Глава 33

Место Даориция было в самой середине временного амфитеатра. В обычные дни тут, вокруг большой арены, мощенной плоскими плитами местного белого камня – гладкого и чуть бархатного, по которому не скользили ноги даже на пролитой крови, лежали двумя полукругами семь рядов каменных уступов, невысоких, чтоб только сесть, не слишком задирая колени. И в трещинах между камней пробивалась трава и солнечные цветы-веночки. Но в дни больших ярмарок, что длились иногда месяц, а сезон урожая и дольше, траву выпалывали, скамьи первых рядов накрывали вытертыми коврами, разбрасывая по ним подушки. У широкого выхода ставили деревянные ворота, забранные расписными кричащими шторами. А с другой стороны, куда входили гости, стояли в два ряда стражники, следя за порядком.
Когда на арене проходили схватки диких зверей, перед скамьями тянулся частокол, переплетенный гибкими прутьями, а вместо шторы ворота перекрывала тяжелая решетка, за которой виднелись вплотную поставленные клетки.
Усаживаясь, Даориций расправил полы шитого стеклярусом халата. Сегодня прямо перед собой на противоположной стороне амфитеатра он видел решетку. Дикие звери. И против них – еще один дикий зверь. Хлопнув в ладоши, он подозвал мальчика-раба и велел принести кувшин с холодным отваром из слив.

- И захвати изюму, плошку, – сказал вдогонку. Повернулся к своей спутнице, закутанной в темное покрывало.
- Любишь изюм? Он хорош для живота и кожи. Лица красавиц становятся чистыми и белыми…
И сам расхохотался в ответ на тихий смешок. Махнул морщинистой рукой, унизанной перстнями.
- Тоже думаешь, что Даориций – старый дурак, да?
- Ты мой спаситель, папа Даори. Значит, совсем не дурак.
- Да, да, – рассеянно ответил купец, следя, как рассаживаются знатные, а стражники сдерживают простолюдинов, что гомоня, нетерпеливо ждут своей очереди – занять верхние скамьи, да встать на деревянные платформы за ними.
Она говорит спаситель… Но знает, что когда-то он купил ее. Что же – так глупа и беспамятна? Или – добра и умна своей добротой?
За решеткой, невидимые в помноженном перекрестьи решеток, слышались гортанные крики, рычание и хриплые вопли. Вот тявкают шакалы, различал Даориций, томясь на плоских подушках в ожидании питья. А это – ржет дикая кобылица. Захлебываясь, хрипло кричит вепрь, разве ж назовешь этот страшный крик – хрюканьем. И еще рычит кто-то, видно большая кошка, может быть, лев, или барс, или гончий степной кот. Наверное, везли, специально, из дальних краев. Тьфу…
Перекрывая звериную разноголосицу, упало на горячий летний воздух мерное уханье и, поднимаясь, перешло в ликующий яростный вопль. Толпа за спиной купца, ахнув, загомонила.
- Вот! Вот он!
А саха Даори, приняв из рук мальчика кувшин, припал губами к прохладному чеканному краю, стал жадно глотать, унимая сердечный стук. Нет, это не дело. Надо все прекратить. Вдруг сегодняшний день поможет рассечь дурной узел, завязанный когда-то самим купцом, который обезумел, захотев денег. И вот сидит, держит старой рукой изношенное сердце.
- Иму! – крикнул кто-то. И толпа подхватила, радуясь, и бешено повторяя:
- Иму! Демон Иму! Мы ждем, ждем! И-му! И-му! Убей! У-бей!
