пойдешь в свою школу, давай пончиков слопаем. Кофий там отвратный, а пончики хороши. Что, так его сильно любишь? О, где мои семнадцать лет! Молодость, молодость!
- Он мой брат, – сказала Ленка, и замолчала. Они входили в полутемный небольшой зальчик, пропахший пельменями и жженым сахаром. Гремя по никелю подносом, Гена нагрузил его творогом в плоских блюдцах, двумя омлетами, и вопросительно кивнув, добавил два граненых стакана с компотом. У кассы заказал пончиков и, усадив Ленку за стол, крытый холодным исцарапанным пластиком, сбегал за ними, уселся, распахивая куртку.
- Расскажешь?
Она пожала плечами. Творог оказался вкусным, и омлет тоже. Казнясь своему аппетиту, Ленка проглотила все быстро и откинулась, держа в пальцах обсыпанный пудрой горячий пончик.
- По отцу брат. Я его не знала, вот познакомились. Ну и… а что еще рассказывать-то.
Гена хмыкнул, кусая и вдумчиво жуя. Повертел в белых пальцах стакан, блестя обручальным кольцом.
- Родители знают? Что познакомились?
- Нет. А что?
Он пожал плечами. Ленка смотрела на кольцо и он, заметив, снова хмыкнул, сунул руку в карман, откидываясь на спинку тощенького стула.
- Да так. Интересно мне, каким боком и как ты его всунешь в свою жизнь. Проблема.
- Почему это? Он хороший. И мы с ним…
Она затруднилась объяснить то, что чувствовала. Да и не хотелось особенно. Когда начинала говорить, то надежда была, вдруг он посоветует что или просто – качнет головой понимающе. А он сказал эти циничные слова, всунешь, да каким боком…
- Никому это не нужно, Лена-Леночка, – задушевно сказал Гена, – только лишние хлопоты. Да было бы проще, если бы чисто лямур-тужур, мальчик и девочка. А так? Ты его что, в гости зазовешь? Или сама к нему будешь мотаться?
- Не знаю. Ну и буду, а что?
- Отец с вами живет? Или с ним?
- С нами.
- Будешь перед его матерью, значит, маячить, укором постоянным. И перед своими тоже.
- Я наелась. Спасибо, – Ленка встала, не допив компот. На тарелке лежали горкой еще три пончика, круглились пухлыми пудреными бочками. За ажурной решеткой, отделяющей столики от общего зала, гудели голоса, звякала посуда. Гена смотрел на нее снизу, и от его взгляда стало вдруг неуютно.
- Я пойду. До свидания. И спасибо вам.
- Ты еще собираешься сюда? В Феодосию. Может быть, родня тут. Или подружки. Лагерь какой комсомольский.
Она пожала плечами. Отрицательно мотнула головой. Гена вынул блокнот, сдвинув тарелку, написал пару строчек, вырвал листок, протягивая ей.
- Вот тебе, Лена-Леночка, мой рабочий телефон. И домашний, но туда только в крайнем случае, ясно? Будешь в наших краях, позвони. И хорошо бы не сразу, попозже, через полгодика, например. Или на следующий год.
- Почему не сразу? – удивилась Ленка, и спохватилась, объясняя, – ой, ну я просто.
- Угу, – Гена кивнул, подымаясь, – именно поэтому. Обещаешь вырасти в роскошную женщину, вон губы какие. А как сидела над ним, спящим, ну просто кино снимай. И – спала сама.
- А вы смотрели, да? Это… так нельзя…
- Ах, Леночка. Совсем ты еще щененок. Будешь мужчину учить, что можно, и чего нельзя.
Он рассмеялся, беря ее руку и легонько встряхивая.
- Беги. Через полгода совсем станешь другая. Прежняя, но другая. Тогда и звони.

Ленка оставила его доедать пончики и вышла в масляный свет, такой сочный и спокойно-веселый. Времени было полно, и она медленно пошла под низкими ветвями старых деревьев, поддавая ногой вороха листвы, а сбоку шумно ехали машины и автобусы.
Вот оно все и случилось. Чего прятаться, именно – случилось. В ее жизни случился Валик Панч. Валик, как от пишущей машинки. И они успели всего-то три, получается, раза поговорить, вернее, побыть вместе. В маленькой кладовке с горящей на полу свечкой. Наверху, смотрели на солнце. И на школьной дурацкой дискотеке, где она учила его, как танцевать с девочкой, а то не знал даже, куда и руки пристроить. Нет, соврала, была еще поездка в автобусе, это отдельный раз. И – сидела в больнице, когда он сказал, про фонендоскоп. Уже засыпал, совсем после приступа никакой, но сказал так, что она засмеялась.
