21

Медленно просыпаясь, Ленка подумала смутно, нужно срочно вставать и бежать в туалет, и после этого сразу упала в тоску. Потому что поняла – она не дома, и не в дурацком кабинете биологии, заставленном никелированными кроватями. А лежит, свернувшись под пальто, на матах, и ой, что же будет, когда вернется. И дома еще добавится. И в школе.
Но туалет не отменишь, хоть в узел скрутись и спрячься под Рыбкино пальто с головой. Потому она вздохнула и открыла глаза в темноту, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. Потащила к лицу затекшую руку с часами.
- Шесть часов почти, – сказала темнота хрипловатым голосом, – я смотрел, у тебя.
- Ты где? – Ленка села, разгибая спину и поводя плечами, – совсем не вижу.
Языком провела по зубам, думая о зубной щетке и слегка пугаясь, а вдруг она дышит и – запах.
- Я свечку не буду. Ты просыпайся, время уже. А то опоздаем.
Он пошевелился где-то рядом. И вдруг зевнул, вкусно, как пес, стукнул зубами.
- На автобус? – Ленка, сидя, продирала пальцами волосы.
- Нет. Ну, пойдем?

Через минуту, после шороха и медленных шагов стукнула дверца, затопало по лесенке. И вставая, шаря руками, чтоб найти среди матов брошенную сумку, Ленка увидела, как темнота чуть поредела, показывая плоскости, грани, края и невнятные очертания чего-то. Спустился и двери открыл, в спортзал, догадалась, и пошла следом, держась рукой за деревянные перильца.

На улице было светло, как в молочной воде. Реденький туман уходил за ветки, опушенные иглами и жесткими глянцевыми листочками, всасывался в мокрую землю. И пока они шли, снова к пролому в высоком каменном заборе, все вокруг шепталось каплями, то медленными, то быстрыми, будто из плохо завернутого крана торопилась прерывистая вода.
Ленка совсем проснулась и шла быстро, поспевая за высокой фигурой в коробчатых, великоватых джинсах и распахнутой куртке с металлическим отливом. Отметила ревниво, рассматривая высокий воротник и погончики с кнопками на плечах – явно заграничные шмотки. И тут же обругала себя. Пацан болен, что толку ему с этих тряпок, они его здоровее не сделают.
- Не замерзла, когда спала? – он быстро оглянулся, снова повернул к ней затылок в перепутанных вьющихся волосах.
Ленка покачала головой, удивляясь.
- Не-а. Сначала вроде да, а потом нет.
- Надышали, – деловито сказал Валик, пролезая в дыру, – да не возись, опоздаем, жалко же!
Море колыхалось, будто дыша, качало себя вверх и вниз, почти не выплескиваясь на гальку. И было зеленым, как полированные камушки в маминых бусах. Малахит, индийский малахит, вспомнила Ленка. Только тут – живой и его целое море, до самого горизонта, отчерченного яркой плавленой каемкой.
Валик не пошел на пляж, махнул рукой вдоль узкого тротуарчика, над которым карабкались по крутизне сосенки и розовые кусты вперемешку. И между ними – белые каменные лесенки с игрушечными кегельными перильцами.
- Наверх сейчас.
Ленка дернула плечами под вишневым пальто, таким ночью уютным, а вот снова спина под ним нагревается и подмышками уже мокро. И застучала каблуками по ступенечкам, недоумевая, куда они несутся по Семачкиному выражению «сосранья».
Через несколько поворотиков, с кукольными площадочками и клумбочками, лестница выпрямилась и понеслась вверх ровной стрелой. И взбегая по ней, Ленка спотыкалась, цепляясь рукой за мокрые перила, и оглядываясь. Потому что внизу, над верхушками растущих по склону сосенок, открывался вид. На дома, извилину шоссе за деревьями, на длинный серый отсюда пляж, и на чашу, полную моря цвета индийского малахита. А сбоку громоздился черным драконом горный хребет, на самой макушке которого сидели легкие облака цвета нежного пламени, алые с розовым.
- Не свались! – Валик закашлялся, хватаясь за грудь, и тут же засмеялся, выбегая на смотровую площадку, согнулся, продышиваясь. И встал, показывая Ленке на место рядышком.