- Да замолчите, – прошептал Даориций и, встретив взгляд грузной горожанки, сидящей в окружении рабынь и слуг, улыбнулся, прижимая к сердцу руку. Женщина милостиво кивнула в ответ. Кто не знает хитрого Даори, у которого можно купить всё…

Решетка, громыхая, медленно поднялась, и примолкшая толпа снова обрушила на мощеную площадь океан криков. Казалось, воздух раскачивается, поднимая горячие волны ветра. Даориций прикрыл глаза. А когда открыл их, черный великан уже стоял в середине площадки. Лоснилось смазанное маслом тело, бугрясь мускулами. Твердо попирали камень ноги, похожие на черные колонны, рука держала копье, уперев его рядом с ногой. Медленно поворачиваясь, Иму осклабился, щеря крупные зубы с черным просветом сбоку – там, где вцепился в щеку бешеный бабуин и он размозжил обезьяну, со всего размаху ударившись скулой о каменную плиту. Поднимая и опуская копье, он показывал себя, напрягал мускулы, топал ногой, вздергивал голову, приветствуя чернь, и с деревянного помоста летели крики и цветы. Перекашивала изуродованное лицо улыбка, сверкал глаз, солнце, скользя по гладкой совершенно черной коже, вдруг застревало в извилинах шрамов, некоторые – совсем свежие.
- И-му! – заревел боец, салютуя копьем Даорицию, – И-му!
И тот, привстав, раскланялся тем, кто вокруг него восхищенно глазел, свистел и улюлюкал, хлопая себя ладонью по губам. Грузная госпожа, улыбаясь, кинула в Даориция веткой белых цветов и кокетливо закатила сильно подведенные глаза, со значением поглядывая на черного воина. Купец сделал вид, что не заметил намеков и отвернулся к своей спутнице, закутанной в покрывало, вежливо подавая ей вазочку с изюмом.
Тяжело ступая и при каждом шаге слегка припадая на раненую когда-то ногу, черный великан подошел к скамье, сел рядом с купцом, поставив копье между колен. А в середине арены запрыгал распорядитель, размахивая нарядным жезлом и выкрикивая шуточки вперемешку с объявлениями.
- Меня не было всего-ничего, от новолуния до новолуния, а ты изменился, демон Иму.
- Иму, – пророкотал великан, смеясь кривым лицом, – Иму. Иму – демон.
- Ты стал забывать речь человека?
- Нет. Я помню тебя, саха Даори.
- Хо! Еще бы забыл меня, за один-то месяц! – оскорбленный купец потер длинный горбатый нос.
- Мне биться, саха. Не трогай мой ум.
- Да. Прости.

Распорядитель замер в центре, указывая жезлом на решетку.
- Кто? Выбирайте, славные жители города Раффа, укажите сами. И демон Иму сразится!
Камень грянул звоном, подобным звону металла, и из клетки выбежала на арену кобылица, огромная, с косматыми щетками на ногах, с жесткой зубастой гривой. Щеря желтую пасть, помчалась по кругу, волоча за собой шестерых сильных рабов, что удерживали ее от прыжка. Толпа кричала, лес рук покачивался над головами.
Загнав кобылицу, рабы выпустили на арену стаю гиен, и те, приседая и тявкая, разбрелись на длинных цепях, в злобе кусая прутья частокола.
- Чем их кормят? – задумчиво спросил Даориций, глядя на пенистые потеки слюны, мутно поблескивающие на дереве, когда раб потащил огрызающегося зверя обратно к решетке.
- Для злобы – дают вываренные кожи ядовитых ящериц хон. Режут кусками и подсыпают в корм.
- А для вони? – Даориций прижал к носу надушенный платок.
- Смотрите, какие клыки, – надсаживался щеголь, проворно отбегая в маленькую калиточку за частокол и подпрыгивая на небольшом помосте, – о-о-о, какие клыки. Мы поймали этого свина, когда он терзал девочку, украденную в деревне. И это была – восьмая девочка, чья кровь на его клыках! О-о-о! О-о-о! Уж-жасный злобный вепрь, достойный противник демону Иму!
Купец поежился, глядя, как носится по арене косматый валун с длинными загнутыми вперед клыками. Оглянулся на молчаливую спутницу. Та сидела неподвижно, и не понять было, на что смотрит через частую сетку, прячущую лицо. Великан удовлетворенно рыкнул, когда вепрь, присаживаясь на задние ноги, заверещал, топая копытом.
