Глава 32

Техути сидел у подножия серого склона. Солнце, увеличиваясь, опускалось к краю степи. Плоское дерево с густой макушкой и выброшенными в стороны длинными ветками стало похожим на грубый рисунок тушью, сочный, тяжелый, а тень от него превратилась в тонкое дерево с длинным стволом, которое постепенно росло, подбираясь к ногам. Травы темнели, наливаясь светом, будто чекан на бронзовой пластине, и каждую травину хотелось потрогать пальцем, чтоб зазвенела.
Он протянул руку в сторону, не глядя, ухватил пушистую метелку, сломил сухой стебель. Сминая в руке, пустил по тонкому ветерку толпу прозрачных столбиков-нитей, – на каждом загорелся нежным закатным светом пушистый хохолок. За спиной, где-то на склоне возилась Хаидэ, становясь на четвереньки, в сотый раз ощупывала все трещины и расселины, пытаясь найти скрытый проход.
Техути вздохнул и встал, стряхивая остатки пушистых семян с ладоней и одежды.
- Хаи! Мы осмотрели все много раз. Там нет входа.
- Они были… были тут!

Треснула наверху ветка, негодующе закричали вспугнутые птицы. А к черному дереву из степи потянулись силуэты толстых ворон, икая и хрипя, влетали они в крону и, возясь, устраивались на ночевку.
Тут было плохо. Степь темнела, тени удлинялись, и шла из воздуха еще одна ночь, которую предстояло провести на месте ночевки Ахатты и неума. И – мертвого ребенка, маленького Торзы.
Техути устал. Устал от непрерывной скачки то в одну то в другую сторону. Устал от походной одежды и своего немытого тела. От грубой еды и невозможности выпить тонкого вина, рассматривая свитки с рисунками и письменами. И ровных бесед хотелось ему, с теми, кто не хлопает глазами при упоминании великих имен. Даже учить княгиню он устал, несмотря на радость, что тешила его всякий раз, когда смотрел на обращенное к нему доверчивое лицо, полное жадного внимания. Не до философских бесед сейчас Хаидэ, черты лица ее заострились, будто она лиса, идущая по следу и обгоняющая собственный нос. Египтянин усмехнулся. Фраза достойна чернил на кончике стила. Но где и когда он сможет раскинуться в удобном кресле и, не торопясь, наслаждаться, выводя письмена, выстраивая слова в прелестные дивные цепи, смыкая звено одной мысли с звеном следующей…
«Где? Когда?»
С тех пор как знак лег на дно его сумки, он мысленно говорил с Онторо постоянно, не выбирая мест, куда может уйти. Надо лишь следить, чтоб княгиня смотрела не на него. Да еще не выдать себя выражением лица. Это было так, вроде на его плече сидит невидимая говорящая птица и, тыкаясь клювом в ухо, нашептывает, а он, слушая, тут же вплетает новые известия в свою речь, будто эти слова – его. Он видел фокусников на базарах, что ходили так с попугаями. Но те были взъерошены и крикливы, орали грубые слова на потеху толпе…
«Уведи ее прочь. Утешь. Измотай. Тебе дано время, немалое. Езжайте в полисы, там и ты найдешь себе отдых от дикой жизни»
«А дальше? Мне до конца жизни возиться с ее заботами? И что я скажу ей – зачем нам в полис?»
«Ты мудр, обольститель, придумай причину. И не падай духом. Чем раньше она ослабеет, тем быстрее мы сами займемся ею. Чтоб после отдать в полную твою власть»
«Я уже не знаю, хочу ли…»
- Теху! Помоги мне!

Не додумав мысль, он повернулся, поднимая голову. На позолоченном последними лучами склоне женская фигурка махала ему рукой, падали на плечи горящие бронзой длинные волосы. Серые штаны и длинная рубаха, подпоясанная ремнем, казались выкованными из яркого металла.
Он помахал в ответ, подавляя раздражение. У них кончилась еда, не было времени поохотиться или даже накопать кореньев, придется лечь, разделив последнюю пресную лепешку…
- Иду!
