17

Ночью пришел ветер с запада, и Ленка проснулась, думая о коте. Она знала, кот должен быть черным, таким, как был когда-то у них со Светкой на старой квартире. Это так называлось у них – «на старой квартире», откуда переехали десять лет назад, в пятиэтажку с удобствами, из двухэтажного дома барачного типа на окраине города. Там не было туалета, и водопровода не было тоже, маленькую Ленку это не слишком волновало, потому что был там прекрасный тихий двор, весь в зарослях дикой сирени, была площадка для футбола, полная одуванчиков, а через две улицы, если пробежать их поперек, под небольшим обрывчиком лежало мелкое море, зеленое над желтым песочком, с плоскими камнями в бородах травы. Ленке было там хорошо. И кот был. Черный. А когда переехали, то не сложилось.
Теперь ее кот приходил ночами, когда ветер дергал проволоку за окном, и та постукивала о подоконник. А еще дальше тихо гремели какие-то жестяные штуки, может быть, на балконе второго этажа. Не мешали, шепотом.

Ленка не открывала глаза, чтоб не проснуться окончательно. Завтра первый день после каникул, в школе. И, слава Богу, бабка уехала, в тот же день, когда вернулась из Симферополя мама. А Ленка усвистала на весь день к Оле на огород, чтоб не принимать участия в разборках, если они состоятся. «На огород» это тоже так называлось, потому что дачей назвать – не назовешь, множество криво нарезанных участков в низине за автобусной остановкой «Луч». Ленке это напоминало картинку из китайского журнала, квадратики вскопанной земли и на каждом – согнутая фигура, только не было остроконечных шляп треугольниками. На некоторых огородиках торчали деревянные будки-халабудки, а у Олиных родителей так даже стоял кособокий домик из листов старого шифера, в нем – лежанка под старым покрывалом, самодельный столик на одной ноге, лавочка, пара облезлых табуреток, и сваленные вдоль стены лопаты и грабли.
Там они и провели почти весь день, который выдался серенький, мягкий. Ждали Семки, но ее забрали родители к бабушке, а еще стоять очередь в бонный магазин, где что-то должны были «выкинуть».
А девочки прогулялись к ставку на краю низины, там в камышах торчали пеньками рыбаки, и под ногами хлюпало, проминаясь.
Потом сходили к Царскому кургану, внутрь, в раскопанную археологами гробницу, не пошли, а залезли наверх, посидели на старых камнях, кинутых в сухой траве, съели припасенной вяленой рыбы, перебрасываясь ленивыми словами. И вернулись обратно, когда уже небо начинало синеть, а сбоку в дырке выглядывало, катясь вниз, красное солнце.
Оля спрашивала, и Ленка, обдумывая, не слишком охотно отвечала. На пятом вопросе немножко рассердилась.
- Оль, ну я же тебе все рассказала. Он мне денег занял, а Пашка согласился, ну, чтоб я не одна, мы с ним смотались и коробку эту купили. Лежит вот.
- Угу, – Рыбка вдумчиво поддавала ногой ажурные комки перекати-поля, отправляя их на обочину, – можешь не повторять. Мне интересно, ты вообще чего себе думаешь? Про Кинга, к примеру. Ну и Пашка, он чего прилип к тебе? Я-то понимаю, чего они козлы хотят, но мне интересно твое мнение. И чего ваще будешь делать?
- А чего делать? Ну, надо как-то побежать на почту, послать фигню эту. И все.
- Я не про фигню, – неумолимо стояла на своем Оля, – я про козлов.
- Оля, отстань. Не буду я ничего делать. И не хочу ничего.
- Н-да? – не поверив, удивилась Рыбка, суя руки в карманы старого плаща и шурша им в такт шагам, – еще скажи, он тебе не понравился.
- Понравился. Но понимаешь, как-то вот. Не так. Я не могу понять. С ним все другое. Понимаешь?
- Еще бы. У него куча бабок.
- Да нет же! – Ленка с досадой пнула растопыренную ветку, – он говорит по-другому, и смотрит. И даже улыбается. Как-то вот… свободно, что ли. Обо всем.
