Глава 55

В маленькой комнатке, душной и неподвижно жаркой, сплошь укрытой алыми коврами, жрецы уложили Хаидэ к стене. Вынимая из ноздрей тугие комочки, бросали на пол. Отдышавшись, переглянулись, опуская руки. Целитель, хмурясь, то прятал глаза, то с вызовом взглядывал на остальных. В тяжелом молчании, не зная, что сказать друг другу, они чутко прислушивались, и каждый незаметно вздохнул с облегчением, когда тяжелая штора заколыхалась, пропуская Видящего. Тот вошел, задергивая за собой багровую ткань. Пламя факелов на стенах, упертых в кованые захваты, метнулось и снова встало ровными языками, уводя черные нити копоти в узкие отдушины потолка.
Видящий обошел пещерку и уселся на место Пастуха, квадратный валун со спинкой, укрытый плотным ковром. Обвел жрецов выжидательным взглядом. Те медленно сели, стараясь не смотреть на пустое место напротив Видящего. Жнец по привычке поднял ладони, чтоб соединить их с руками соседей и сразу опустил, потирая колени.

Видящий один смотрел на пустоту напротив. Погруженный в мысли, ухмылялся уголками красивого рта. Власть Пастуха держалась ни на чем. Просто им было удобно подчиняться приказам, что не нарушали спокойствия шестерки. А кто поставил старика над прочими? Спроси каждого и он пожмет плечами. Проницая смятенную душу Ахатты Видящий понял нехитрую истину и поразился, как раньше эта мысль не приходила в его голову. Нет тьмы снаружи. Она в каждом и каждый растит ее в себе. Потому она неистребима, и нет наказаний для нарушителя, если он продолжает служить матери тьме. Наоборот, тем лучше и выше служение, чем строже встанет каждый на защиту и увеличение мрака. Пастух посмел полюбить. Все признаки этого понял Видящий, ведь все совпало с прочитанным в сердце Ахатты. Выбрал себе женщину и попытался бросить к ее ногам мир. Сулил ей власть рядом с собой. А главное – не выдержал испытания и кинулся на ее защиту. Захотел только себе. Так же, как глупая Тека хочет себе своего Коса. Как неум хочет Ахатту и бьется головой о сундук, когда та стенает и вздыхает, призывая другого, бывшего люба. Как эта княгиня, что упорно защищает своим сердцем демона. И как Онторо, что умерла, потому что ее сердцем владела безрассудная любовь. Дни старика были сочтены. Ну что же, иногда вечноживущие уходят. Каждый из них рано или поздно покидает человеческое тело, что в сотни раз медленнее стареет, но все же стареет. И опускается в черное ничто, чтоб там дождаться прихода полной темноты. Там скучно, лучше прожить, как можно дольше.
Он бережно положил на каменный стол холеные руки. И залюбовался совершенной формой пальцев и запястий. Он еще так молод. Столько дел впереди. Ничто подождет, наполняясь теми, кто был рожден до него.
- Что нам делать теперь, наш жрец наш…
Тихий голос Охотника прервался и Видящий, отрываясь от созерцания рук, кивнул:
- Пусть Пастух остается Пастухом, а я буду и дальше Видящим. Что делать? Дождемся тиритов, вычистим лабиринты и начнем новую жизнь.
- Но нас пятеро!
- Ненадолго. Светлая станет рожать сыновей и через полтора десятка лет мы снова станем шестеркой. Они пролетят быстро.
Жрецы с облегчением закивали. Что такое пятнадцать лет для вечноживущих.
- Мы можем начать прямо сейчас, – улыбнулся Видящий, – пока тойры заняты пивом и драками, мы скоротаем время до прибытия тиритов. А там будет много хорошей работы, их нужно обратить, подобрав племени временную шестерку, из самых сильных и сгнивших. Им нужна жестокость, они быстрее и злее тойров. Это нужно учесть.