Карабкался вверх, уже наизусть хватаясь за свешенные колючие ветки, и мерно дышал, успокаивая себя. Все получится. Она не найдет входа, и он придумает, как увести ее отсюда. А полис, это хорошая мысль. Там множество людей, будет с кем перемолвиться настоящим словом. Как надоела степь с ее пустотой и огромностью. Он сможет заработать, записывая прошения на городском базаре. И хорошо поест. Сидя на скамье, а не на земле. И беря пищу из тарелок. Еду, что приготовили повара.
- Смотри, тут можно наверх, мне некуда поставить ногу. Поддержи, я влезу.
Стоя рядом с растрепанной, в изгвазданной рубахе княгиней, он осмотрел нависающий над ними каменный козырек.
- Хаи… там ничего нет. Поверь мне.
- Нет! Следы говорят, они были тут!
- Не все показывается глазам. Помнишь, что говорила Ахатта о жрецах, колдующих в сердце горы. Может, это просто морок, их давно увезли, туда к морю, через проход в скалах. А следы скрыли. Они умны и многое могут.
- Ты поможешь мне?
Голос был требовательным и жестким. Техути молча сплел руки и наклонился, ожидая когда нога в мягком сапожке придавит ладони. Выпрямился, поднимая женщину, и она, осыпая на его голову сухой мусор и каменные осколки, вскарабкалась на козырек, ползя на животе, исчезла там, дергая ногами.
«Хорошо же, царственная. И этот твой приказ, и затыкание мне рта, все ляжет знаками в новый мой список, что я напишу в уме»
- Тут пещера, – глухо донеслось сверху, и у египтянина метнулся по спине холодок. Настырная, вдруг она нашла таки вход и вопреки приказу Онторо сумеет проникнуть в гору.
Он машинально нащупал на поясе ножны. И отдернул руку, ужасаясь пробежавшей в голове мысли.
- Спусти мне ремень. Сможешь? Не лезь одна!
- Что?
- Ремень! Я боюсь за тебя! – последнее он выкрикнул с яростью. Сверху через недолгое время опустился кожаный хвост, качаясь высоко над головой.
- Я держусь крепко. Хватайся.
Подтаскивая плоские валуны, мужчина взгромоздил их один на другой и встал сверху, балансируя. Вцепился в конец ремня одной рукой, а другой нашарил впадину с торчащим в ней корнем. И подпрыгнув, повис, дернул ногой, находя в толще стены опору. Пыхтя, вполз на козырек, осторожно нащупывая ногами неровности и корневища. Княгиня сидела на самом краю, навалясь на большой камень, что не давал ей соскользнуть вниз, руки, держащие ремень, побелели. На коленях подобравшись к ней, Техути осторожно расцепил на пряжке каменно скрюченные пальцы. Сердце его дрогнуло, когда увидел лицо, полное вины.
- Мой люб, ты не бросаешь меня. Прости за все эти хлопоты.
- Что ты, ну что. Ты в горестях, люба моя. Я должен. И я всегда буду с тобой.
Покачивая, обнимая ее за плечи, целовал грязную щеку с дорожками слез. Прошел в каменную чашу, ощупывая корявые стены. Хаидэ брела по другой стороне, шарила руками, всхлипывая от напряжения, что лопнуло, ничем не закончившись, говорила, торопясь.
- Тут пусто. Я глупа. Просто яма, каменная. Я… я так надоела тебе, а так хотела, чтоб был ты счастлив и обласкан мной. Я хотела тебе красивых одежд, мой люб, прекрасного дома, достойного твоего ума. Чтоб в нем – свитки и вазы, музыка и беседы с мудрецами. И чтоб к тебе прибегали дети, наши. Красивые. Я мечтала. Так. Засыпала и думала. А вместо этого я таскаю тебя в седле. И не видно конца и ничего не происходит. Я… да что же…
- Ну, перестань. Ты слишком торопишься, Хаи. Мы шли по следу, и все осмотрели. Невозможно было бы скрыть. Но ничего нет. Понимаешь? Это знак, что нужно выждать. Ты же воин и охотник, великая княгиня. Ты знаешь, если не догнала дичь, то нужно выждать в засаде и все равно победишь.
