Глава 54

Высокие черные двери с полукруглым верхом, скрипя, медленно сошлись и, тяжко хлопнув, сомкнули толстые створки. Загремел снаружи засов, отсекая далекие голоса тойров. Хаидэ стояла на маленькой поляне, от которой в глубину вели извитые тропки, скрытые нависшими темными листьями. Сладкий запах наплывал волнами, жужжали пчелы, пролетая мимо.
За ее спиной Пастух заложил железный засов изнутри, грохотнул, притягивая петли. Обойдя женщину и Целителя, который по-прежнему стоял вплотную, прижимая к ее боку коробку, холодно улыбнулся, распахивая руки и обводя ими полную мягкого света огромную пещеру.
- Смотри, княгиня, как прекрасна может быть темнота, когда она соединяется с истинным светом. А ты, убери свою тварь, тут нечего опасаться. Наша гостья с нами одна.
Светлые глаза внимательно рассматривали лицо женщины, а на губах, подкрашенным кармином играла ухмылка. Одна, говорила она, и никто не поможет и не отзовется на зов.

- Пойдем, я покажу места, которые расскажут тебе кое-что. О тех, кого ты любишь.
Поманив рукой, повернулся и пошел вдоль светло-серой стены, омахивая подолом темные листья. Княгиня двинулась следом, осматривая купы кустов, усыпанные белыми цветами, траву, что застилала тропы и уползала под стебли, темнея до черноты. Еле заметные струйки изжелта-серого пара выбивались из-под валунов и пропадали в рассеянном свете. Тут сладко пахло, запах забирался в ноздри, сперва лаская, щекоча, а потом пощипывая, до легкой тошноты, кружил голову. Жрецы тихо шли следом.
У начала широкой тропы, ведущей в самый центр подземелья, Пастух повернулся.
- Скажет ли тебе сердце, чья нога ступала тут, по этой траве?
Хаидэ молчала. Так же молча ступила на курчавую травку, когда Пастух, не получив ответа, медленно пошел вперед, к широкому световому столбу, подпирающему круглый свод.
- Твоя названная сестра шла тут, неся в животе будущего ребенка. Нагая. С распущенными по спине черными волосами. А муж ее Исма брел следом, не сводя с нее глаз. Обоих ты любишь. Любила. Женщину, что обманула тебя не один раз. И мужчину, что предал твою первую любовь!
Голос усиливался, катился по верхушкам цветов, огибал толстых ленивых ласточек и взмывал вверх под самый купол, чтоб оттуда упасть на голову женщины.
- Бродяга, которого ты приютила, спасая от одиночества, тоже был тут. И поверь, он изменился. А еще раньше, отдав свою любовь высокой Ахатте, последовал за ней, оставив тебя в одиночестве. Слышал я, и твой нынешний любимый вымерял на весах своей души двух женщин, выбрал ту, что богаче и ласковее тебя?
Пастух обернулся, смеясь яркими губами.
Световой столб приближался, становился огромным.
- Но я не хочу обижать тебя насмешками, светлая. Это детские горести, ты должна знать – каждый теряет что-то, идя к своей цели. И чем выше устремления, тем полнее одиночество идущего.
- Где мой сын, жрец?
Ласточка вильнула и скрылась в дымчатом блеске, заполнившем все перед лицами шестерки жрецов, стоящих у границы света. Пастух улыбался, глядя в светлую дымку.
«И рот не устанет у него, тянуться»… Хаидэ сердито отвела глаза и тоже стала смотреть в дымку.
- Не бойся. Он жив, здоров и весел. Твоя сестра милостиво кормит мальчика своим дивным медовым молоком. Он вырастет настоящим воином, княгиня. Без жалости, без колебаний и сомнений. И плечи его будут так широки, что племя Драконов свалится с них сморщенной кожурой. Ты родила бога, женщина! И хочешь забрать его в грязные вонючие палатки? Скакать впереди жалких нескольких сотен воинов?
- Наши воины!..
- Знаю, знаю! Лучшие из лучших, смертельные, как отравленные стрелы и такие же быстрые и точные. Сколько их, княгиня? Пять сотен? Десять? И у каждого сокровищ – пара коней да оружие? На что обрекаешь ты будущего князя?
- Послушай меня, Пастух. Ты, верно, наелся своего ядовитого меда, и теперь он бежит у тебя с языка. Я знаю, что слов бывает много. Но мне нужен мой сын.
Она оттолкнула Целителя и встала перед Пастухом, повернувшись спиной к дымным переливам. Бледное лицо покрывал пот, собираясь мелкими каплями на лбу и над верхней губой. Влажные пряди волос прилипли к вискам.
