Посвящается Александру за то, что он прекрасен

1
Пятно на стенке напоминало карту Италии, так же спускалось вниз по диагонали длинным корявым сапожком, на каблуке которого топорщился лоскутик старой краски. Ленка протянула руку, поддела чешуину ногтем. Та упала и сходство с Италией увеличилось. Ленка хихикнула и прикусила губу, встала, натягивая джинсы, жикнула молнией. Пуговицу застегивать не стала, чтоб не втягивать живот. Нужно было смыть воду и выйти, но в спящей квартире ждала настороженная тишина и Ленка тоскливо вздохнула, топчась острыми каблуками полусапожек. Мама открыла ей, громыхнув задвижкой, и ушла в спальню, с упреком негромко хлопнув дверями. Негромко, чтоб отца не разбудить, ему утром на вахту. Сейчас наверняка сидит на кровати, слушает, когда блудная дочь выйдет наконец из туалета, куда спаслась сразу из прихожей. И тогда выйдет тоже, станет ходить следом, злым шепотом страдальчески упрекая. А Ленке придется молчать и отворачиваться, чтоб та не унюхала выкуренную сигарету и запах выпитого ранним вечером сухаря.

Но не сидеть же в сортире три часа. Ленка аккуратно взялась за щеколду. И подпрыгнула, загрохотав сердцем: в прихожей зазвенел звонок. Вернее, провизжал противно и пискнул в конце. Ленка опустила потную руку и прислушалась. Почти полночь, кто там вдруг?
Первый этаж, бывает всякое, иногда из подвала вылезал очередной бомж, недовольный тем, что снова прорвало трубу и спать мокро. Бился почему-то именно в их квартиру, ноющим похмельным голосом требуя вызвать аварийку или еще чего, да и сам утром не вспомнит. Или соседи прибегали, если вдруг скорую, – в подъезде на пять этажей и пятнадцать квартир было всего три телефона.
В спальне родителей скрипнула дверь, мамины осторожные шаги остановились в тесной прихожей, через стену от замершей Ленки.
- Кто? – недовольно спросила мама. Выслушала что-то невнятное и загремела щеколдой.
Ленка закатила глаза и прислонилась к голенищу облезлой Италии. Подумала, ладно, пусть там решат свои полуночные дела, пересижу и выйду потом.
- Никуда она не пойдет, – сказала мама металлическим голосом, впрочем, негромко, чтоб отец не проснулся.
Ленка насторожилась и встала вплотную к двери, приближая ухо к стене.
- Оля… – сказала мама дальше, перебивая невнятное бормотание, и снова с упреком и уже громче, – О-ля!
Ленка дернула щеколду и распахнула дверь туалета. Голоса умолкли. Под неяркой лампочкой в прихожей стояла Рыбка, нервно, как всегда, поправляя спутанные пышные волосы рукой с длинными ногтями. Переступила каблуками, через плечо ленкиной мамы глядя на подругу.
- Что? – вполголоса спросила Ленка, стараясь не дышать в мамину сторону.
- Семки. Ой. Вика пропала. К нам мать ее заходила, сейчас вот. Ну…
Мама громко и раздраженно вздохнула. Развела руками, сердясь от того, что не знала, как быть.
- Как пропала? – Ленка дернула куртку, распахивая, уставилась на горестное лицо Рыбки, – подожди, мы же вот только что… ну ладно, когда, час назад. Или полтора уже?
- Алла Дмитриевна, – просительно сказала Рыбка и прижала руки к плащу, сверкая багровыми ногтями, – тут недалеко, она, наверное, там, стоит. Сидит. Мы можно сходим, с Леной?
- Где недалеко? Оля, ты сошла с ума? Ночь на дворе! Где?
- У девочки. Ну тут, рядом совсем. Где частные дома. Алла Дмитриевна. Ну вы же знаете, она какая. Там лавка. Во дворе. Она там сидит. А мы ее приведем, а? Тут всего пять минут, на Перепелкиных.
Ленка с интересом и раздражением смотрела на мать. А та на нее, с таким же раздражением и беспомощностью. Не пустить, было написано на блестящем от ночного крема лице. Но там бегает Викочкина мать, и еще прибежит сюда, а ночь, а будет шуметь. А отцу утром… и так далее-далее…
- Мам, правда. Через полчаса вернемся, точно.
Ленка примерилась, аккуратно обходя маму и дыша в сторону вешалки с куртками и старыми плащами.
- Значит так, – строго сказала Алла Дмитриевна, – полчаса… А если ее там нет…
- Мы все равно домой, – кивнула Ленка, продираясь следом за Рыбкой в приоткрытую дверь, – ты ложись, я сама открою потом.