Надо все прекратить, тоскливо подумал Даори. Так больше нельзя. С каждым городом соперники Иму становятся все сильнее и свирепее, денег в карманы льется все больше. А бывший задумчивый великан Нуба, его ночной собеседник и поверенный маленьких тайн – о женах, о нерадивых сынах, о той девочке, которую Даори любил когда-то в дальнем порту и не смог увезти с собой, не решился… Он все больше становится демоном Иму, хоть и смеется в ответ на речи купца, качая гладко выбритой головой. Не верит. Но ему видно, со стороны. Сам Даори уже на пороге смерти, и негоже уносить с собой такой груз. Если утрата человека – его вина, надо попробовать все исправить. Ну хоть что-то…
- Кого выбираете вы, славные жители Раффа? Кричите и делайте ставки, ваш зверь, наш боец!
- Кобыла! Пусть затопчет черного!
- Лев, хотим льва!
Но одинокие крики утонули в сонме голосов, повторяющих снова и снова:
- Вепря! Вепря! Пусть сломает ему клыки!
- Свин! Он свиреп! Пусть порвут друг друга!
- Да-да-а-а! Кабан, кабан и черный демон!
- Лесной кабан! Я выбираю вепря!

- Вознеси молитву, старик, – великан встал и шагнул к маленькой калитке, нагнулся, проходя на арену.
- А сам?
- Демону нет богов.

Под новые крики он вышел на середину и, отбросив копье, вынул из ножен кинжал с белым в ярком свете лезвием. Загрохотала решетка, поднимаясь снова и, будто пущенный огромной рукой, вылетел из подставленной клетки коричнево-пегий огромный зверь, хрипя, присел на мощный зад, разглядывая противника маленькими глазками. А тот медленно шел вперед, все ближе, делая обманные движения и чуть отпрыгивая в сторону, когда вепрь вскакивал и поворачивал к нему острые клыки.
Беснуясь, кричали мужчины, ахали женщины, кто-то визжал, в ужасе глядя, как крутится на плитах черно-серый огромный клубок и капли крови разносятся веером, ударяясь о прутья частокола, и долетая до лиц зрителей в первых рядах.
«Как досидеть…»
Вытирая пот, Даориций проклял себя, как делал это не раз с тех пор, как началось их с Нубой путешествие по побережью, с одной ярмарки на другую. И в отличие от первых своих мысленных причитаний нынешнее проклятие было произнесено им совершенно серьезно. Спохватившись, что сам навлечет на себя беду, он поспешно забормотал моление Артемиде, чтоб уберегла его от своих глупых слов. И сразу же, комкая слова, стал просить ее о помощи бедному сильному Нубе, что становится демоном.
«Ты ему помоги, светлая охотница, не смотри, что он почти не человек… ох…»
На арене вепрь, разбежавшись, боднул великана в живот, но тот, выгнувшись, стремительно перелетел через горбатую спину, успевая чиркнуть ножом по ходящему ходуном крутому боку – неглубоко, чтоб пустить кровь и раздразнить толпу.
«Пока он еще человек, ты властна и можешь, светлая…»
- Уважаемый Даориций, – посреди гомона и мельтешения возникло перед глазами купца гладкое ухоженное лицо, юноша в короткой тунике склонился, протягивая руку с табличкой.
Купец схватился за гладкий прямоугольник, радуясь, что можно отвлечься от боя.
- Моя высокая госпожа ждет милостивого ответа, – мальчик указал рукой и Даориций снова поклонился давешней толстухе в роскошном гиматии, наброшенном на круглые плечи.
Не видя, купец водил глазами по строчкам, выдавленным на воске. Наконец, украдкой глянув на арену, где Иму деловито разделывал хрипящего вепря, погружая руку с кинжалом в дергающийся живот и вытаскивая гирлянду кишок, тряс ею, а после швырял над кольями в толпу, Даориций сосредоточился, с облегчением и яростью понимая – бой окончен. И стал разбирать послание.