Солнце показало над черной линией огненный краешек и ушло. Темная степь лежала под ними, как черное озеро. И не было видно ничего вокруг.
- Мы еще можем пойти меж гор. До самого моря…
Она говорила, спрашивая, и замолкла с надеждой. Техути чуть помедлил. Кивнул, расправляя спутанные пряди на ее плечах.
- Конечно. Мы поспим, а завтра проедем в ущелье, проверим, куда оно ведет. Спать будем здесь. В темноте не спустимся.
- Да. Кони пасутся. А тут сухо и тепло.

Они устроились в глубине пещеры, круглой, как внутренность каменного яйца, с полом, покатым к середине. Легли прямо в выемку на дне, подгибая ноги и прижимаясь друг к другу. Посреди ночи Техути разбудил дальний грохот. Где-то в ущелье падали, медленно валясь, камни со склонов. И, улыбаясь, мужчина устроился удобнее, обхватив женщину через живот. Вряд ли они далеко проедут по ущелью. Сели и камнепады после сильных дождей в горах – обычное дело.
Княгиня не проснулась от шума. Ей снился полис и пыльная рыночная площадь, вокруг которой бесновалась толпа, вздымая руки с зажатыми кошелями. Жадные лица глядели куда-то за ее плечо, и там что-то было, что-то стремительное и страшное, носилось, топоча, взрыкивало и кричало, захлебываясь. После каждого крика толпа вскидывалась снова, тоже крича и снова смолкая, только десятки глаз жадно следили за чем-то.
Она хотела повернуться, но не могла, шея закаменела. Изнемогая от напряжения, следила за дикими лицами, пытаясь на них прочитать – что же там, за спиной.
А потом посреди слепых от ярости лиц увидела серьезные темные глаза, единственные, что глядели прямо на нее. Молодое лицо, с пушком на смуглых щеках, черные волосы, спускающиеся на худые плечи. Чье лицо? Откуда? Не могла вспомнить.
От усилия пот побежал по ложбинке спины, щекоча кожу. «Если б я не спала, узнала бы. Как его имя?». Но имени не было. Безымянный кивнул в ответ на ее взгляд-крик, поднял руку, маня за собой. И поворачиваясь, пошел сквозь толпу. Туда, где за оранжевыми черепицами мощеная камнем городская дорога превращалась в проселок, утоптанный копытами и колесами, а после – в еле заметную тропу. И там, на самом конце тропы бился крошечный огонек костра. Как маленькое живое сердце в темнеющей груди степи.
«Мне дорога – не в полис… мне оставаться тут…»

К полудню следующего дня они медленно ехали, удаляясь от гряды Паучьих гор. Все утро провели в ущелье, безнадежно тыкаясь в мощный каменный обвал, перегородивший узкий проход, стиснутый по бокам неприступными скалами. Даже если бросить коней, то не перелезть через угрожающе неустойчивые каменные глыбы, что нависали над головами. И не одолеть ровные скалы без уступов и впадин.
Хаидэ без возражений согласилась вернуться. И слегка удивленный Техути ехал рядом, испытующе поглядывая на худое сосредоточенное лицо. Перекинувшись несколькими фразами, они долго ехали молча, пока, наконец, не встали посреди ковыльного поля, нежным платком кинутого на каменные проплешины.
- Нам к югу, Хаи. К вечеру доберемся до тракта. А там уже к побережью.
Она молчала, разглядывая горизонт.
- В полисах есть книжники. У них периплы и карты. А еще, помнишь, когда я вытащил тебя из норы шамана, я вызнал о способах говорения с мертвыми?
- Да.
- Я знаю людей, у которых можно добыть нужные свитки. И они подскажут, у кого достать зелья для приготовления состава.
- Ты снова хочешь говорить с мертвыми? Мой сын слишком мал, он не умел разговаривать, когда… умер.
- Нет. Но я могу сделать так, что тебе и Ахатте будет сниться один сон на двоих. У нее ты узнаешь, где они сейчас и как попасть туда.
- Это правда?