- Вот… тут вот… сюда сдвинься.
Она с беспокойством слушала хриплое дыхание, но он глянул остро, сводя брови на тонком лице, и она поспешно отвернулась, сделала шаг в сторону, чтоб встать, где сказал.
И вцепилась пальцами в корявое железо старого поручня.
Из моря, из самой его середины вставало солнце, показывало сначала каленую скобочку, еще багровую, но с каждой медленной секундой алеющую до цвета спокойного пламени – уже горит, но еще можно смотреть, не щурясь и не моргая. Потом скобочка превратилась в четвертушку, сделалась половинкой и медленно, неостановимо превращалась в красный, четко очерченный круг, соединенный с блеском воды дрожащим языком, будто та не хотела его отпускать. Но пришлось. Между водой и солнцем открылось узкое пространство. Широкая солнечная дорога стелилась от края воды к самому берегу. И вокруг все уже сверкало, кололо глаза стеклянным граненым блеском.
- А… – сказала Ленка, поворачивая лицо к дальнему краю бухты.
- Да, – гордо согласился Валик, берясь за поручень обеими руками.
Там, за плавными золотыми холмами улегся, окуная в море неровную голову, еще один дракон. Длинный, с гребнистой узкой спиной. Темный, почти черный, но будто припыленный чем-то серебряным, такого странного, непонятного и незнакомого цвета, и казалось Ленке – сейчас повернется.
Через солнечную дорогу протарахтела рыбацкая лодочка, поднялась на дыбы и упала в поднятую собой яркую волну. Пошла выписывать по серебру и золоту воды пенные вензеля.
- Это Хамелеон. Гора называется так. А когда вечер, он бывает совсем золотой. И как вот бронза. Ну и Кара-Даг, ты знаешь, да?
- Знаю, – подавленно сказала Ленка, вспоминая, как они проезжали мимо, разглядывая шумную толпу в летних одежках. Папа их вез. На машине. И увез дальше, куда и хотели по серпантину южного берега, чтоб увидеть побольше всего, за один раз. Она бы сказала сейчас Валику, о том, что были дураки, неслись, как на пожар, а получается – все мимо. Но начинать придется с того, что их вез папа. Который и его отец тоже.
И она промолчала, глядя на бухту и двух каменных драконов по краям зеленой воды, полной драгоценного блеска.

- Жалко, что тебе ехать, – они медленно шли по верхней дороге, возвращаясь в поселок с другой стороны, – тут всегда красота, и вечером тоже. А еще можно уйти на Кара-Даг, там бухты, тайные. В них черные камни. А если в другую сторону, там один сплошной свет, я бы тебе показал. Все-все. Ты рисовать не умеешь?
- Нет.
- Эх. А то бы нарисовала. Я тоже не умею.
- Семейное, – сказала Ленка.
Валик хмыкнул, улыбаясь.
- Я не хотел ехать. Мне там нормально было, все ходы-выходы знал, нычки, места всякие тайные. Это ж самая окраина города, с дома выйдешь и через дорогу лес, горки. Ну, дружбаны там остались. Но мать уломала, конечно. И потом, чего, помирать, что ли? Вдруг и правда, станет лучше. Она обрадуется. А теперь я тут живу и кайф такой, тут. Ну, я еще мало где был, вот на Хамелеона надо слазить, там по самой спине тропинка, прикинь, в обе стороны вниз море. И высоко. А еще гора Клементьева, там планеры и самолеты. Дельтапланы. Я уже познакомился с пацанами с секции, обещали что полетаем. О!
Из переулка, укрытого старыми акациями с поредевшей лимонного цвета листвой вышел пятнистый кот, вздел тощий хвост и, заорав, пошел навстречу.
- Привет, Боцман. Ты подожди, ясно? Видишь, я занят, гости у меня. Приду после завтрака.
Валик, присев на корточки, погладил кота, встал, смеясь.
- Ну, поперли толпой. Сказал же, потом приду!