Она замолчала, подыскивая слова, и снова рассердилась. Потому что подыскивала их, возвращая себя в этот, знакомый и близкий круг, в котором дома – разговоры о долгах и сварить поесть, да я волнуюсь, Лена. В школе – дурацкая эта политика везде, а где нет ее, там маты и сальные усмешечки пацанов, и разговоры девочек, кто чего где купил, и кому чего достали. Ну, а с подругами тоже, ясен пень, ты его любишь, а он тебя любит, да чего наденешь, а чего задали. Все это, конечно, важно (почти все, поправилась Ленка, отметая политинформации и гыгыканья пацанов), но почему ей все время мало? И нужно что-то еще, что-то совсем неотсюда. И не так много они с Сережей Кингом болтали, об этом не отсюда, но она почувствовала, с ним как раз можно. Он не станет усмехаться или насмехаться. И делать стеклянные глаза, пережидая, когда она перестанет молоть глупости, тоже не станет. Он от этого немного на Петю похож, но с ним легче, потому что Петя такой – с надрывом, конечно, потому что он инвалид, Ленка понимает, но постоянно чувствовать себя виноватой, за то, что ноги у нее здоровые, она не может.
И вот объяснить Рыбке, чтоб она поняла, не сумеет. Не потому что Рыбка не врубится. А просто ей это тоже покажется неважным. А Ленке важно.
Да что я за зверь такой, расстроилась она, подходя за Олей к кособокому домишке, почему мне важны какие-то глупости, а не то, что действительно важно.
- Ладно, – смилостивилась Оля, гремя в углу тяпками и лопатами, – ты главное, фигни не наделай, а остальное, расскажешь потом, че и как. И не лезь к Кингу, будь поумнее нашей Семки, поняла?
- Семки еще, – расстроилась Ленка, – мне уже надоело Пашку отгонять, Викочка решит, что мы с ним, того… на этого… Обид будет!
- А ты начихай, Малая, – вдруг здраво посоветовала Оля, хлопая кривыми дверями и гремя замком, – еще перед Викочкой ты не отчитывалась, с кем будешь лазить. У нее, что ли, отбиваешь.
- Она так и подумает.
- Пошли. А то ветер вон, холодно скоро.
***

И вот пришедший с запада ветер дует, беспокоя и не давая спать. Наверное, он уже принес тучи, думала Ленка, поворачиваясь и суя руку под подушку. Они совсем черные, толстые, как мой кот. Который у меня обязательно будет.

Утром она сидела в кухне, ела гречневую кашу, залитую молоком и куняла носом, слушая, как мама бегает в коридоре и в спальне, что-то роняя, подхватывая и торопясь.
- Лена, я вернусь позже, у нас собрание, чтоб они скисли все, со своими собраниями. А ты…
Шлепанье маминых тапок унеслось в большую комнату, там снова что-то упало.
- Ты меня слушаешь? – раздраженно воззвала мама.
- Да, – сказала Ленка, зевая, – куплю хлеба, да. И яблок.
- В овощном, мне тетя Вера сказала, привезли. Они паршивенькие, но дешево, и компот сварим тоже.
- Хорошо.
Ленка отодвинула пустую тарелку, потянулась, забирая со скул волосы. Надо после уроков уломать Рыбку сходить на почту. Чтоб не одной.
- Лена…
Она повернулась на близкий голос, что стал вдруг холодным и удивленным.
- Это что такое?
Алла Дмитриевна стояла в дверях, держа в одной руке цветастый пакет, а в другой длинный кусок импортного синего коттона с торчащими по краю нитками.
- Чье это? Ты где взяла?
- А. Мам, это Олеся попросила. Чтоб я ей джинсы. Отец ей достал где-то коттон, индийский. Ну вот. Попросила.
- Да? – мама встряхнула раскроенную штанину, глянула в полуоткрытый пакет, уже успокаиваясь, сказала, – а, Олеся. Ну, хорошо. Правда, она могла бы подумать, что времени у вас мало, вам нужно учиться, готовиться поступать. А тут какие-то тряпки. И чего на тебе ездить, ты тоже должна как следует браться за учебу.
- Почему ездить, мам. Она мне заплатит. Как в ателье.
Алла Дмитриевна окаменела спиной. Медленно повернулась, оттопыривая пальцы над краешком ткани, будто та вдруг испортилась и сгнила.