Надежда сделала усталое лицо прекрасным. Таким, какое Техути полюбил когда-то, когда золотые волосы были заколоты драгоценными гребнями, а шею украшали ряды ожерелий.
«Она – сама себе драгоценность».
Но мысль мелькнула и канула, а поверх навалилась другая, торжествующая – она мне верит, я правильно нащупал дорогу!
- Конечно, люба моя. Поселимся на окраине. Я заработаю немного денег и мы сможем надеть городские одежды. Продадим коней. Нас не узнают. И все, что можно, я выведаю и выспрошу. А потом вернемся.
- Да… Наверное, так.
И вдруг, ахнув, схватила его за руку, показывая на ветер, что гнал по легкой белизне волны теней.
- Ты видишь? Видишь?
- Что? Ветер?
- Ты видел его?
Ее щеки пылали, а в глазах плеснула радость узнавания.
- Ши Эргос, старший из ши Патаххи! Я видела его во сне, но не узнала. Он зовет меня!
- Хаи, тут никого, только мы!
- Он прошел совсем рядом и, смотри – вот его след! Он далеко, будто отплыл по течению, по быстрине. Но был. И звал!
- Бедная моя люба. Тебе надо хорошо поесть и поспать. И забыть ненадолго о горестях.
- Теху, я видела!
- Хаи, поехали. У первого ручья устроим привал. И все пройдет.
Забирая руку, она отъехала на несколько шагов. Сказала убежденно, с радостной уверенностью в голосе:
- Вот он, знак. Мы едем к Патаххе. Ши Эргос послан за нами.
«Нет» тревожно стукнуло в голове египтянина. И он повторил вслух:
- Нет. Хаи, мы едем в полис.
- Люб мой, Патахха зовет, нам нужно к нему.
Техути ударил Крылатку в бока согнутыми коленями. Поворачивая коня на месте, закричал, изгибаясь в седле и не сводя глаз с лица княгини, на котором радостная уверенность сменялась растерянностью.
- Тебе! Все нужно тебе! А я следую за тобой хвостом, и ладно б только сейчас, но и раньше! То одно, то другое, и всегда ты приказываешь, а я исполняю! Вот погоди, люб мой, вот засветит и тебе солнце! Когда? Полтора года, княгиня! Полтора года ожидания счастья! И сейчас ты выбираешь призрака, тень на траве тебе важнее моих слов. А ведь я хочу помочь! Но снова я нужен лишь, чтоб подставить спину под твои царственные ноги. Как… как… кинжал – достала и убрала, достала и…
- Зачем ты? Я не…
- Затем, что это правда!
- Чего ты хочешь?
Выпрямляясь, она повела Цаплю грудью на Крылатку, на лицо набежала тень ярости и чтоб сдержаться, Хаидэ прикусила губу.
- Я? Я хочу, чтоб ты любила! И с радостью повиновалась, как подобает любящей! Чтоб это было всегда! Потому что это и есть любовь!
- Ты забыл? Забыл, как я подчиняюсь тебе в любви, Тех? Как ты мучаешь, повелевая той, что сама повелевает сотнями воинов?
- Тебе самой это нравится! Разве нет?
- А тебе нужно, чтоб я делала то, что не нравится мне?
- Да!
- Да?
Она застыла в седле, опустив поводья. Цапля дергала головой, фыркала, тревожно косясь на опущенную морду Крылатки. Позади перетаптывались Рыб и Ласка.
Техути с ненавистью смотрел на застывшее лицо женщины, такое некрасивое…
- Я не знала, что так. Что любовь – это мучить того, кто любит тебя.
Ее голос был бесцветным и сухим. А Техути так ждал, что он дрогнет, зазвенит слезой, сорвется в плач, показывая, как важен он ей, как страдает она от резких слов.
- Поезжай сам. В полис. Куда захочешь. А я еду к шаману.
- Значит… значит, ты снова командуешь?
Княгиня подняла на мужчину светлые, будто выцветшие глаза.
- Езжай, пока я не убила тебя.
