Глава 27

Дождь лил и лил, накрывая степь волнами прозрачной стремительной кисеи, и когда волна проходила, вдруг в разрывах черных туч проглядывало синее небо и солнце бросало на травы и деревья горячие сверкающие блики.
Цапля шла ровно, потряхивая головой и мерно водя сытыми боками – у стойбища Патаххи травы были сочные, вкусные. Отдохнувший Крылатка поглядывал на нее черным глазом, опушенным щеткой ресниц, коротко ржал, заигрывая, а потом замолкал и улетал вперед, подчиняясь хлопку мужской ладони по горячей шее. Оглядываясь, Техути видел счастливое, похудевшее от череды бессонных ночей лицо княгини, нежные голубые тени под глазами цвета старого меда. И его сердце наполнялось мужской гордостью.
«Я брал ее. Брал так же, как до того – черную гибкую Онторо, что привыкла к темной страсти и не мыслит другой любви. И то было хорошо, но это, со светлой женщиной, которую надо вести в темноту шаг за шагом, делая ее мучения сладкими, приучая к ним и насыщая ее разум знанием о том, что никто не возьмет ее так, никто и никогда. – Вот где истинное наслаждение».
Это пьянило. Возвышало и наполняло восторгом.

«Как хорошо, что я умен. Как прекрасно не просто получать телесные удовольствия, а осознавать их, думать вперед, вспоминать прошлое, выстраивать, сравнивать, и – идти к намеченной цели. Уводя свет в темноту, откуда не бывает возврата. Она подчинится, как подчинялась, боясь, что старик шаман услышит ее стоны, и одновременно наслаждаясь этим страхом. Будет послушно ступать, и он не отпустит ее руки, пока оба не перейдут границу, за которой для нее мира не станет. Там, в кромешном мраке, полном невидимых чудовищ, он впервые отпустит ее ладонь. Отступит в темноту, молча ожидая. И оставшись одна, она кинется к нему, сама ища на его груди защиты и утешения. Признавая его полную власть над собой. Он будет ей миром, он один.
И воцарится гармония мрака»
- Хей-го-о-о! – закричал он, поворачивая коня на месте, а Крылатка, храпя и вскрикивая, присаживаясь на задние ноги, бил передними, косил глазом, красуясь. Мотая красивой мордой, снова взлетал, отталкиваясь от трав, уносился вперед.
Княгиня смеялась вслед, хлопая Цаплю по шее. Она почти не спала этой ночью и это было плохо – впереди день в стойбище, полный хлопот, и люди ждут ее слов и решений. Негоже все забывать, принося в жертву болотному демону страсти, каким бы красивым он не казался в ночи. Но она любит. И Техути любит ее, вон как резвится – мальчишка. А значит, их ночами болотный демон идет рядом с нежной песнью солнечной красавицы Миисы. Ей нечего бояться, то, что происходит ночами – это всегда дело двоих. Так Фити говорила ей. И женщины племени думают так же. Иногда, собираясь на лиловых от шалфея полянах ткать свадебные ковры, смеются, перебрасываясь шуточками, рассказывают друг другу смешные и стыдные вещи о своих мужьях и своих любах. Девочки краснеют под хохот старших подруг. А потом мужчина, идя через стойбище, позвякивая доспехом или любуясь наточенным мечом, вдруг останавливается, глядя на стайку красавиц, что хохочут, блестя глазами – над ним. Охлопает себя по бокам, проверяя – на месте ли штаны, и пожимая плечами, идет дальше, пока девушки шепотом вспоминают рассказанные его любой ночные секреты. Сама Хаидэ никогда не слышала о вещах таких, что происходят у них с Теху. Но она вообще слышала мало, совсем девочкой уехала в полис. А там Теренций… и его пьяные гости. То, что проделывали они после пирушек, даже демону Йету не пришло бы в его склизкую голову. Но там не было любви, а сейчас она есть…
- Дожди обогнали нас, Хаи! Давай догоним небесную воду!