Пастух поцокал языком, рассматривая покрытые испариной щеки и суженные от ярости глаза. И вдруг легко согласился.
- Хорошо. Ты получишь мальчика. Но Ахатта останется тут. Ей назначена высокая судьба матери будущих вождей. Она согласится. Ведь тут ее сын. Лишь в медовой пещере мать и дитя смогут видеться, не убивая друг друга. А ты уведешь неума-смутьяна, и заберешь сына. И никогда больше не вспомнишь о Паучьих горах.
Хаидэ покачала головой.
- Нет. Мы уйдем все. А вам некуда деваться. Вы заперты, жрец.
- И ты заперта с нами, – напомнил Пастух.
Хаидэ покачнулась. Жнец бережно поддержал ее за талию и осклабился, касаясь щекой длинных волос.
- Я… не одна, – хрипло ответила женщина, водя потускневшими глазами по расплывающимся фигурам, – не одна…
- Одна, – возразил жрец. Махнул рукой. Повинуясь жесту, четверка в белых одеждах торопливо двинулась по тропинкам, плотно заваливая камнями отверстия, из которых сочился ядовитый пар.
- Помоги ей, Жнец, – заботливо сказал Пастух, – она не должна спать. Пусть станет послушной, все увидит и запомнит.
Жнец, коротко и неглубоко дыша, закивал, обнимая Хаидэ за плечи, подтолкнул вперед, по тропе, огибающей свет.
- Одна. И останешься с нами. Ты была права, красавица, я говорил, чтоб протянуть время. Все заняты собой. Ахатта своими горестями, матерь Тека – заботами о муже и детишках, бродяга Пень – любовью к Ахатте. Тойры? Что ж, они выпьют все пиво. Заснут вповалку и через день не вспомнят о своих подвигах. Смотри внимательно. Вот мы вступили в свет. Всего несколько шагов. Какая мягкая трава… тут лежала твоя сестра, под каждым из белых жрецов. А муж ее Исма сидел рядом, радуясь и прославляя союз темноты и света.
Глаза Хаидэ широко раскрылись, будто кто-то растягивал веки пальцами. Глядя на красивую поляну, осененную белыми колокольцами и темными листьями, она хотела сказать «нет», замотать головой. Но горло издавало невнятные звуки, язык лежал во рту шершавым бревном. Только ноги медленно переступали, послушно следуя за Жнецом.
- Это было, и было, и было. И если бы не тупость доблестного Исмы, что дал себя ранить большой рыбе на обычной рыбалке, тоже мне – Зуб Дракона – она с восторгом родила бы мальчика в драгоценный мед древней купели. И подарила бы этой купели жизнь новорожденного бычонка, чтоб мед стал еще ценнее. Сына своей подружки Теки! Сказала ли она тебе об этом? Или плакала о том, как ей плохо? Поверь, княгиня, ей было очень хорошо. Каждую ночь шла она в сердце горы, и вела за собой своего тупого быка мужа. Шла сама! Жаждала стать богиней, и матерью бога! Неплохие желания для тощей шлюхи, девки у тебя на побегушках, Ахатты-крючка!
Нога Хаидэ еле поднималась, проволакивалась по траве и опускалась с грохотом, будто она – каменный столб и сейчас разлетится вдребезги. И после вечности тишины в уши ударял новый грохот – это другая нога сделала, наконец, шаг. Голос жреца висел перед лицом жирной надоедливой мухой. А перед беспомощными глазами проплывали, покачиваясь картинки, такие ясные, будто это и впрямь происходило сейчас. Обнаженная Ахатта с нежным холмом смуглого живота, идет по тропе, оглядывается, маня за собой Исму. И ложится навзничь, раскидывая ноги. А Исмаэл Ловкий садится рядом, с восторгом встречая каждого следующего жреца, в смятых, разбросанных по траве складках богатых одежд.
- А вот и купель.
Пастух встал на каменной закраине и, положив толстую руку на затылок Хаидэ, нагнул послушную голову, чтоб рассмотрела медленное вращение желтой вязкой жижи, проносящей в струях ветки, листья и трупики птиц и зверенышей.