Незаметным для глаза движением повернула лук, висящий у седла, и он оказался в руках, с уже положенной на тетиву стрелой, выхваченной из горита. Тугая жилка делила пополам бескровное лицо. И третьим злым глазом поворачивался за Техути трехгранный наконечник смертельной стрелы.
Он хотел еще сказать. Выкрикнуть, о том, что в рыбе больше тепла, чем в ней, всегда было так и, видно, всегда и будет. Но черный граненый глаз неумолимо следил, и он, проглотив несказанные слова, отъехал подальше. Подождал, надеясь, что княгиня опомнится и опустит лук. Но та поворачивалась в седле, держа его на прицеле.
- Так что? И это все? – спросил негромко, – вот так все кончилось? У нас…
- Можешь взять лошадей. Тебе понадобятся деньги.
Египтянин пожал плечами, морщась от визга, резавшего изнутри голову «нельзя нельзя, не пускай, забери ее с собой»… Сказал примирительно:
- Я буду ждать тебя, Хаи. Спрашивай в базарных харчевнях. Буду оставлять тебе весточки. Ты помни, я люблю тебя и поеду для нужного дела.
Она молчала. И Техути, кликнув коней, повернулся и поскакал на юг, с холодком в спине – а вдруг не удержит в себе злобу и выстрелит в спину.
«Как ты мог?»
«А что мне? Ехать к старой коряге? Думаешь, он не поймет, что ты наушничаешь? Не найдет знака? Мне надо держаться подальше от шаманской палатки»
«Я думала, ты сделаешь с женщиной то, что обещал мне!»
«И сделаю. Она не выдержит без меня долго»
«Ты чванливый индюк!»
Техути рассмеялся в голос, пропуская через память картинки своих ночей с княгиней и швыряя их в разъяренное лицо Онторо. Та притихла, рассматривая его ночные победы, полные грубых и изысканных мучений.
«Ну? Смотри на ее лицо! Уйдет, говоришь? Бросит?»
Онторо молчала. После молчания прошептала уже спокойнее:
- Ты искусен и нет в тебе жалости. Почти как мой учитель – мой жрец. Ты прав, она крепко увязла в твоей паутине.
- Скоро она взвоет от тоски и примчится. А пока я отдохну от ее бед и поживу городским человеком. Поверь, разлука вымотает ее, как надо.
- Верю, сейчас верю, темный сын матери тьмы.

В жаркой пещере, освещенной красным пламенем факелов, что металось, смигивая и разгораясь, было шумно. Молодые тойры, собравшись у каменного стола, кидали кости. Нартуз, ссутулив тяжелые плечи, гремел деревянным стаканом и, далеко вытянув руку, хэкал, выбрасывая из его нутра глянцевые древние альчики с начертанными на гранях знаками. Будто не легкий стакан крутил, а рубил дерево, вонзая в ствол наточенный топорик, что висел сейчас у пояса. Смеясь и переговариваясь, мужчины склонялись над косточками и, шевеля губами, прочитывали линии.
- Кукушка! – заорал Бииви, хлопая себя по бокам и наступая на соседа, – тебе выпала кукушка, бык, а ну, давай!
Заросший рыжими патлами Харута гмыкнул, огляделся, и вскарабкавшись на стол, присел, разводя грязные колени, похожий на огромную мускулистую жабу. Задвигал согнутыми локтями, вытянул губы трубочкой и заблажил тонким голосом:
- Ку-ку-кии, ку-ку-кии! Эх-эх-эхххх!
Тяжело прыгая на корточках, подобрался к краю стола и, вытягивая руки, спорхнул, вернее, свалился под ноги товарищам, сбивая тех, что стояли близко.
Гогоча и беззлобно ругаясь, тойры расступились, давая ему подняться. Но он все прыгал на корточках, крича и кусая подвернувшиеся колени и ляжки. У стола Нартуз погромыхивал стаканом, ожидая, когда Харуте надоест дурачиться. И брови все ближе сдвигались к вмятой переносице.
- Бии, – рыкнул, тряся стакан, – твоя очередь. Ну?
Но Бииви, ойкая, захлебывался смехом, прыгал вокруг «кукушки», высоко задирая волосатые ноги, – не слышал окрика.