- Лена, – еще строже воззвала Алла Дмитриевна, – О-ля! Полчаса! Я не лягу! Я…
Ленка сунула ключ в скважину и щелкнула, нажимая посильнее, провернула три раза. Пихнула ключ в карман и застучала каблуками по ступенькам.
Оля Рыбка шла впереди, как всегда, задрав остренький подбородок и глядя перед собой. Поводила плечиками, по которым ползли черные тени от старых деревьев. Стук шагов резко прыгал к стенам, залетал в распахнутые двери подъездов, отскакивал от лавочек и увязал в черных кустах.
- Оль, да подожди уже. Скажи, что там? Она что, серьезно…
Но Рыбка, не оглядываясь, свернула за угол и полетела дальше, сворачивая на другую сторону дома.
Тут светила высокая луна, стена была белой и тихой. И от подъезда художественных мастерских падала на белесый асфальт квадратная черная тень. Спутанные волосы Рыбки посеребрила луна, и они исчезли в темноте под квадратным навесом.
- Оля? – Ленка влетела следом, оглядываясь в бетонном закоулке.
- Тут мы, – шепот метнулся, Ленка пошла на него, щурясь на смутное шевеление фигур, где бордюр из бетона огибал стену широкой каменной лавкой. На ней сидели днем и вечерами курильщики и футболисты, свистели вслед Ленке, когда она независимо проходила мимо.
- Вы? – удивилась множественному числу, – Оля, а кто тут? Вы где?
И почти упала, схваченная цепкими руками, уперлась в плечи, отталкивая и разглядывая в темноте гладкие светлые волосы, – Семки? Блин, это ты тут?
И когда Викочка засмеялась, валясь на ее руки головой, придержала, шепотом ругаясь:
- Да она бухая в задницу. Семки, а ну сиди. Оля, что за фигня?
Рыбка коротко и зло рассмеялась, сидя и обнимая Викочку за плечи.
- Ага. У нее спроси. Ой, Валек, ой он меня проводит. Проводил, бля. Я ж домой, а она сидит, на пятом, прям у меня под дверями. Ваще никакая. Ты же ушла, а я прикинь, не могу домой, она там рыдает, в углу нарыгала. Ну я ее потащила вниз, говорю, пошли, я тебя домой. Блин, а Зорик уже ушел, так бы помог. Нет, не надо, а то будет потом ржать с нее. Короче, смотри, куда ее домой-то, она шо грязь.
- Валек, – трудным голосом согласилась Викочка. Икнула и заплакала, дергая головой по Ленкиным рукам, – Ва-а-лек… с-скотина.
- Ага, – согласилась Рыбка, – вот прям рот тебе открывал и лил туда. Ты что пила, дура? Водку? Водку да? Фу, вонь какая. И куртку вывозила всю. И плащ вон мне.
- С-само-грай, – возразила Семки. Повозилась, усаживаясь прямо.
Вдалеке проехала машина, посветила на белое лицо с россыпью еле видных сейчас веснушек, с зажмуренными глазами и открытым черным ртом. Поднялась дрожащая рука и легла поверх рта. Зато открылись глаза, темные в неверном зыбком свете.
- Ой, – невнятно сказала Семки, и глаза стали круглыми, – ы-ы-ы…
- Так, – Рыбка вскочила, дернула ее, поднимая, и поволокла к углу, где кончалась бетонная стенка. Нагнула через широкий бордюр-лавку.
- Рыгай.
- Не-е, – простонала страдалица, выдираясь из дружеских объятий.
- Малая, помоги, – пропыхтела Рыбка, железной рукой нагибая несчастную викочкину голову.
Ленка подскочила и, обхватывая дергающуюся спину, затопталась, бормоча что-то утешительное.
- Ну, давай, давай, Семачки. Тебе же легче станет, сразу. Ты, блин, как домой пойдешь? И меня там мать ждет. Да давай уже, чучело!
Через пять минут все втроем сидели на каменной лавке, привалившись к стене. Ленка и Оля стискивали боками вялую дрожащую Семки. И вполголоса переговаривались через ее поникшую голову.
- Когда она успела-то? Блин, она же ушла всего на полчаса раньше нас. Ах, девачки, ах Валек.
- Валек, – пробубнила Семки в собственные колени, – В-валек.
И добавила, поясняя, – любимый.
- Угу, – саркастически согласилась Рыбка, – аж три дня любимый. Чего ж он тебя не проводил, если такой любимый?