- Смотри, как прекрасна бывает сладкая смерть. Как славно послужит она той, кто возляжет в меду, заменяя живую никчемную кровь вечным медом! Там, за светом, в дальней стене есть тайные входы. Там уже приготовлены две теплые уютные комнаты со стенами, обитыми живыми коврами. Одна для тебя, другая – для сестры твоей Ахатты. Нежась на шелковых покрывалах, вы будете спать и видеть прекрасные сны о мужской любви, и поверь, ты уже никогда не останешься в одиночестве. Шестеро белых, неустанно и сладко трудясь, одарят семенем женские чрева. И вы станете растить будущих повелителей, одного за другим… И в каждый срок, под пение тойриц, жрецы поведут тебя к медовой купели, чтоб роды твои проходили без страха и боли. Сколько сынов сможешь ты подарить темноте! Великая матка, матерь вождей всех племен, до каких дотянутся наши руки. Вот истинная судьба для тебя!
Хаидэ стояла с наклоненной головой. Пастух убрал руку с ее затылка и приподнял за подбородок, ласково заглядывая в испуганные глаза. Полуоткрытый рот женщины издавал еле слышные звуки. А ей казалось, что она кричала.
«Нет! Нет!!! Нет мне судьбы, а уж эта – не моя вовсе!»
- Что? – он с деланной заботой нагнулся, прислушиваясь, – ты не довольна? Конечно. Ты слишком живая, чтоб стать бессмысленной маткой, я это понял, когда увидел тебя настоящую. Мы, жрецы гнезда, свитого в Паучьих горах, пастухи племени тойров и умелиц-ткачих, знаем: каждый ковер ткется теми нитями, что сами просятся в руку. И когда я увидел тебя, то увидел и новый узор!
Водянистые глаза погружались в карие, полные муки и ярости, все глубже и протаскивали за собой мерный голос, что чуть заметно подрагивал от тайного желания.
- Ты можешь стать темной княгиней, женщина вольных степей. Пусть сыновьями занимается сестра Ахатта. А ты станешь первой смертной женой белого Пастуха. Настоящей женой! С этого дня и навечно примешь под свою власть племя тойров, соединишь его с племенем степных Драконов. И вместе со мной сядешь править, покоряя все новые земли. Твоя кровь, полная живой ярости, и мой холодный ум – вот что мы принесем в дар матери тьме. Сейчас твое сердце открыто и нежно. Мои слова проникают в самую глубину и врастают в мягкую ткань. И твои прежние желания уже ничего не изменят. Просто смотри.
Он отступил, взмахнув рукой, унизанной сверкающими кольцами. Глаза женщины послушно следили, как блеск начертил в воздухе светлые знаки.

Вот она сидит на каменном троне, в пещере, открытой небу, и внизу у ее ног – плечи и головы, светлые пятна лиц с орущими глотками. Не надо доказывать и объяснять. Одно лишь движение губ или пристальный взгляд…
Вот сверкающая пещера, застланная коврами. И молодые сильные тойры у входа ждут милости повелительницы. Каждому избранному – одна ночь. Чтоб ушел, качаясь и плача от счастья.
Вот дикая скачка по звонкой степи, а позади мерный грохот тысяч копыт и звон тысяч щитов. Крик начинается у края степи и, прокатываясь, захлестывает травы до самого неба. Все новые и новые воины славят свою княгиню.
И рядом великий белый Пастух, что знает каждую ее мысль. Темную, светлую, – любую. И ни единое пятнышко темноты не укор ей. Лишь любовь в его светлом взгляде. Все, что захочешь, княгиня. Все, что захочешь: смерти, убийства, покоренные селения, мужчины, богатство и власть.
«Это не я. Это – не я!!!»
Картинки плыли, а в голове билось, кричало и не могло вырваться.
«Не трогай мою темноту! Ты – не трогай! Пусть я не сумею справиться с ней, но не тебе видеть ее!»
- Согласна? Пусть твои глаза скажут – да. И все будет.
Пастух замолчал, облизывая красные губы.

- Мой жрец, мой Пастух, – скрипучий голос Целителя был полон тихой злости, – ты обещал ее нам.
Прижимая к себе закрытую коробку, он оглянулся на четверых безмолвных жрецов. На их лицах разочарование мешалось с недовольством. И ободренный, он повторил:
- Обещал!
Пастух выпрямился, поддерживая женщину одной рукой, и обвел жрецов холодным взглядом. Губы приоткрылись, и шепот был похож на шипение змеи.
- Ты с-смееш-шь перечить? Мне?
- Мой жрец, – Охотник встал рядом с Целителем, качнулись вплетенные в волосы яркие перья, цепляясь за хрящеватые уши, – мой жрец, мой Пастух, ты должен пасти своих людей. А они восставали дважды за год с небольшим. Мы верим тебе, но сейчас мы…
- Будешь изгнан! – Пастух прижал к себе Хаидэ, и у той откинулась голова, глаза уставились вверх, в дымное пространство под каменными сводами. Он заговорил, резко выкидывая вперед свободную руку, и женщина дергалась, как намокшая кукла, вяло качая непослушными руками.