«Да будут милостивы к тебе боги ночи и дня, достойный купец. Пусть демон Иму примет приглашение моего дома, посетить ужин с гостями, что дает мой высокий муж. Ты получишь тридцать монет, чтоб купить ему новые одежды. Если он выживет в схватке»
- Госпожа Левкида просила вернуть.
- Что?
Мальчик вытащил табличку из пальцев купца.
- Вернуть послание. И чтоб ты передал на словах мне, да или нет.
Госпожа Левкида смотрела через головы из второго ряда и, улыбаясь, кивала. Горели пухлые щеки, сверкала шея, обвитая множеством золотых цепей.
- Передай госпоже Левкиде, что демон Иму решит сам.
- Разве он не раб тебе? – мальчик с гордостью оглядел свой новенький хитон, огладил тщательно уложенные складки.
- Нет, – хрипло ответил купец, – Иму свободный человек. Я спрошу его.
- Хорошо.
Мальчик пошел между зрителей, на ходу стирая строчки с воска.
«Свободный. И много ли счастья несет ему эта свобода…»

- Хорошо я бился, купец?
Иму сидел на скамье, разбросав длинные ноги и подставляя рабу руки, поблескивающие темной кровью. Над струей воды из кувшина вились мухи черными точками, падали и взлетали, садясь на довольное лицо великана. Тот тряс головой, улыбаясь и мухи, жужжа, поднимались в горячий, пропитанный запахами пота и крови воздух.
Даориций снова достал платок, поднес к носу, но передумал и, вытерев пот со лба, спрятал в широкий рукав. Встал так, чтоб его тень падала на лицо собеседника – пусть тот не щурит глаза.
- Ты всегда хорошо бьешься. Силы в тебе через край.
- Да! Зачем уезжал? Не видел, как я свернул шею серому льву. Очень сильный враг.
- Я потерял счет твоим победам, Иму, – кротко ответил купец, – одной больше одной меньше. Если видел один твой бой – считай, видел все. Крики, вопли. Рычание, и рабы уносят кровавые останки. Счастье, что не твои.
- Не родился еще такой соперник, купец, чтоб разделал меня!
Иму захохотал, бросая в лицо горсти сверкающей воды. Раб подхватил его смех, на всякий случай отходя дальше, и наклоняя кувшин вытянутыми руками.
- Ты голоден? Жаль, «Ноуша» стоит дальше по берегу, а то бы посидели, как раньше…
- Меня что, никто не пригласил на сегодняшнюю ночь? – удивился Иму, отирая лицо краем плаща, брошенного через плечо, – горожанки Раффа разлюбили сильного Иму?
Даориций кашлянул и оглянулся. Поодаль у повозки стояла молчаливая темная фигура, закутанная в покрывало до кончиков пальцев. Слышит ли? Наверняка, голос великана громыхает, как железный щит под ударами меча.
- Пока тебя не было, купец, письма отдавали мне. Но ты вернулся и вот письма нет. Значит, кто-то снова обратился к тебе, вроде ты мой хозяин. Думаю так.
- Правильно думаешь. И письмо есть. Но у меня разговор, серьезный.
Иму встал, потягиваясь, хлопнул себя по бедрам.
- Славно. Куда поведешь меня, друг? В харчевню? Там у площади есть, девки пляшут, люблю смотреть.
Даориций с тоской огляделся. За площадкой, огороженной заборчиком, еще толкались зеваки, разглядывали победителя, ахали и тыкали пальцами. Другие ушли к клеткам, платить монетки и смотреть, как рабы суют между прутьев копья с кусками вонючего мяса. А поодаль кипит и грохочет большой базар, орут верблюды и торговцы, звенят медники, тенькают цитры и топочут лошади, запряженные в повозки. Там и сям приткнулись столы, за которыми едят и пьют продавцы, покупатели, зеваки и воры. Между столами бегают девчонки, принося вино, мальчики таскают грубые блюда с жареной рыбой и кусками мяса. Мухи роями висят над головами – бритыми, лохматыми, черными, рыжими и седыми. Или укутанными в покрывала и тюрбаны. Разве ж тут поговоришь.