- Да наш жрец, наш Видящий… Да…
- Когда ворвутся в пещеры, вы сами увидите, кто из воинов достоин стать темным. Они будут добивать непокорных, а мы проследим, кто делает это с наибольшим наслаждением.
- Да наш жрец, наш Видящий…
Хаидэ у стены зашевелилась и Видящий обернулся.
- Отрава покидает бедную голову, но она все еще слаба и долго будет послушна.

В пещере Исмы, в то время как Целитель спорил с Пастухом, Тека, оставив мальчиков за плотной занавеской в дальнем углу, расхаживала рядом с постелью, сжимая и разжимая крепкие кулачки. Ахатта следила за ней глазами, качая у груди спящего Торзу. И Убог смотрел то на свою любу, то на умелицу, с готовностью улыбаясь, когда та мрачно взглядывала на него. Наконец, Тека остановилась, уперев руки в бока.
- Сидишь тут! С бабами! А Кос вота снова ушел, и нет его. А ты!
- Он тойр, добрая. Его место рядом с быками.
- А твое, значит, тута? Побег бы, проверил. Боюсь я.
Убог пожал плечами. Собрался что-то ответить, но умелица села на табурет, комкая край юбки.
- Сильно тревожно мне, Пень. Сильно.
- Они справятся, добрая. И должны сами, уже сами.
- Ага, скаламутил мужиков, а теперь вот сами.
- Они сами отвернулись от своих богов. Никто не может вернуть их обратно. Если сами захотят, тогда…
- Пень?
Оба повернулись на звонкий голос Ахатты. Та сидела, прижимая руку ко рту и глядя на бродягу распахнутыми глазами.
- Пень? – повторила невнятно, боясь разбудить мальчика. И отведя руку, добавила шепотом, – ты – Абит?
Бродяга закивал, с радостным беспокойством глядя на нее. Гладил ее узкую щиколотку, поправляя складки платья.
- Узнала, люба моя. Узнала.
- Как же? Ты…
Он пожал широкими плечами, и сам оглядел себя, соглашаясь, что нелегко – другой стал.
- И я не знал. Там вот, подышал вонючим дымом, и в голове стало ясно. Только очень больно. Болит еще, но я стараюсь. Ты не сердишься, люба моя?
Растерянно улыбаясь, Ахатта прижала руку ко лбу, затрясла головой.
- Я. Я… ты – Абит! Думала, умер! Думала, никогда уже! Тека! Помнишь, я говорила тебе, мы были детьми и он… Абит! Песня. Это ты ее выдумал. Да?
- Исма. Он сильно любил тебя, Ахи. Но Исма воин, песен он не умел. Я отдал ему свою. Для тебя.
Тека тихонько злилась. В груди росла тревога, а эти двое смеются вполголоса, что-то там вспоминая. Чутко прислушивалась к тому, что делается за стеной и кулачки без перерыва сжимались и разжимались.
- Абит… – бережно уложив спящего мальчика рядом, Ахатта протянула руки и мужчина неловко склонился, прижимая лицо к черным волосам. Вдохнул и замер, купаясь в счастье, которое исходило от женского тела, как теплый запах. И она, закрыв глаза, обхватила его шею, застыла, врастая, становясь одним целым, а через сердце рванулись, поворачиваясь и толкаясь, воспоминания. Из того детства, где был он большим неуклюжим мальчишкой, и позже – когда ушел воспитывать мальчиков – невысокий, молчаливый друг Исмы, за которым дети ходили табуном, ловя каждое слово. А потом… Она вздохнула, задерживая воспоминание – они лежали вместе, и она стала его любой. Наконец-то. А должна бы еще тогда, когда были почти детьми.
- Абит…
Тека привстала, собираясь обругать влюбленных. Но Ахатта, резко подняв голову, насторожилась, не отпуская плеч мужчины.
- Я слышу. Когда мы так, с тобой, я слышу! Что-то совсем плохое там. Хаидэ и жрецы!