- Я вижу узоры! Я, а не вы, и потому я иду во главе стада! Посмотрите на нее, она пришла одна и оставила на песке свой меч. Зная о своей силе, хотела победить меня! Меня, Пастуха! И вот висит на моей руке, как мокрая ветошь. Это сделал я!
Из-за спин ослушников раздался глубокий голос, будто бы равнодушный, но Пастух вздрогнул от тайной насмешки в нем.
- А она и победила. Ты защищаешь ее от своих жрецов.
Видящий невидимое встал рядом с Целителем. Улыбнулся старику свежим молодым лицом.
- Если же нет, отдай ее нам. Сейчас. Пока она послушна и не спит. Пусть знает, что делаем мы с ней.
- Я…
Старик пожал плечами и разогнул локоть. Женщина сползла на траву и упала, с откинутой головой и неловко разбросанными ногами. Выцветшая рубаха перекрутилась, ворот врезался в горло, мешая дышать, но лицо по-прежнему было неподвижным и спокойным.
- Это вам нужно, когда за стенами беснуются тойры? Берите! Вот вам сладкое, низкие неразумные твари.
Отступил на шаг, скрещивая на груди руки. Глаза пристально смотрели на тройку жрецов, плечи были неподвижны, но пробегающая по лицу тень показывала, как подергивается от ярости щека.
Целитель всхлипнул невнятно, опустился на колени, свободной рукой дергая ворот женской рубахи. Другой прижимал к себе коробку, и Пастух рассмеялся:
- Оставь свою тварь. Думаешь совершить мужское, орудуя одной рукой?
Ткач оттолкнул Целителя, хватая княгиню за плечи. И Жнец, поколебавшись, склонился, закрывая от Пастуха лежащую. Четверо, пыхтя и мешая друг другу, вцепились в женскую одежду, дергая ремень на поясе и шнурки на воротнике рубашки. И только Видящий не смотрел вниз, где на зеленой траве смешались обтянутые светлым шелком плечи и спины. Его глаза не отрывались от лица Пастуха, а Пастух не видел изучающего взгляда, все так же дергая щекой, стоял, не в силах отвернуться от того, что происходило у его ног. И когда Целитель, бормоча, стал неловко задирать свой хитон, оголяя жилистое бедро и белое колено, раздался крик:
- Хватит!
Целя под ребра ногой в кожаной сандалии, Пастух ударил, и Целитель упал на бок, прикрывая коробкой низ живота. Варака внутри запрыгала, скребя когтями и скрипуче визжа.
Тяжело дыша, Пастух расшвырял оторопевших жрецов, и снова подхватывая княгиню, встал, с ненавистью прожигая глазами отступивших мужчин.
- Она – моя!
Видящий улыбнулся, будто знал, что так и будет, и незаметно отойдя за куст, смежил веки, спрятал руки в широкие рукава и сосредоточился. Красивые, резко очерченные губы еле заметно шевелились.
– Мы сильны, покуда мы вместе, – Пастух говорил медленно, будто с детьми, окидывая растрепанных жрецов фальшиво-отеческим взглядом, – слышите там за стенами? Мы должны быть осторожны. Пусть тойры перепьются. И знайте, мать темнота не бросает своих детей. Тириты в пути уже несколько дней. Мы не только успокоим быков, но, медленно пытая, казним всех непокорных, изведем семьи под корень. Сделаем так…
Видящий перебил, не дожидаясь, когда жрецы станут кивать, признавая правоту главного:
- Это все так. Но она – твоя? Ты сказал это сам.
В тишине стало слышно, как безостановочно трудятся пчелы, чтоб мед в вечной купели не пересыхал. Пастух колебался. Надо солгать им, что девка станет общей, как и было обещано. Пусть все успокоится и тогда…
Но близкое будущее встало в голове, насмехаясь над фальшивыми словами. Все успокоится. А после он заберет ее себе на глазах у жрецов. И станет жить дальше, боясь пригубить из кубка или съесть из своей тарелки? Выходит – отдать девку? Но тогда получится – он испугался. Покажет страх и каждый захочет занять его место.
Он обвел глазами жадное лицо Целителя, покрытое каплями пота, худые скулы Охотника, затененные подвесками из перьев, круглые щеки Жнеца, расписанные охряными завитками. Перевел взгляд на длинные пальца Ткача, которые тот сплетал и расплетал, елозя по вышитому плащу. И напротив, чуть отдельно от четверых – змеиная усмешка на губах Видящего невидимое.