Переходя улицу, Ленка представила себе, как она лупит резиновыми трубками и блестящим круглым глазом доктора Гену и снова рассмеялась. Вот тут, подумала, уходя в парк, на витую плитчатую дорожку и обгоняя девочку с огромной собакой, тут надо ей разрыдаться, прислоняясь к пятнистому стволу платана. Замереть, свешивая вокруг томного лица длинные пряди волос. И рассмеялась снова, увиденной картинке.
Доктор Гена прав и это пугает. И нагоняет хандру. Чертов Валик, ну хоть бы передал пару слов. Сказал бы, Ленка Малая, ты обязательно позвони… и дал бы номер, в санатории их, наверняка, есть телефон. И еще сказал бы…
Она шла, перебирая варианты, и с неприятным холодом в спине понимая, все это какие-то совсем детские мечты и сказки. Ну, правда, не приглашать же его в гости. А ехать самой, куда? Были бы хоть какие подружки, в дурацком прекрасном Коктебеле. И когда ехать? И на какие шиши? А еще он скоро вырастет, Ленка Малая, и у него появится девочка. Наверняка, вон он какой, классный. Красивый. И будешь ты своему прекрасному брату – сбоку-припеку.
Она села на лавочку под огромной ивой и стала думать о докторе Гене, о том, как сказал насчет роскошной женщины. Пожала плечами. И Кинг ей сказал то же самое. Вранье это все. Олеся, например, куда красивее, у нее бесконечные ноги, и грудь в платье не помещается. И ровный нос, пряменький, точеный. А в Ленке всей красоты – нормальная фигура да волосы. Ну и еще улыбаться умеет.
Потом Ленка посмотрела на часы, вскочила и понеслась в сторону автовокзала, на бегу думая уже о совсем паршивом – обещанном педсовете и что после будет дома…
***

Дома все оказалось таким чужим, будто уезжала на год, а не на три дня. Странная ее комната, с пустыми яркими квадратами на месте сорванных бабкой фотографий. Молчаливый телефон, по которому никто не звонил, потому что с Рыбкой уговорились, Ленка позвонит сама, когда вернется. Веселая и одновременно страдальчески взволнованная мама, которая пришла с работы, таща две авоськи и выгружая их, что-то у Ленки спрашивала, тут же перескакивая на свои проблемы и сразу из-за них расстраиваясь.
- Ну, ты написала хорошо? – мама ходила по коридору, останавливалась у зеркала, разглядывая себя и поправляя пышные темные волосы, – а я забежала в гастроном, и вдруг куры, дают по три штуки, мне как раз хватило денег, такое счастье. Кормили вас нормально? У меня тетя Зоя попросила в долг, до получки, пришлось дать, она же нас выручила, в том месяце. Леночка, и сколько раз тебе говорила, собери, наконец, обувь, я понесу в ремонт. Тебе на туфлях надо набоечки и профилактику. И сегодня, я тебя умоляю, побудь дома вечером. Ты что молчишь?
- Ничего.
- У нас собирают деньги, на поездку. В горы, за кизилом. Как в прошлом году. Я тебя тоже записала. На следующие выходные.
- Я не хочу, мам.
- Что значит, не хочу? Там такой воздух, Лена! И купишь этих ваших бутербродов, я тебе дам денежку, только не с ветчиной, а лучше с варенкой, больше выйдет.
Ленка ушла в комнату и закрыла двери. Уселась на диван, кладя на колени подушку. Было совсем пусто в голове. И на сердце. И непонятно, как дальше и что.
- Лена, – двери распахнулись почти сразу, – а ты что это запираешься? Чем ты тут собралась?..
- Мам. Я просто хочу посидеть.
- И сиди, – согласилась Алла Дмитриевна, входя и щупая ее лоб, – только зачем двери-то. Как будто ты что-то собралась делать, такое, ну…
- Я просто хочу одна. Понимаешь?
Мама замолчала, удивленно подняв брови. Села рядом на диван.
- Что-то случилось? Случилось, да? Лена. Я же вижу. Ты должна мне рассказать.
«Ох, успеется», тоскливо подумала Ленка о будущем педсовете.
- Я поняла, – трагическим тоном сказала мама, – да, конечно. Тебе очень нравится Олино пальто. И ты хочешь такое же.
- Чего? Мам. Да нет же!
- Но, Лена, у нас сейчас совершенно нет денег на такие серьезные покупки. Я тебя понимаю, но и ты меня пойми!
- Ма-ам, ты меня слышишь?
- Нам нужно платить по кредиту. И еще эта поездка с папой, представляешь, мне командировочные выписали, не суточные, а горе горькое…
- Мама, я не хочу это дурацкое пальто!
- Вот видишь, – Алла Дмитриевна покачала головой, печально и мудро, – ты кричишь, значит, я права. Господи, ты снова меня расстроила. А я-то надеялась, первый вечер, мы с тобой вместе сядем, попьем чаю. Ты куда?
- К Оле, – сказала Ленка, натягивая вельветки и кофточку, – пальто отдам.