За пятнистым Боцманом из-за деревьев вывалилась целая стая. Рыжие, белые, полосатые и один совсем маленький – черный. Мяукая и оря, окружили, пихаясь носами и шоркая боками по Ленкиным сапожкам.
- Тетя Маша им оставляет пожрать. Я потом забираю. Со мной Петька ходит, и Валечка. Мелкие, но важные, умереть не встать. Петька тащит кулек, а Валечка кыскает. Смешные.
- Каждый день прямо? – удивилась Ленка.
- Ну да, – удивился в ответ Валик, – жрать они хотят каждый день. А туристов нет, они же привыкли, что летом все их кормят. Пойдем, я тебе со столовой блинов принесу, хочешь? Потом у меня процедуры. Ты сказала к двенадцати. Если подождешь, я провожу.
Ленка подумала. Собиралась уехать как можно раньше. Чтоб Митю-Витю спросить, отмазал он ее или нет. Ну, и решить там, как и что.
Идя рядом, искоса посмотрела на Валика. Идет, радуется. Улыбка до ушей. И дышит так, что хрипит внутри, вроде и негромко, но слышно вот.
- А твоя мама, она какая?
Мальчик пожал плечами. Брови сошлись, потом поднялись, лицо стало напряженным, а после он снова улыбнулся.
- Ну, вопрос. Не знаю я. Ну хорошая да. Просто она так за меня переживает, что за этим не видно ничего. Понимаешь? Как будто ее нету. Я ей ничего не говорю. Почти.
Ленка кивнула.
- Потому что сильно переживает, да? Я понимаю. С моей точно такое вот. Я иногда думаю. Ну скажу я ей. Про школу там, или чего с подругами. А она хлопнется, придется скорую вызывать. И после думаю, та ну.
Они одновременно остановились и посмотрели друг на друга. Валик был выше и потому чуть наклонил голову к Ленкиному лицу. Она заговорила, все быстрее, очень горячо:
- У обоих так. И что выходит? Кто кому родители, а? А если что-то совсем-совсем важное? Приходится самим? Вот она хочет все про меня знать, курю я или нет, и что там с пацанами. А для чего? Чтоб ахнуть и в обморок упасть? Получается, если что-то важное, то как раз надо от них прятаться. Это ведь неправильно! И вообще я как посмотрю на них, то думаю, нафиг мне та взрослая жизнь. Сплошные мучения. Какой-то идиотизм. Да?
- Ну и что, – пожал плечами Валик. И снова улыбнулся.
Ленка нахмурилась. Чего улыбается, спрашивается. Вроде у него самая золотая жизнь.
- Ты же не помираешь. От того, что все вот так.
- Не помираю, – согласилась Ленка.
- Тогда живи.
Он сунул руки в карманы. Повел плечом, на котором болталась Ленкина сумка.
- К блинам?
- Да, – ответила она, собираясь с мыслями. И после ответила на предыдущее, – да. Живу.

Блины она ела в кухне, куда Валик, поразмыслив, отвел ее, а там, мягко пихая в угол толстую возмущенную женщину в белом переднике, что-то ей вполголоса объяснял, показывая рукой на скованно стоящую на пороге Ленку.
Выслушав, женщина громко вздохнула, поднимая могучую грудь под цветастым платьем. И вдруг шлепнула Валика по джинсовому заду, отправляя на выход.
- Иди уже, герой. А ты сюда садися. Пальто повесь. И руки вымой, вон кран в углу.
Ленка с вымытыми руками села, слушая за раскрытыми дверями детские крики и скрежет стульев. Поблагодарила тетю Машу, принимая тарелку с горой блинчиков, и та, снова поднимая цветы и оборки мощным вздохом, ушла к плите, ворочать там кастрюлю, из которой горячо пахло виноградом и яблоками.
- Панченко! – раздался в столовой визгливый голос. И Ленка замерла, прикусив язык и держа в руке свернутый блинчик.
- О твоем поведении, Панченко, я быстренько сообщу матери, вот пусть она только приедет! Ты почему не заправил постель утром? Пушкина ждал?
Голос был сильно похож на голос Кочерги. Наверное, это та самая Квочка-крокодил, подумала Ленка, испуганно глядя на замершую у плиты тетю Машу. Та ухмыльнулась, показывая лицом – ешь, давай.