Остается одно – настоять на своем и победить.
Но в глубине сознания шевелилась растерянность, переходящая в липкий страх. Так давно не приходилось ему открыто подтверждать свою власть… Гнездо подбиралось из жрецов, что хоть и жили каждый сам для себя, но всегда действовали рука об руку, преумножая тьму. Им нечего было делить. Никогда. А тем более женщин.
Он прижал Хаидэ к себе, отступил, окунаясь спиной в световой столб. На виду остались плечи и кисти рук, как белые клешни на талии и груди женщины. Да размытый блин широкого лица.
- Я сказал это сам и не отступаю от своих слов. Она моя.
Еще один шаг назад…
Целитель заскрипел зубами, сжимая в потных пальцах коробку. И застыл, когда его ушей достиг еле слышный шепот из-за спины:
- Уходит. С ней. И смеется над твоими желаниями, жрец темноты.
Ничего не видя от ярости, кроме белых рук на женской груди, Целитель поддел непослушным пальцем замочек коробки. Перехватил скользкое тельце, скребущее кожу острыми когтями. И швырнул скрипящий верткий комок в лицо Пастуху, в надменное, смеющееся лицо.
Размахивая лапами, варака пролетела через тонкий слой дымки, упала брюхом на плечо Пастуха, заскрипела и резко изогнувшись, вцепилась иголками зубов в основание толстой шеи. Жрец тяжело осел, роняя свою добычу. Пальцы, скрючиваясь, загребли горсти травы, обрывая короткие стебли.

Целитель недоуменно оглядел пустую коробку и, размахнувшись, отшвырнул ее от себя, будто боялся – укусит.
А Видящий продолжал плести свою собственную паутину.
- Ткач, Жнец, возьмите женщину. Целитель, проверь выход в комнату ковров. Если откроется – унесем туда.
Радуясь, что можно исполнять приказы и убраться подальше от неподвижного тела Пастуха, жрецы подхватили Хаидэ. Видящий, сделав несколько шагов следом за процессией, отстал. И быстро вернувшись, ступил в рассеянный свет. Красивое лицо было спокойным и сосредоточенным. Нагнувшись, ухватился за кованые браслеты на щиколотках Пастуха и поволок вялое тело к медовой купели. На ровной тропе, покрытой мелкой курчавой травкой, голова Пастуха не подпрыгивала, а лишь мелко тряслась, иногда поворачиваясь из стороны в сторону.
Устроив укушенного на каменной закраине, Видящий, тяжело дыша, приблизил красивое лицо к раскрытым водянистым глазам.
- Ты еще видишь и слышишь, вечноживущий… Не спишь. Так?
Усмехнулся, тряхнул головой, смахивая со скул капли пота. Пастух не ответит. Но глаза его живы. Интересно, он знает ту истину, что открылась недавно Видящему? Скорее всего нет. Ведь не он входил в живую нелепую душу горячей неразумной женщины – раз за разом погружаясь в нее все глубже.
- Ты думал, я всегда буду бояться гнева матери тьмы? Бояться, что она придет и накажет, если я поднимусь против твоей власти?
Еле заметное дрожание век было ответом. Да узкая трещинка между стиснутых синих губ – старик пытался открыть рот и не мог.
Видящий коротко рассмеялся. Ему не нужны ответы на эти вопросы. Все, что нужно, он знает теперь сам. Он присел и, уперев руки в широкий бок старого тела, толкнул Пастуха. Шмякнувшись на каменную ступеньку, тот стукнулся откинутой головой, дернулась, сгибаясь и подворачиваясь, нога, слабо взмахнули руки. Сорвалась с шеи присосавшаяся тварь и первой свалилась в медленное кружение желтой жижи. А сверху упало большое тело, вздуваясь пузырями тонких одежд.
Видящий подождал, пока ленивые пузыри, лопаясь, не перестанут отрываться от раскрытого рта. Встал, провожая взглядом вязкие струи, что уносили, топя в себе, бывшего повелителя племени Арахны. И, усмехнувшись, пошел на тропу, ведущую к дальней стене. Теперь Пастух вечен. Десятилетия и даже сотни лет, пока летают над белым дурманом толстые пчелы, его лицо под слоем древнего меда снова и снова будет медленно проплывать, исчезая в глубине и появляясь снова. И каждый раз, приводя сюда новую самку или жертву, Видящий поднимет ухоженную руку в приветственном жесте владыки, благодаря Пастуха за отданную ему власть.