- Как это? Как заплатит? Ты согласилась ей – за деньги?
Ленка встала напротив, кивнула, недоумевая.
- Ну да. А что такого-то?
- Что? – Алла Дмитриевна задохнулась, резкими движениями суя штанину в пакет и держа его на вытянутой руке, – что? Ты, как какая-то обслуга, как спекулянтка, возьмешь деньги у своей же подруги? Это же… это позорище просто?
Ленка шагнула ближе, дергая из ее руки пакет.
- Да чего ты? Причем тут? Я же их заработаю. Я умею. И потом, она мне совсем не подруга. Одноклассница.
Мать взялась за виски, закатывая темные глаза. Поднялись красивые плечи, обтянутые недорогим свитерком-лапшой.
- Боже! Да как я в глаза погляжу! Соседям. Моя дочь как какая-то, какая-то… берет деньги! Ты выучись сперва! Чтоб диплом! И работа. И тогда пусть твоя Олеся приходит. Ну и, не к тебе, конечно, а куда в ателье. А у тебя будет нормальная человеческая зарплата! А не эти вот, подработки.
Последнее слово она почти выплюнула, дрожа накрашенными губами.
- На кого, мам? Что ты мне свое диплом-диплом! – Ленка прижала пакет к халату, и пошла следом за каменной спиной, по которой встряхивались темные волосы, – я, может, не хочу диплом ваш. Я, может быть, хочу это вот – придумывать и шить! Красивое! Я уже могу. А тебе лишь бы диплом!
- Да! – мать, не поворачиваясь, хватала сумку, суя в нее пудреницу, расческу, носовой платок. Дернула с вешалки шарфик, наматывая на шею. Посмотрела вниз, на тапочки и, чертыхаясь, скинула, хватая старые, сто раз ремонтированные сапожки. Крича туда, вниз, к поблескивающей молнии, дергала ее, срываясь пальцами.
- Все. Все поступают, и даже Иркин балбес уже на курсы пошел, в авиа-институт поедет! И ты мне вдруг такое? Ты и без высшего!
- Ты тоже без высшего! И папа тоже. И, между прочим, ваш любименький и богатенький дядя Виктор, вообще училище закончил, а работает и любит работу. И веселый всегда. А я, может, не хочу, в этот ваш торговый! Мне не нравится!
Мать выпрямилась, опуская руки. Темные глаза на покрасневшем лице смотрели с тоской, губы кривились.
- Леночка. Ну, какая тебе разница. Ну, торговый. Зато у нас, и не надо ехать. Пока учится Света, и ты уже три года отучилась бы. А хочешь, ну вот есть еще рыбный институт. Или в Симферополе – педагогический. Конечно, по распределению могут услать куда в деревню, но это же всего три года. А диплом – на всю жизнь.
- Мам, ну что ты такое говоришь, – Ленка вдруг совершенно устала, и спорить ей расхотелось, – а, ладно. Иди, а то опоздаешь.
- Ох! – Мама ловила пуговицы плаща, поднимая плечо со сползающей сумкой, – да-да, я побежала. В общем, ты поняла. Материал Олесе вернешь. Извинишься, пусть унесет, ну, кому-нибудь. А ты прямо сегодня начинай уже браться всерьез.
- Как это вернешь? – сказала Ленка закрывающейся двери, беспомощно схватила щетку и сразу швырнула ее снова.
Маму она знала. Теперь по вечерам в квартире будет стоять запах корвалола, и без перерыва – упреки и жалобы. Кончится все только когда она скажет, да мама да, конечно, все, я сделаю так, как ты хочешь.Но в том и дело, что сейчас так нельзя.
Ленка раскрыла пакет, в котором синела скомканная ткань и блестели в целлофанчике кнопочки. Она обещала Олесе и надо сделать. Тем более коттон такой дорогой, испортить нельзя. А еще, ну сколько можно? Почему всегда нужно делать так, как решает мама? А что началось, когда в девятом она решила, поеду на иняз, буду изучать английскую литературу, стану переводчиком. Фу…
Вспоминая мамину истерику, она снова сильно расстроилась и, когда зазвонил телефон, дернула трубку, с досадой на новую помеху.
- Да!
- Разговор с Ялтой, – механически сообщила телефонистка, – говорите.