А из столовой послышался смех. Что-то сказал Валик, закричала в ответ Квочка-Кочерга, и вдруг кто-то еще засмеялся. Ленка удивленно посмотрела на повариху, но та уже черпала горячий компот, ловко опрокидывая красную жидкость в граненые стаканы на подносе.
В дверях появился Валик, сгибаясь в поклоне, подхватил поднос и утащил, громко декламируя какие-то стихи. И в ответ снова – детский смех.
Тетя Маша села напротив, вытирая руки и слушая.
- Вот ты мне скажи, – потребовала от Ленки, – он раз в неделю пластом лежит, дыхалку ему спирает, и лекарства ж, бывает, не помогут ничего. А потом встанет и смеется. Откуда ж такие берутся? Не парень, а чистое солнце.
- Это мой брат, – тихо сказала Ленка. Взяла стакан, глотая компот, такой горячий, что щекам сразу стало жарко.
- Та знаю, сказал уж. Вот грит, гляди, теть Маша, какая у меня классная сестра. Красивая, как эта… не помню, певицу какую-то называл.
Ленка поспешно глотнула еще. Вытерла глаз. И откусила блинчик.

Потом, когда она с трудом отказалась от третьей добавки, которую тетя Маша уже накладывала в пустую тарелку, пришел Валик и спас, вручив пакет с мясными обрезками. Отвел боковой тропинкой к маленькой калитке, рядом с которой топтались двое малышей.
- Петр, – сказал строго, – пригляди за Еленой Сергевной, а ты, Валечка, приглядишь за Петром. Ясно? Боцману передайте, чтоб приглядывал за вами всеми. А то я вас знаю, сожрете кошачию пайку, а им потом голодать аж до ужина.
Валечка залилась смехом, глядя из-под Ленкиного локтя на Валика влюбленными черными глазами. А Петр, преисполняясь важности, сипло приказал:
- Пошлите Елена Сергевна. И еду не пороняйте, а то вона дырка в нем.
- Вы поняли, Елена Сергевна? – Валик сделал строгое лицо, к радости Валечки, – слушайтесь Петра, он старший.
- Иди уже, – сказала Ленка, – иди скорее, и возвращайся, ладно? А то я уже соскучилась. Без тебя вот.
Валик радостно улыбнулся и убежал. А Ленка ушла к котам, таща мешок с едой и думая над тем, что она такое сказала. И как с этим быть. Ей было радостно и вдруг так страшно, что хотелось все бросить, убежать далеко, туда, через холмы, к горе Хамелеон, залезть на самый верх и там, чтоб никого-никого, сесть, свесив ноги. И заплакать. От того, что он такой вот. Что жил, помирал, но жил, такой – уже четырнадцать лет. И три месяца. А она жила все это время буквально за четыре часа на автобусе. Ну, хорошо, они уже позади, эти четырнадцать, и теперь все станет по-другому.
«Что станет? И как по-другому?» прошептал внутри ее страх.
Она шла, тянула на себя ставший тяжелым мешок, пока не увидела, что маленький Петр, покраснев щеками, тащит его к себе, а Валечка прыгает, приседая и успокаивая собравшихся котов и кошек.
- Ой, – сокрушенно повинилась Ленка, отдавая мешок сердитому мальчику, – извини, задумалась.

Потом сидели на остановке, Валик жмурился, подставляя солнцу бледное тонкое лицо. А Ленка молчала, злясь на себя за это молчание. Внутри будто тикали часы, капали секунды, утекая туманной водой с наклоненных веток, и забирали с собой остаточек времени, которое пока еще на двоих. Сейчас придет автобус, он уже мелькал далеко на холме и скрылся за цветными крышами, Ленка сядет в него и их время кончится. А она молчит. И он молчит тоже. Ну, он младше, ей нужно говорить самой, она старше и должна быть умнее, должна знать, что сказать, чтоб не получилось сейчас этого невнятного «ну, пока…»
Но в голову ничего не приходило, вот совершенно. Ленка сердито повернулась, открывая рот. И Валик повернулся тоже.