- Не пройти туда сейчас, – мрачно отозвалась Тека, – разве только бежать к Нарту, чтоб выбили большую дверь. Я знаю, я ж туда каждый день ходила.
Ахатта больно сжала руку Абита, нахмурилась. Низким больным голосом ответила:
- Есть проход. Только… мне только надо будет вернуться, тут, – она показала на лоб, – в плохое.
- И не думай, – испугалась Тека, – ты ж разве выдержишь? А ну снова станешь безумной? Пусть лучше Пень твой бежит к парням. Да заодно проверит, чтоб Кос там…
- Нет времени.
Ахатта отняла руку и, улыбнувшись мужчине, легла. Сложила руки на животе:
- Забери мальчика, Тека. А ты, Пень, не гляди. И не слушай. И свет. Погасите.
Под шумные вздохи Теки устроилась так, чтоб перед глазами ее была стена напротив. Там, где между коврами при свете маячил голый кусок скалы с извилистой трещиной, что шла аркой от самого пола.
Тека примолкла. В наступившей тишине, через которую долетали слабые крики издалека, капнула звонкая вода, в плошке на каменной лавке. И еще раз. И еще.
Мерно звеня, капли отстукивали мгновения. И по счету их было немного, а казалось – вечность тянется, пропадая во мраке.
- Великий мой муж… – сказал чужой голос. Холодный.
- Мой царственный Исмаэл… я ношу твоего сына.
Тека пригнулась на табуретке, зашевелила немыми губами, боясь даже шептать.
- Наша любовь сладка, как сладок воздух в медовой пещере. Там наше счастье. Каждую ночь…
Голос прервался, будто Ахатта наступила на острый камень. И через несколько ударов капель снова прорезал темноту мерными холодными словами.
- Каждую. Я иду впереди и знаю – власть моя безгранична. Все лягут к моим ногам! Мужчины будут просить о капле счастья. Женщины – о капле милосердия. А я – высокая матерь нового бога, буду казнить и миловать по желанию своего сердца. Все для тебя, мой муж. Жизнь всех тупых тойров! И жизнь низкой Теки, что мнит себя сестрой, нося убогого выродка тойра.
Голос поднялся, становясь громче. Всхлипнул Мелик, просыпаясь, и Тека, убежав за угол, упала на колени, обняла мальчика, укачивая и прижимая к большой груди. Шептала беззвучно:
- Ну, ну. Ничего. Это она так. Глупая. Не слушай ушками.
- Я приведу ее, послушную, как привязанную корову. И ты возьмешь нас, нас всех, матерь темнота. Посадишь рядом с собой, у ног темного князя, сына Исмаэла и Ахатты…
На темной стене засветилось бледное пятно, очерченное резкими ломаными границами трещины. Чутко ловя женский голос, бледный свет разгорался и вдруг тускнел. А после снова становился ярче. И когда стал выпуклым, рыхлыми клубами входя в темноту пещеры, Тека, выглядывая из-за шторы, увидела на фоне арки женский силуэт. Черный, с гордо поднятой головой и откинутыми плечами. Рука вытянулась в повелительном жесте.
- За мной, низкая. Неси мальчишек. А ты, сто раз обманутый мной, грязный бродяга, которого я заставляла делать нужное мне – бери моего сына. И помни до смерти о милости, что я оказываю тебе.
Силуэт ступил в бледную глубину, исчезая.
Тека, вздыхая и бормоча плохие слова, вскинула на бок Бычонка, приняла на локоть спящего Торзу. И глядя, как Абит поднимает с покрывала сонного Мелика, не удержалась и сказала язвительно:
- Видал, какая цыца? А я ее – высокая сестра, высокая. Тьфу.
Негодующе переступая ногами, затопала следом за Ахаттой, храбро ныряя в густой туман.

Большой зал, полный сияния, казалось, летел сам по себе в черной пустоте, которая виделась внутреннему взору. Там, за каменными толстыми стенами, за скальными громадами, казалось, нет моря и нет степи, не пролегают дороги, протоптанные копытами и повозками, одно лишь черное пустое ничто и через него, вольно крутясь, летит сгусток запечатанного в темноте света. Плененный, охваченный каменными границами.