Ленка сжала трубку покрепче и встала, мрачно глядя на себя в зеркало. Сказала в потрескивающую тишину:
- Алло. Ну?
Подождала, заводясь все больше.
- Молчать будем, да? А отца нет, между прочим, он в рейс ушел. Вашу посылочку я отправлю, не переживайте, и можете больше не звонить и не дышать тут, через весь Крым. Сегодня после обеда отправлю.
- Нет, – испуганно сказала трубка, – пожалуйста. Нет!
- Что?
В ленкиной голове мелькнула мысль о двухсот рублях, потраченных на лекарства, которые вдруг – нет? И что теперь, ей Ленке – что?
- Простите. Я и хотела. Не надо посылать, понимаете. Вы слышите меня? Я хотела сказать Сереже…
В трубке замолчало, будто кто-то бежал и свалился в пропасть на полной скорости. У Ленки похолодела спина и по руке пробежали кислые мурашки. Сережа. Это она отца так.
- Сергею… простите, Сергею Матвеевичу. Извините меня.
- Хватит извиняться, – грубо прервала Ленка, – у вас время сейчас кончится.
- Да. Валик в Коктебеле. Там санаторий, школа санаторного типа, он уже уехал туда. А я тоже, я уезжаю, и посылку некому будет. Только если на новый адрес. Вот и…
В трубке затихло. Что-то там через треск слышалось, совсем невнятно. Ленка прикусила губу. Кажется, она там плачет. Или пытается не плакать, не поймешь.
- Говорите ваш адрес. Я ручку взяла.
- Спасибо. Спасибо большое. Феодосия, главпочтамт, до востребования, Панченко…
И тут женщина все-таки заплакала. Давясь и перхая, попробовала договорить. Ленка ждала, тиская в пальцах карандаш.
- Я звонила, я думала, успею. Сама поехать и получить. Он же там, в санатории, и вдруг он не сможет поехать и забрать сам. Я так быстро его собрала. И теперь вот.
- Не плачьте, – сипло сказала Ленка.
- У него процедуры, каждый день! А у меня поезд сегодня, через два часа уже.
- Называется как? Я говорю санаторий ваш, как называется?
- «Ласточка», – испуганно сказала женщина, – я не уточнила улицу, они там переезжали, в другие корпуса. Господи, как все дурацки вышло. Лечение заболеваний дыхательных путей. Ласточка. Детский. Школа, санаторного типа. Панченко. Ва… Вален-тин.
- Сергеевич, – не удержалась Ленка. И увидела в зеркале, как покраснел лоб и ухо под русыми прядями.
Бросила карандаш поверх исчирканной бумажки.
- Ладно…
- Я… – сказала женщина. И голос исчез, накрылся треском, съелся короткими гудками.

Ленка положила теплую трубку. Взяла листок, на котором криво и косо маячили несколько слов. Валентин Сергеевич. Сергеевич Панченко. И теперь нужно отправить эту дурацкую посылку, до востребования, а он там, со своими заболеваниями дыхательных путей, должен поехать в Феодосию, на автобусе. Чтоб получить. И еще неизвестно, она сколько будет идти почтой. Ему, может, несколько раз придется поехать. Сколько там ему сейчас, двенадцать, что ли. Пацан совсем.

Вторым уроком была литература и Ленка, усевшись рядом с Олесей, договорилась о примерке и стала смотреть в окно, где ветер гнул маковки почти облетевших старых тополей. Для разнообразия они с Олей явились к первому уроку, и она, наконец, попала на геометрию, чем несказанно удивила классную. Та вздела выщипанные и тщательно подрисованные поверх пустоты бровки, но язвить не стала, видимо, побоялась сглазить. И Ленка отсидела, чиркая в общей тетрадке решения «подобных» примеров и записывая доказательство теоремы, успешно записанное до нее в потрепанном учебнике его авторами.
Тополя мотались, как старые метлы, за ними катились серые с черным тучи, размазывая себя по серому небу. Ленка пожалела, что выпендрилась, нацепив поверх платья свою короткую курточку, будет идти домой, совсем отморозит себе задницу на холодном сыром ветру. И что-то нужно решить с этой посылкой. А может попросить Пашку? Пусть сгоняет на своем драндулете, отвезет ее прямо в «Ласточку».