- Ты красивая.
- Что? – она растерялась. И засмеялась, качая головой.
- Где уж. Это волосы такие, заметные. А так – обычная. Просто я.
- У тебя парень есть?
Она пожала плечами. На лавочку шумно свалилась тетка, усаживая на колени тяжелую сумку и обнимая ее, как ребенка. За деревьями мелькнул белый автобусный бок, уже ближе.
- Нет. Нету парня.
- Да ну? – удивился Валик, – не верится как-то. Ты же, наверное, на дискотеку ходишь. Приглашают. Ухаживают, да?
Ленка снова пожала плечами.
- Я так быстро не могу сказать. Автобус вон. Хожу. Приглашают. Но все как-то, ну непонятно все. У меня подруга лучшая, она меня подкалывает, наша Малая прынца ждет, на белом коне. А на самом деле, если кто меня провожает, к примеру, то потом обязательно куда-то девается. Я не успею рот открыть-закрыть, а уже провожает другую. Хотя знаешь, я бы не против, чтоб один и только со мной. Чтоб как в кино, портфель там, в школу из школы. Погулять вдвоем. Как мы с тобой сегодня, вот чтоб как ты – повел смотреть на солнце.
Она замолчала, а капли-секунды внутри заторопились, почти сливаясь в тонкую прерывистую струйку – автобус развернулся и встал перед ними белым боком в пыльных пятнах.
- Чтоб я была для него не просто самая-самая, понимаешь? А чтоб – единственная. Смешно?
Она встала, поправляя одной рукой сумку, а другой волосы, чтоб не лезли в глаза. Шофер, распахнув двери, докуривал, а внутри уже рассаживался народ, занимая места.
Валик поднялся тоже. Снова улыбнулся.
- Пойдем, я с тобой до выезда прокачусь. Три остановки.
Они сели на последние сиденья, что были развернуты к задней, пустой сейчас площадке.
- Бумажка есть? – Валик вскочил, протягивая руку, – ну, салфетка какая?
И выбежал, замаячил снаружи, протирая стекло рядом с Ленкиным плечом. Смеясь, уселся снова, суя комок в карман.
- Ты мне расскажи, про дискотеку, а? У нас тут бывает, в санаториях. Зима, ну в двух вечерами бывает, наши бегают туда. А мы лазили, в окна смотрели. В «Парусе», там слайды показывают, как раз напротив окна, я там тебя видел. Только волосы белые совсем. Там значит, с гитарами стоят, пацаны, и ты. В синем платье, и волосы белые. А лицо твое.
Автобус тряхнуло, Ленка придержала сумку, смеясь.
- Это «Блонди», группа такая. Правда, что ли, похожа?
- Угу. Дебби Харри.
- Откуда знаешь?
- В журнале читал. «Ровесник».
Время теперь бежало за неровно вытертым стеклом, мелькало столбами, лимонными листьями на ветках, окнами и заборами, лохматой собачкой у входа в магазин. А Ленка, приваливаясь на поворотах к плечу в модной куртке, быстро рассказывала, про цветомузыку и про «Машину времени», про сигареты, которые таскает в сумке для Викочки, потому что у той мать проверяет карманы. О том, как едут вечером обратно, и провожаются с Рыбкой по три раза, туда и обратно, стоя на серединке под угловым балконом… И что сегодня в Феодосии ей нужно потанцевать с отличником Митасом, – пообещала.
Валик встал, хватаясь за поручень. И Ленка замолчала, поняв, вот, уже все. А она проболтала о пустяках, вместо того, чтоб решить важное.
- Я тебе позвоню, можно? – его лицо наклонялось сверху, куртка перекосилась, от того, что висел, держась рукой. И снова улыбался.
- Да, – сказала она, – да, конечно да. Только обязательно, ладно? А я тебе напишу. Письмо. Хочешь, я тебе напишу?
Он кивнул и вышел, спрыгнул, двери с лязгом закрылись. За пыльными разводами поехали мимо стайки деревьев, и сразу же распахнулись пологими подъемами и спусками холмы.
Ленка села прямо, кусая губы и глядя перед собой.