- Я… а я лахнула. От него. Он злой. Стал. Ненавижу, – непоследовательно рассказала о дальнейшем Семки, согнулась и икнула в колени.
- Оль, – после небольшой паузы сказала Ленка, – он ее хоть не трахнул? Как думаешь? Она же вообще никакая.
- Нет, – уверенно сказала Рыбка, – у меня свет, на площадке, я проверила. У нее колготки подвязаны резинкой, чтоб не сползали. Там узел, ну ты ж знаешь, как Семки его крутит, хрен распутаешь. Ну, я джинсы оттянула, смотрю, торчит. Как и был. Ты что ржешь? Вы достали, блин, ты чего ржешь?
- Пояс верности, у нашей Семки. Невинности. Она б еще проволокой колючей подвязалась. Ну ладно, хоть это хорошо. Оль, нужно по домам уже. А то мать выскочит, начнет тут шариться по углам, искать меня. Слушай, так ты про тетю Таню набрехала, да? Что она Викочку ищет?
- Ну. А что делать было?
- Да не, ты правильно. А то меня мать не пустила бы ни в жизнь.
Они замолчали. Вокруг тихо стояла октябрьская чернильная ночь, далеко ехали машины, за длинными почти уже спящими пятиэтажками, и это иногда меняло ночной свет. А когда шум их стихал, становилось слышно, как шепотом погромыхивают листья, которые еще в августе сожгло яростным солнцем и они остались ждать осеннего разрешения свалиться, наконец, с корявых и гладких веток.
Сейчас бы куда на берег, подумала Ленка, и повела плечами, представив себе море с блеском лунных скобочек на мелких волнах. Вот днем всегда ветер-ветер, а сейчас такая тишина. Туда бы, на Остров. И пусть бы там Кострома. Паршиво как вышло, уехал, поссорились, так и не получилось ничего. Ну, вернее, странно все получилось. А теперь кажется, что это все просто сон. Такой весь из воды и песка. И солнца. Ну да, еще там была такая же чернота и звезды. Такие звезды…
Оля пошевелилась, блеснули часики с зелеными точками цифирок.
- Ой, блин, скоро час уже. Семки. Ты заснула, что ли? Ленк, поднимай ее давай.
- Ей бы кофе щас. Или чаю кружку.
- Угу. Батя ей сейчас приготовит. Кружкой по башке. Семки, у тебя ноги идут? А ну постой.
Она отошла, разглядывая вытолкнутую под фонарь фигуру. Викочка послушно стояла, качаясь, как водоросль в текучей воде. Вдруг сказала внятно:
- Не пойду. Там. Батя там.
- Угу. Тут заночуешь, да? Иди уже, чучело малолетнее. На наши головы.
Они подхватили подругу под локти и потащили обратно, вдоль белой стены в черную тень торца дома, за угол, поросший бирючиной, и втолкнули в подъезд. Повели вверх по ступеням. Семки послушно влеклась, подламывая ноги на каблуках. Иногда начинала что-то рассказывать, про Валька и любовь, но Оля прерывала ее злым шепотом, и снова на лестнице только возня, пыхтение и неровных перестук каблуков.
Ну, хорошо хоть, я продышалась, размышляла Ленка, таща рукав, сползающий с Викочкиного плеча, теперь ни перегара, ни сигареты. А курить не буду, ну нафиг, тошнотные такие сигареты, пусть девки курят, надо Семки отдать пачку. Нет, у нее мать проверяет сумочку и карманы. Ладно, у меня будут. Для них.
- Ты завтра где? – спросила Оля, выравнивая Семки перед дверями, чтоб не заваливалась, – может, в парк дернем? К Петьке зарулим.
- Контрольная в понедельник. По алгебре. Надо бы посидеть. Если ненадолго только. А Семки?
- Угу. Ее теперь неделю с дома не выпустят. Викуся, ты стоишь? Ключ где? Угу, щас.
Оля задрала Викочке куртку и выудила ключ из заднего кармана. Семки послушно отклячила круглую задницу, помогая подруге. Та сунула ключ в скважину. Толкая Семки и кладя ее руку на ключ, наставляла шепотом:
- Открывай. И сразу в койку. Ты поняла? Под одеяло. И не води там обизяну, не лазий в кухне, газ не включай. Может, спят твои. Давай, ну.
Замок щелкнул. Семки, что-то мыча, ввалилась внутрь. И в щель, что становилась все уже, обрезая звуки, донесся визгливый крик:
- Тебя где носило, пьянь ты подзаборная? Витя, иди сюда. Скажи ей, Витя.
- Не повезло, – констатировала Оля, слетая вниз и потряхивая легкой гривкой русых волос.