- Пойдем, – решил купец, – пойдем к городской стене, там, где выход в порт.
- Иму голоден, – напомнил ему великан, направляясь к выходу из зверинца.
Вдвоем они шли молча по узкой извилистой улочке, что время о времени превращалась в лесенку, спускаясь все ниже к водам порта. И не дойдя до площади, где улочка расширялась, принимая в себя множество повозок со скарбом, купец свернул в переулок, ведущий к стене. Нырнул в узкий проход и, спустившись по десятку каменных ступеней, оказался на маленьком пляже, примыкающем к портовым причалам. Тут было тихо, ворочалась на привязи старая баржа, тыкалась в дерево облезлым носом, и было слышно, как журчит в гулком нутре вода, переливаясь от борта к борту.
Иму спрыгнул на горячий песок. Задрал голову, оборачиваясь туда, откуда пришли. И уставился на море. Мелкие волны, украшенные кудрявыми пенками, мерно набегали на гладкий, не тронутый следами песок. Лизали желтые крупные зерна, чтоб те блестели на солнце, и укатывались обратно, с шипением расстилая по блеску рваные узоры.
… Так было. Давно, очень давно. Он сидел на теплых ступенях у входа в дом, кажется, вовсе не спал, но вдруг шепот касался уха, это княжна, босиком сбежав с верхнего этажа, слету садилась на корточки рядом, звала еле слышно:
- Пойдем, Нуба, пойдем скорее плавать. Утро еще не скоро.
Они пробирались на такой же пляжик, пустынный и тихий, и волны шумели так же, белея в черноте ночи пенками на невысоких загривках. Он нес ее на себе, ныряя так глубоко, как умел, а она прижималась к спине, обнимала ногами и руками, доверяя ему свою жизнь. И плавала сама, до полного изнеможения, сколько раз он, пугаясь, выискивал ее голову – черной точкой среди линий волн, бросался следом. Однажды она сказала – море почти как небо, да, Нуба? И если я не могу улететь, то можно уплыть в самую глубину. Будто я улетела в небо… Насовсем.
А он не мог сказать ей. Что смерть в глубине и небо это совсем разные вещи. Его рот был запечатан.
Иму поднял кулак и ударил себя по виску.
- Ты что делаешь? – закричал Даориций, – решил подраться с собой? Что мне потом, а?
- Все. Не бойся, старик.
Опуская руку, Иму поднял к небу лицо. Сказал высокой синеве:
- Иму! Демон Иму. Хочет есть и хочет девку!
Даориций закатил выцветшие глаза. И поспешно согласился:
- Подожди немного, друг. А потом делай, как знаешь. Вот, уже идет…
В проходе показалась высокая стройная фигура. Медленно спустилась к ним и встала напротив Иму, придерживая у лица покрывало рукой, закутанной до позолоченных ногтей.
- Э? – заинтересованно сказал великан, сверху вниз глядя на частую вуаль, квадратом вшитую в наброшенный на голову плащ.
- Ты спрашивал, куда я уезжал. Я решил, что должен сделать тебе хорошее. Я виноват перед тобой, друг. Сперва я лукавил и думал, как обвести простака вокруг пальца. Отобрал твои деньги, заставил биться. И вазу, которую ты хотел выкупить своей дракой, я тоже высчитал в свой карман. Но все позади. Я изменился, Иму. Не только ты меняешься, но знаешь, я вот надеюсь, боги позволят мне стать лучше, чем я был до сих пор. Что тому причиной – ты, а может быть, мои свитки, да-да, они заставили меня думать о мире, а не о себе, не знаю точно. Но вот. Я привез тебе твою любовь!
- Э? – снова в замешательстве вопросил Иму. И, поднеся руку к покрывалу на голове женщины, откинул его, открывая черное лицо с большими глазами и туго забранными в мелкие косы блестящими волосами. Глядя на великана, женщина опустила края плаща, обнажая сильные плечи, красивые, как у Артемиды, но цветом как черное дерево, вылощенное руками.