- Феодосия, – сказала Элина Давыдовна.
Ленка резко повернулась от окна к черной блестящей доске, отгороженной фанерной кафедрой. Сбоку стояла русачка, опираясь на фанеру и отряхивая край серого пиджака.
- Заседание продлится три дня, и сегодня после уроков мы останемся и проголосуем, кто от вашего класса достоин представлять школу.
- Какое заседание? – шепотом спросила Ленка Олесю.
Та бережно поправила завитые соломенные кольца волос. Отведя назад локоть, выждала секунду и ткнула Саньку в плечо. Тот, уже совсем налегая на парту, тянулся к ее волосам растопыренными пальцами. Охнул и откинулся, прижимая руку к сердцу и вытягивая ноги под их сиденье.
- Андросов, – предостерегающе сказала Элина, вытирая руки платком.
- Малой академии, – не разжимая зубов, прошептала Олеся, глядя на учительницу, – сочинение писать. Достали они со своими…
Ленка подняла руку.
- Элина Давыдовна. Я можно поеду?
- Клопов кормить, – подсказал сзади Санька. Все заржали.
Выездные заседания Малой Академии Наук были в школе предметом шуточек. Нет, когда все начиналось, то было даже интересно. Ленка тоже записалась было на факультет журналистики. Маленький такой факультетик, смеялись они потом с Олей, крошечной такой академийки научек. Она даже накатала какой-то там репортаж, по поводу заброшенного парка, что назывался Казенный Сад, и предложила устроить там сказочный сафари-парк с живыми лешими и бабами-ягами. Чтоб выскакивали из густых кустов на радость детишкам. Но общественность в лице верхушки комсомольской организации встретила предложение весьма прохладно и тут же с упоением занялась отбором героев труда на предмет взячи у них интервью о достижениях у станков и конвейеров. Тут восьмикласснице Катковой стало скучно, и она потихоньку из состава академии выписалась.
- Каткова? И кто сдох у нас в лесу? – благожелательно поинтересовалась Элина и обвела класс глазами, приглашая. Класс послушно загыгыкал шутке.
Ленка пожала плечами.
- Да никто. Я просто подумала. Я же хорошо напишу. Зачем еще кого-то выбирать. Тем более, никто ж не хочет.
- Клопов кормить, – снова загробным голосом произнес Санька.
- Не обращайте внимания, Элина Давыдовна, – успокоила Олеся накаляющуюся учительницу, – Андросов кому-то там проспорил, не знаю что, и теперь два дня будет только два слова говорить. Про…
- Клопов кормить, – согласился Санька.
Класс заржал уже громче, веселясь откровеннее.
- Ах, – Элина всплеснула руками, – я человек азартный, мне стало интересно. Андросов, ну-ка поднимись, отрок наш благородно слово держащий. Так что я сегодня спрашивала по теме урока?
- Клопов кормить, – с готовностью ответил Санька, и поведя широкими плечами, ухмыльнулся своей волчьей усмешкой.
- А-а-а! – заорали за его спиной.
- Садись, Андросов, – печально резюмировала Элина, – заслужил двойку, ставлю в журнал. И с ней ты у нас отправляешься куда? К директору. И зачем?
- Клопов! – закричали вокруг, – кормить!
Но Элина подняла руку с короткими пальцами, сверкнули багровые ногти.
- Молчать, шпана. Итак, Каткова. Оставив клопов Андросову, вернемся к высоким материям. Ты в курсе, что поехать придется на три дня, ночевать будете в школьных аудиториях, где не особенно тепло, а кроватей наставлено сорок штук, и каждый день под завязку будет набит заседаниями, письменными работами и заключительным голосованием. Так? Это не просто ля-ля-ля в тетрадочке, это большая ответственность. Правда, на экскурсию вас свозят, шефы обещали. Но все равно, не погуляешь там. И все равно просишься?
- Да, – кивнула Ленка. И подумала, придется в пальто ехать, а оно нелюбимое и страшненькое, ну все равно, придется.
- Хорошо, Каткова, я записываю твою кандидатуру. После уроков соберемся…
- Клопов, – сказал Санька.
- Молчать, – рявкнула Элина.