Ленка летела следом, убирая от лица длинные пушистые пряди.
- Сейчас еще ты получишь, – мрачно сказала Оля на крылечке, задирая голову к желтым квадратикам Викочкиной квартиры на пятом этаже. Там свет загорался в одном окне, гас и загорался в другом. Видимо, мать ходила за Семки по квартире, таская следом сонного злого папу Витю.
- Та не, – покачала головой Ленка, – пошли, я скажу, что все нормально и провожу тебя, до серединки.
- Сразу бы проводила.
- Не.
На лестничной площадке Ленка, не вынимая ключа из своей двери, сунула голову в темную прихожую, позвала тихим голосом в желтую щель приоткрытой двери спальни:
- Мам? Все нормально. Я Олю сейчас провожу до конца дома. Я быстро.
И быстренько снова закрыла двери.
Они медленно шли мимо спящих домов, к углу третьего, что стоял как раз посередине между их пятиэтажками. Издалека, за спинами, сонно брехали собаки в частных дворах. Плыла над головами маленькая белая половинка луны.
- Как хорошо, – сказала Оля, – и нет никого. Класс, да?
Ленка удивленно сбоку глянула на длинноватый нос и впалые щеки, прикрытые спутанными волосами. Чтоб Оле да нравилось, когда никого вокруг? И спросила, вдруг что-то понимая:
- А ты чего с Зориком ушла? Я думала, чисто по дружбе, ну проводил типа джентльмен такой.
- Угу. Джентльмен, как же.
- Блин, – Ленка остановилась, дергая рукав Олиного плащика, – ты что, ты из-за Гани, что ли? Оль, ну это же будет херня полная.
- Я с ним встречаюсь, – железным голосом ответила Оля и выдернула рукав, – с Зориком. С сегодня вот.
- Дура ты. И целоваться будешь?
Та задрала подбородок. Зацокали каблуки, кидая ровный стук в стены.
- Оль, ну подожди. Ну ладно, не дура. Извини. Откуда я знала, что ты, так вот.
Они снова пошли рядом, все медленнее, потому что угол третьего дома – вот он, совсем близко. Через дорогу, закрутив хвост, прошел ночной кот примерился и вспрыгнул на край мусорного контейнера.
- Он сегодня ушел с Лилькой, – сказала Рыбка, внимательно разглядывая кота, – они танцевали и целовались, а потом он ее на сцену поволок, и она там. Танцевала. А все орут и хлопают. Звезда.
- А я где была? – глупо спросила Ленка, собирая мысли в кучу, – погодь, а, я как раз в сортир уходила, с Натахой. Блин, так ты поэтому такая примороженная была, в конце? Ну, Оль. Ты же его знаешь. Знаешь ведь! У него все время какие-то бабы! Ну, Лилька, просто еще одна…
- Зорик сказал, у них любовь.
- Пф. Он скажет, ага. Да Зорик что угодно скажет, он же в тебя влюблен аж с самой весны. И вообще он гад!
- Проехали.
- Оль.
- Сказала, проехали! Короче, я с ним хожу. Ясно?
- Та ясно. Вчетвером теперь будете лазить, ага. И ты будешь смотреть, как Ганя лижется со своей Звездой. Пока Зорик тебя лапает. Подожди. Ты куда?
Она побежала следом, пытаясь схватить Олю за рукав. Но та выдергивала руку, каблуки стучали все чаще. Угол третьего дома остался позади. У подъезда Ленка, наконец, схватила Олю за капюшон плаща. И тут же отпустила, когда та резко и неловко замахнулась на нее кулаком.
- Тю ты, – крикнула Ленка, отступая, – да делай, что хочешь. Из-за козла этого. Нашла в кого втрескаться. Вообще.
Оля опустила плечи, сунула руки в карманы. Вокруг по-прежнему было пусто, только коты ходили по своим помоешным делам. И за Олиным домом шумел поздними автобусами автовокзал, почти не нарушая тишины.
- Он ее трахает, – тоскливо сказала она, опуская лохматую голову, – а я же не дала. Помнишь, мы с ним на дачу ездили. Ну, я и не дала. А теперь вот.
- Рыбочка, не дала и молодец. Ты что думаешь, если с ним спать будешь, вы прям станете ах-ах, какая щасливая пара! Да у него таких бывших девочек сто штук. Ты мне это прекрати, Оль. Блин, меня гнобила, помнишь, от Костромы отговаривала. А сама?
- Кострома летний. Он бы тебя трахнул и свалил все равно. Его вон в армию забрали. А Ганя, он тут. Все время. Ладно. Пойдем я тебя провожу. До серединки.