Надувшись, оставленный Нартуз огляделся и ткнул рукой со стаканом к дальней стене.
- Тащите его! Сейчас сыграем на его умения!
Тойры бросили скачущего Харуту и, гомоня, побежали к стене, обступая обнаженного светлокожего мужчину, что сидел, обхватив руками колени, и положив на них подбородок, смотрел на мужские забавы.
- Вставай ты! Бегом к столу! Нартуз сейчас выбросит твою ближнюю судьбу!
Вездесущий Бииви схватил мужчину за плечо и толкнул, понукая. Тот встал, поправляя на бедрах засаленную кожаную тряпицу, улыбнулся. И пошел посреди сопящих тойров, радующихся новой забаве.
Загремел стакан, простучали по камню выброшенные кости, мигая красными бликами. Тойры обступили стол, рассматривая рисунки и вопросительно глядя на важного Нартуза. Тот упер в стол толстые руки. Мигнул. Сказал протяжно:
- Твоя судьба, пришлый, судьба грязной собаки. Гавкай и жри потроха, что остались от съеденной рыбы.
И загоготал, сам виляя задом, будто у него отрос собачий хвост. Абит стоял, по-прежнему улыбаясь и без страха встречая взгляды тойров.
- Ну? – крикнул кто-то, – что ждешь? Хочешь получить дубиной по черепу, ты!
- На карачки! – поддержал другой. И снова все нестройно заорали, приказывая и тыча в пол пальцами.
Абит сделал шаг к столу и в наступившем молчании взял кости, не переворачивая их, и проведя по кругу, показал всем два выпавших рисунка.
- Альчики холодов. Ветка зимней сливы, – сказал глубоким спокойным голосом, – знак долгой охоты в лесах, у подножия матери горы. А это, – поверхность другой костяшки мигнула веером черных штрихов на желтоватом глянце, – это время, что можно прожить снаружи, пока холод не сожрет ваше тепло.
- Как-кое время? Какое там время?
Абит положил альчики на стол, выравнивая их так, как упали. Пальцем коснулся вершины веера.
- Концы мгновений смотрят на ветку. Значит, все будут живы. А если б легла вот так, – он отодвинул кость и чуть повернул, – кто-то остался бы в горных снегах. Вот луч времени одного из охотников. Ушел в пустоту.
- Какой луч? – заревел Нартуз, – это собака! Смотри, убогий, вот хвост!
Он тыкал в рисунок согнутым пальцем и тяжело дышал, волнами гоня от злого лица острый запах квашеной черемши и хомячьего лука. Все притихли, и в настороженной тишине Бииви тихонько сказал, будто раздумывая:
- Нартуз увидел хвост…
И вдруг факелы вспыхнули, мелькая испуганным пламенем в потоках быстрого воздуха, взвихренного жестами грязных рук и мужским хохотом.
- Хвост! Хво-хв-фост! Нашел там, а?
- Ты долго смотрел, а, Нарт? Может и под хвост глядел?
- Нюхал! Чтоб уж точно!
- Собака! Аааа!
- Ыыы…
Красный от злости Нартуз ступил было вперед, надвигаясь на Абита, но вспомнил о стакане, что так и держал в руке, сунул внутрь пальцы и, наугад ухватив, ткнул в светлое лицо еще один неровный кубик.
- Слива… слива говоришь? А это что? А?
- Рыбалка, – безмятежно ответил Абит, – видишь, сколько маленьких точек? Если выпадает этот знак, нужно стаскивать лодки, а лес и охота пусть ждут.
Зарычав, Нартуз размахнулся, кости веером полетели из глубокого нутра. Швырнув на пол стакан, мужчина раздавил его подошвой. И снова двинулся грудью на Абита. Все молчали, жадно глядя. Горячий воздух нестерпимо вонял. Мужской пот, возбуждение, тяжелые запахи квашеной зелени и резкий запах сгорающей смолы.