- Началось! И, конечно же, вы снова побежите на эти свои танцы! Нет, я просто поражаюсь твоей черствости! Вот была бы Светочка, у нас с ней совсем другие отношения. О-о-о…
Ленка дернула входную дверь, хлопнула. И тут же рванула ее обратно, заскакивая в маленькую прихожую и протягивая руку к звенящему телефону.
- Да! Алло! Кто?
- Лена, – удивленно сказала мама, возникая рядом.
- Здрасти, Ирина Васильевна. Да, тут. Даю.
- Ирочка, – мама прижала трубку к уху и повернулась к Ленке:
- Значит так. Никакой сегодня дискотеки. Ты поняла? Да-да, Ирочка, я сейчас. У меня тут дочка, представь, так расстроилась из-за подружкиного пальто…
- Я ушла, – сказала Ленка.
- Чтобы в одиннадцать была дома, ты поняла? – строгим шепотом приказала мама, и потащила телефон в комнату, волоча по полу шнур.

На улице было совсем уже темно. Ленка встала, удивляясь тому, как колотится сердце и во рту пересохло. Вот дурында. Кинулась к телефону, в таких надеждах. Да что происходит с ней? Ну, мальчишка. Пацан. Да еще брат. Правду Гена-доктор сказал, ладно бы лямур с тужуром. А то ведь просто пацан, четырнадцать лет. И три месяца. И пять раз болтали.
Таща на руке пальто, она взошла на пятый этаж Олиного дома, позвонила, мрачно глядя на старый дерматин и вылупленный блестящий глазок.
- То тама? – вопросил страдальческий женский голос.
На Ленкино признание двери отперла Олина мама, очень большая вялая женщина с удивительно мелким лицом. Охнула, отступая и кривя рот с тонкими губами.
- Леночка. А Оли нету. Ушла Оля, уехала к сестре, и ночевать там может сночует. Пальто? А она у твоем уехала, ой горе-горе…
Ленка свалила пальто на подставленные руки. На стоны и причитания тети Веры она давно уже внимания не обращала.
- Ничего, теть Вера, я в куртке.

Идя обратно, раздумывала уныло, пойти ли к Викочке. Семки барышня сложная, вечно, то обижается, то расстраивается и есть ли сейчас силы, чтоб ее утешать.
- Опа! – из кустов на их с Рыбкой «серединке» выскочил вдруг черный силуэт, хватая ее руку.
- А! – грозно начала Ленка и замолчала, вглядываясь в еле видное смеющееся лицо, – Пашка? Фу, напугал, черт с ушами. Ты тут чего?
Пашка тащил ее обратно в кусты, смеясь и не отпуская руку. Поставил под балконом, с которого вниз падал тусклый рассеянный свет. И обнял, целуя куда-то в висок, цепляя волосы небритыми щеками.
- Тебя жду. Соскучился я, Ленуся. А тебя нету и нету, тебя год, наверное, не было.
- Два дня всего. Ты чего следил за мной?
- А я шел к тебе. Думаю, спрошу у мамы, чего Ленуся так долго не едет. А ты, раз, и вышла, на руке пальто. И сразу рванула. Ну, я думаю, чего кричать, пойду тихо-тихо, так интереснее. А потом встал покурить. Мне тут нравится, тут вами пахнет. Девочками.
Ленка засмеялась, отпихивая его от своего лица.
- Угу. Мы тут, между прочим, два раза писяли. А ты унюхал.
- Глупости. Тут и кошки писяли, и собаки ссали. А пахнет не тем, пахнет вашими ля-ля и ой-ой…
- И глазами хлоп-хлоп… Ты чего один? Никакая не пришла за тобой ухаживать, да?
Пашка повернул ее к себе спиной и обнял, укладывая на плечо подбородок. Покачал, топчась.
- Ну-у… ага, не пришла. А мне самому лень.
- А со мной, значит, не лень?
- С тобой хорошо, – душевно признался Пашка, – с тобой можно просто так, ты не бегаешь, глазами хлоп-хлоп, ой, Пашечка, а ты мене любишь? Не ревнуешь. Не пугаешь, что отравишься. Так что, я тебя, Ленуся, приглашаю на танцы. Давай сегодня вдвоем, давай? И провожу. И поцелуемся.
- А вдруг я влюблюсь? В тебя, – развеселилась Ленка, – и стану так же, как они. Бегать и хлопать.
- Ой, да не дай же Боже, – испугался Пашка. Помолчал и спросил, – а ты правда, что ли, собралась?
- Неа, – легко ответила Ленка, – и не надейся.
Пашка приподнял ее, аккуратно поставил снова. Ткнулся губами в ухо.
- Ура! Я ж говорю, с тобой классно. Поехали, давай. Я даже трояк припас, на тачку. Барская такая поездочка, к самому клубу подрулим.