Абит шел тропой, через плечо Теки смотрел на узкую спину своей жены, что шла уверенно, не глядя по сторонам, только рукой проводила по темным листьям, касалась пальцами белых цветов и те высыпали наземь легкие облачка пыльцы. Черные волосы, сбившись, клубами и длинными прядями закрывали прямые плечи, падая ниже пояса на тонкое полотно светлой рубашки с вышитым подолом. Птицы, мелькая мимо, замедляли полет, проводя по волосам кончиками острых крыльев. Неслись дальше, медленно мечась – упадая вниз и взмывая под высокий купол. Толстые пчелы садились на плечи, отдохнув, низко жужжали, отправляясь за своим вечным взятком.
Мужчине вдруг показалось, она вырастает, с каждым шагом становясь выше, и он поднимал голову, чтоб не упустить из виду гордо посаженной головы. И, коротко вздыхая, удобнее прижимал Мелика, который бил его в бок твердыми пятками, с интересом глядя по сторонам. Вот мальчик засмеялся, тыча рукой в пролетающую бабочку. И Ахатта вздрогнула, замедлила шаги. Но не повернулась, и снова пошла по тропе, уверенно выбирая правильные развилки.
Тека оглядывалась, хмурясь, – певец закрывал от нее покинутую пещеру, куда вдруг да вернется Кос. Но семенила дальше, подхватывая сползающего по боку бычонка. Наконец, спустила его с руки и подтолкнула. Мальчик послушно затопал кривыми ножками, очень похожий на мать – такой же приземистый и крепкий, с большой головой.
Сладкий запах сейчас был еле заметным, чуть трогал ноздри и першил в горле, но не кружил голову, затемняя сознание. И, Абит внимательно огляделся, вспоминая, как очнулся тут впервые, – не поднимались над валунами хитрые извитые дымки, ищущие людского сознания.
Вперед ширился, разрастаясь, световой столб, падающий из отверстия в потолке. Как говорила тогда Тека? На макушке горы еле видна трещина и ногу туда не просунешь, а вниз падает море света. Будто открыто окно в другой мир.
Стена с трещиноватой аркой уже скрылась за темными купами листьев, как вдруг оттуда послышались крики. Тека остановилась, дернув за руку Бычонка. Проламываясь через кусты, обежала Абита и, подпрыгивая, пыталась разглядеть, что происходит там, откуда они шли.
- Лю… люба моя! Тека!
- Кос!
Таща Бычонка, она пихнула Абиту Торзу и помчалась обратно, скрываясь в клубах пыльцы с потревоженных цветов. Певец затоптался, не зная – следовать ли за Ахаттой или вернуться. А та уходила, не поворачиваясь, узкая, облитая дымным светом. Ясно видимая на фоне переливающегося сияния.
Абит выругался и, повернувшись, побежал обратно, за Текой, легко неся мальчишек. Мелик смеялся, толкая его, как коня. Торза глазел по сторонам светло-карими, как у матери глазами.
На поляне перед стеной, качнулся, когда Тека налетела на него, рыдая и колотя кулачками в живот.
- Иди! Иди отсюда! Дитев уноси, дурень!
- Что?
Не обращая внимания на удары, поднимал на руках детей, через плечо Теки глядя на сидящего у стены Коса. Тот криво улыбался, держась за разбитый локоть. Поднял лицо, пытаясь сказать что-то, успокоить жену. Но та налетела на него, яростно пиная в бок кожаным сапожком. И заплакала, мешая слова.
- Ты! Тоже! Куда теперь-от? Дети ведь.
- Тека… да помолчи.
- Уйди! Да куда ж ты. Я ж без тебя…
Она села с размаху, раздувая широкую юбку и заревела басом. Бычонок, пятясь от матери, заревел тоже. Тека тут же вскочила и, блестя мокрыми щеками, прижала мальчика к юбке. Оглянулась снова на Абита.