Абит смотрел на противника и, когда тот подошел совсем близко, взмахивая рукой для удара, сделал невидимое движение, будто волна прошла по светлой сильной фигуре, и чуть наклонилась голова, разглядывая лежащего у ног врага. Скорчившись, тот дергался, пряча в колени голову, а ухо заливала багровая кровь.
- Э-э-э! – грозно сказал Харута, сделал шаг вперед и отступил. Подумал и повторил, уже с вопросом:
- Э-э-э?
- Сейчас встанет, – утешил его Абит, – это легкая кровь, сразу из-под кожи.
Протянул руку, но Нартуз, отбрасывая ее, встал сам и, покачиваясь, уставился на соперника.
- Утром – умрешь, – прошипел невнятно.
Абит молча смотрел поверх тяжелого плеча на дальний выход из пещеры, затянутый шкурами. Не ответив, пошел к стене, сел, подтягивая колени и, положив подбородок, прикрыл синие глаза.
Нартуз повернулся и ушел к столу, тяжело сел, отшвыривая ногой остатки стакана, сгреб альчики, рассыпанные по столу. Тойры ждали, прислушиваясь. Когда занавесь отошла в сторону, сгрудились перед столом, и, приветствуя вошедшего жреца Охотника, становились на колено, запрокидывая головы, ждали милости прикосновения к горлу. И после, вставая, отходили к стене.
- Что ваш гость? – цепкие глаза Охотника ползали по сердитому лицу Нартуза, – как ведет себя?
Тойр тяжело встретил взгляд, поднял руку, вытирая со щеки подсыхающую кровь. Ответил уверенно:
- Сидит пнем. Будто сдох еще зимой.
- Забрать его для наказания? – жрец рассматривал стесанную скулу тойра.
- Это? Не-е-е! Это Харута, чтоб его. Не схотел лаять собакой, как выпали кости, я и говорю, ах ты говняная гниль…
- Хватит. С Харутой сам разберешься.
- Разберусь. Мой жрец, мой Охотник.
- Пня возьмете завтра на рыбалку. Пусть таскает большую сеть, что пропадать силе.
- Да мой жрец, мой Охотник. Я его поучу, будет мягкий как лесной мох.
- Хорошо.
Еще раз глянув на безучастное лицо Абита, жрец осмотрел тупые лица тойров, замерших в ожидании конца разговора, и усмехнувшись, вышел. Закачалась, ложась на место, тяжелая штора.
Тойры зашептались, оглядываясь на Абита и переводя взгляды на Нартуза.
- Ты чего про собаку снова! – заговорил обиженным голосом Харута, – то не мне собака выпала, а этому. Который сидит пнем. Пень который.
- Заткнись, – Нартуз сел к столу, подвинул к себе толстый кувшин с кислым вином.
- Значит так, если кто скажет жрецам, что этот пень болтает, убью. Кишки вырву собакам. Если спросят – сидит, молчит. Одно слово – пень. Ясно?
Тойры закивали.
- Ясно? – с угрозой обратился Нартуз отдельно к Харуте.
Тот, помедлив, кивнул тоже.
Отодвигая вино, Нартуз вытер рукой рот, разглядывая разводы крови и виноградного сока на коже. Усмехнулся.
- Ладно, гуляйте, быки. А я, пожалуй, пойду к девке. Бииви, твоя вторая женка сегодня с кем спит? Или – одна?
- Говорит одна, говорит, надоели вы мне все быки хотячие.
- Вот к ней и пойду. Или еще к какой печке. Эй, Пень!
Абит уставил на недавнего соперника синие глаза, улыбнулся удивленно и радостно. Кивнул.
- Чо машешь башкой? Пошли к девке. Поможешь. Подержишь за ногу!
Тойры заржали, выкрикивая советы.

Идя по извилистому коридору, что кое-где поднимался на пяток ступеней, ввинчиваясь в гору, Нартуз сказал вполголоса Абиту, идущему рядом:
- Подождет девка. Понял? Придем в укромище, выпьешь. Да расскажешь мне о костях, что знаешь.
- Расскажу, смелый. Это знания отцов ваших дедов, что пришли от их дедов.
- Заткнись. Сказал же – в укромище скажешь. Ну, точно пень. Пень и есть.