Они вышли из черной тени и медленно пошли обратно, к третьему дому. Молчали. На углу кивнули друг другу и разошлись, иногда оглядываясь и проверяя, нормально ли обеим идется. Когда Рыбка пропала в тени своего крыльца, Ленка свернула за угол и побежала к своему подъезду, грустно думая о великой Олькиной любви. Такой великой, что та согласна ходить с низеньким толстым пошляком Зориком с его масляными глазками и липкой улыбочкой, лишь бы рядом каждый вечер был Ганя. Колька Ганченко, Колясик Ганя, гитарист ансамбля судостроительного техникума, бабник и алкаш с мокрыми губами и светлыми глазами на широком лице. И что нашла, спрашивается. Поет, конечно, хорошо. Но все равно противный. И это еще Олька не знает, что Ганя два раза провожал ее, Ленку, когда Рыбка была в деревне у бабки, и лез целоваться. Нет, целоваться как раз не лез, а просто пару раз поцеловались, честно поправила себя Ленка, стукая мимо черных кустов и редких желтых окошек. А вот под рубашку лез, аж пыхтел, и страшно удивился, когда она выдралась и запретила. И на дачу эту свою поганую тоже звал. Абрикосы собирать. Ага, ночью, после дискаря, абрикосы… Хорошо, что Ольки не было всего неделю, и хорошо, что Ганя больше не лез провожаться.
Она замедлила шаги. На лавочке возле подъезда маячила светлая фигура. Куртка с широкими плечами, вытянутые ноги, одна положена на другую. И огонек сигареты у смутного неразличимого лица.
Ленка быстро глянула на кухонное окно. Если мама там, то сбоку белая шторка сдвинута, и за ней черная внимательная щель. Но штора висела ровно.
- Привет, Малая, – сказал веселый негромкий голос. Огненная точка улетела в кусты. И добавил, – привет, прекрасная соседка.
- Пашка? – Ленка засмеялась от облегчения. И валясь рядом, тоже вытянула уставшие ноги.
- Фу, напугал. Я думала, кричать надо. А это ты. Чего ты тут?
- Соскучился, – заявил Пашка. Выдернул руку из кармана и, облапив Ленку за плечи, притиснул к себе.
- Врешь. Ты провожал эту, с глазами. Которая хлоп-хлоп.
- А-а-а, – шепотом заорал Пашка, бодая Ленку стриженой головой, – ты прикинь, она живет аж на Куоре. Ах, Пашечка, давай еще постоим, а я на часы через ее плечо смотрю, ой думаю емае, щас автобус уйдет, и мне через полгорода пилить пешком! Еле вырвался.
- Успел?
- Та полчаса торчал на остановке. Сел вот отдохнуть, дай думаю, спою соседке серенаду.
- Дурак ты.
- Ясно, дурак. Давай, Малая, мы с тобой будем встречаться, а? Тебя так удобно провожать, хлоп и уже дома.
Ленка слегка обиженно засмеялась. Пашка был мальчик красивый. Такой красивый, что она, в общем-то, не надеялась ни на что, вон за ним какие красотки бегают. Ну и ей тоже удобно: соседка, никаких проблем, даже пару раз на море вместе ездили, он, конечно, полез, куда не надо, но быстро руки убрал и вполне мирно согласился отношений не портить. Но все равно обидно, значит, только, потому что рядом живут.
Кухонное окно треснуло, звякнуло и приоткрылось. Пашка быстро убрал руку с ее плеча и сунул в карман.
- Лена, – замороженным голосом сказала темная кухня, колыхая штору, – у тебя совесть есть?
- Мам, я сейчас, – покаянно ответила Ленка, пытаясь встать и снова валясь – Пашка дернул ее за подол куртки. И вдруг громким ясным голосом поздоровался:
- Добрый вечер, Алла Дмитриевна. Это Павел, Санич. Лизы Васильевны сын.
- Лизы? Лизаветы Санич? – окно раскрылось пошире, – Паша? Ах, Паша… Пашенька, я очень рада, и маме привет. И от папы тоже. Лена, еще полчаса и все, поняла? Скажи спасибо, завтра воскресенье. Откроешь сама.
После паузы, дождавшись, когда окно треснет и звякнет, вставая на место, Ленка, сдавленно смеясь, привалилась к Пашкиному плечу, а он обхватил ее крепче.
- Ничего себе! Паш, это что такое?
- Мать с твоим батей в рейсах вместе были, раза три, наверное. И в институте она работала. Так что, соседка, никуда тебе от меня не деться, поняла?