- Кос говорит. Вараки. Эх, сбил ты мужиков, неум.
- Тьма их, – подал голос Кос и оглянулся на туман, клубящийся в арке, – носятся, прыгают. С дюжину покусали.
- Дюжину! – Тека прижала руку к щеке, – да это же теперь еще сколько?
Кос пожал плечами. Сплюнул на траву и поморщился, трогая опухшую щеку.
- Плохо там. Тойры перепились, разнесли кладовые, вроде и рады все, а кой-кто уже дерется и против Нартуза злое говорит. Тот, конечно, молодец, но что делать сейчас и не знает.
- Пещеру-то закрыл, умник? Когда сюда вбег?
Кос пожал плечами. Сказал, колеблясь:
- Ну, ковер закинул на вход. Дверь хлопнул.
- Хлопнул он! А отдушины проверил?
Тека плясала на месте от нетерпения и злости, подымала над головой кулаки.
- Не. Да что меня тиранишь, а? Ты б сама увидела, там чего сейчас.
Абит взял женщину за плечо.
- Матерь Тека, что делают с ними? С вараками? Как убить?
- Да не убьешь их! Если только мысли плохие гнать. Ну, ямищу надо зарыть скорее, с мутами. Тогда эти нажрутся, а дальше плодиться не смогут. А пока яма, да пока тойры дерутся… горе. Ой.
- Ты возьми, – он подал ей Торзу, и женщина, замолчав, обхватила мальчика поперек живота.
- Выйду сейчас, пещеру закрою, как смогу. А этот вход, он сам закрывается. Видишь?
Клубы светлого дыма, сгущаясь в середине арки, по краям темнели, сводя ближе каменные закраины. Абит повернулся, разыскивая глазами далекую Ахатту. Но не увидел. И улыбнувшись Косу, полез в каменную дыру, обдирая штаны и рукава старой рубашки, что отдала ему женка покойного Харуты. В черном отверстии через несколько мгновений засветил тусклый огонек. И еле слышные шаги сказали – уходит.
Тека выдохнула, снова прижала к себе мальчика, который проснулся и сердито кричал, вырываясь.
- Чего сидишь? Бери, давай парней. Пойдем за сестрой. Неум пещеру закроет, сюда вараки не пролезут. А жрецы, ну…
- Ты, Тека, иди.
Кос встал и быстро протиснулся в совсем узкую дыру. Пыхтя, просунул обратно лохматую голову.
- Иди. Я тойр, к мужикам пойду. Этот, он же ходов переходов не знает, как я. Женщин надо вывести. Наружу. Вараки туда не пойдут…
Голова исчезла. Тека замерла, потрясенно глядя, как лениво смыкаются дымные клубы, твердея каменными кромками.
- Кос… люб мой. Да что ж.
Плача, трогала рукой равнодушную каменную стену. Дергала себя за распустившиеся косы. И когда Мелик, топчась рядом, звонко заревел, вторя Бычонку, всхлипнула последний раз и улыбнулась мальчикам, еле видя их через бегущие слезы.
- Вы мои ц-цари, малые мои. Ну-ка, подите ко мне.
- Ма, – сказал басом Бычонок, тыкаясь лицом в юбку на боку.
-Бери, бери брата за ручку. Пойдем. Тута цветы, видишь? Пойдем, там высокая сестра, мамка Ахатта. Надо за ней.
Горбя плечи, медленно пошла снова вперед, не оглядываясь на стену, за которой бешеные мелкие твари, визжа и скрипя, носились по переходам и лабиринтам, ища кого укусить. Маленький князь ехал, прижатый к большой груди, лепетал свое, довольно разглядывая птиц, а двое мальчиков, держась за руки, послушно топали впереди, изредка оглядываясь на матерь Теку, и успокоенные ее улыбкой, снова смотрели вперед, смеясь мокрыми щеками.