- Вот твоя Маура! – воскликнул купец, любуясь красавицей и голос его задрожал.
Девушка улыбнулась. Иму растерянно опустил руки. А купец, переводя блестящие слезой глаза с нее на великана, быстро заговорил, спотыкаясь и мешая слова:
- Спать не мог. Все думал, как ты смотрел. И бился, о ты бился, чтоб только рисунок! Я думал, ну как любит. Я тоже любил так, друг. Я знаю, что это, когда твой человек, твоя звезда теряется в большом мире и все, нет ее. Но я сумел! Я вызнал все, когда мы пересекли океан, спрашивал торговцев и сановников, ко мне приходили бродяги, и я оделял их монетами. А ты рвал пасти львам и горным козлам. Свирепел. Было дело, я испугался, а вдруг не успею. Ты все голосишь девку тебе девку. И это мне известно тоже. Когда теряешь любовь, оно становится все равно, да пусть и девки. Вино. Лишь бы не помнить. Так? Ведь так?
Тишина легла на песок, только волны по-прежнему плескали и после шипели, и снова плескали.
Иму стоял и напротив него – темные глаза и спокойное лицо. Не прочитать, что она… А сам? Как жалко саха Даориция. Он сделал любовь Нубы своей мечтой и хвала ему – храбро пустился ее исполнять. Не каждый поступит так.
- Да… – согласился Иму, не отводя глаз от лица Мауры, – да, мой друг. Лишь бы не помнить.
- Вот! Я счастлив, что успел! Тоска превращала тебя в зверя. Но теперь вы вместе и будете счастливы тоже. Я выкупил твою Мауру и дал ей свободу. И теперь. Теперь.
Голос прервался и, всхлипнув, купец закрыл лицо рукавом, царапая щеку вышивкой. Отдышался и, опуская рукав, сказал с укоризной:
- Да обнимитесь же! Я хочу насладиться радостью. Я стар, видно, пришло мое время сводить молодых. Ну?
В бритой голове Иму носились мысли стаей галдящих ворон. Вот она стоит, слушает бредни старика и не возражает, молча ждет, глядя спокойно и открыто. А как же Хаидэ? Нельзя даже имя ее подумать в голове, нельзя решить, что делать дальше. Она где-то рядом. Нельзя, нельзя думать. Но девушка? Сломать жизнь и ей? …Потом, все нужно как-то решить, но – после.
Качнувшись вперед, он раскрыл руки, и Маура, закрывая глаза, прижалась к широкой груди. Вздохнула, будто попала домой, и вдруг заплакала, утыкаясь лицом в стучащее растерянное сердце. Медленно-медленно Иму свел руки за ее спиной и обнял. Так и стояли, пока Даориций расхаживал вокруг, сморкаясь в платок и, сердито смеясь, досадовал на свою стариковскую чувствительность.
Наконец, слегка успокоившись, скомандовал, превращаясь в прежнего быстрого и расчетливого купца:
- Ну славно. Хвалу вознесете мне позже, вам сейчас не до того. Маура поедет в своей повозке, а мы с тобой сядем в мою. Поедим и двинемся в путь. У меня маленький караван, три верблюда с поклажей. Три дня и мы на борту Ноуши. Там я с тобой рассчитаюсь, друг. И подумаете, куда дальше. Можете вернуться со мной в черные земли. Построите дом, нарожаете детишек. А я буду… Да что я. Поехали!
Еще раз с гордостью оглядев двоих, что стояли рядом, молча слушая его речи, подхватил полы халата и стал подниматься по ступенькам, где за стеной топтался и ржал конек, запряженный в повозку Мауры.
- Не прогоняй меня, прекрасный годоя, – вполголоса проговорила девушка, когда они пошли следом, – я годы думала о тебе. Танцевала и думала.
- Я… – не закончив, он улыбнулся ей, перекашивая изуродованное лицо. Поддержал под локоть, помогая подняться по лесенке.
И поднялся сам, неся на лице застывшую растерянную улыбку.