Она засмеялась и поскакала быстрее, дыша свежими запахами трав и промытого неба. Вдалеке поднимались еле заметные дымки. Если не медлить, то они въедут в лагерь, не успев даже проголодаться.
- Хаи! Давай остановимся. Смотри, как тут красиво.
Он скакал рядом, смеясь, нагибался и хватал ее колено, показывал на залитую морем желтых цветов степь, с гудящими пчелами, стоящими над цветами.
- Скорее, давай ляжем в цветы! Люба моя, хочу тебя в этих цветах.
- Нет, люб мой, нет. Нам пора, мы и так уже задержались.
Она рассмеялась его обиженному виду.
- Не грусти. Кончится день, и мы снова будем вместе.
- Всегда?
- Конечно! Я ведь люблю тебя, ты – мой люб.
- Но не муж.
Улыбка сбежала с лица Хаидэ. Кони мерно шли рядом, над подсыхающими травами струились дымки испарины, дурманящей запахом меда и нежной пыльцы.
- Зачем ты. Снова. Ведь так хорошо все.
- А почему ты не хочешь послушаться меня, Хаи? Ведь я прошу малого – если мы любим, давай останемся тут, ненадолго. Выходит, кончилась ночь, и ты гонишь меня из своего сердца?
- Теху, люб мой, мое сердце – твое. Но позволь мне вершить дела, которые держат племя.
- Да. Да! Ты мать племени, ты велика и славна.
Он ударил коленями Крылатку. Но Хаидэ, нагибаясь, поймала его руку.
- Я беспокоюсь не только за племя. Ахатта ушла и с ней ушел Убог. Я должна знать, что оба вернулись.
Хаидэ говорила мягко, стараясь удержать ласковое настроение, владеющее обоими с того мига, как попрощавшись с шаманом, мальчиками и старой Цез, они выехали в степь. Но, кажется, солнце снова накрывает внезапная туча…
Техути отнял руку. Поехал рядом, глядя вперед.
- Хаи. Мы говорим и не слышим друг друга. Я говорю тебе – люблю. А ты мне – про Ахатту, что мечется, не отягощая себя мыслями, да про неума, ее дружка. Я снова говорю тебе – люблю. А ты мне – вот подожди, придет ночь.
- Я тоже говорю тебе люблю. Но ты не слышишь меня. Не слышишь, да?
- Любишь? Так докажи это!
Он дернул коня и встал перед всадницей, не давая ей двинуться вперед.
- Такая малость – позволить себе подчиниться просьбе, которая сладка для обоих! И этим доказать, что твоя любовь истинна!
- Не кричи!
Он отвернулся, по-прежнему держа Крылатку и не уводя его в сторону. Над желтыми купами цветов мелко трепеща крыльями, висела птица, испуганная их спором. Не улетала, боясь за неуклюжего птенца, что бегал там, среди стеблей.
Женщина смотрела на стройную напряженную от обиды фигуру, на темные волосы, забранные в тугой хвост, связанный кожаной лентой. И вдруг ярость упала сверху, темня глаза и заставляя пальцы сжать рукоятку короткого меча на поясе.
- Ты не должен испытывать нашу любовь и каждый миг просить от меня доказательств, Теху. Я отдала тебе сердце. Чего тебе еще? Не заставляй меня ничего доказывать!
Она замолчала, тяжело дыша и ненавидя его в этот миг. Вдруг в стройной фигуре красивого мужчины привиделась ей незнакомая пустая женщина, что вертится перед зеркалом, требовательно дробя жизнь на мелкие дольки, состоящие из упреков и ненужного говорения. И княгиня с усилием заставила себя вспомнить: сидел над умирающим Пеотросом, бросался спасать ее, тащил на себе из земляной норы мертвого Патаххи, когда она умирала там… Это он, ее любимый. И нельзя дать вырваться злым словам о том, что так, как он сейчас, поступают лишь женщины, а не мужчины. Женщины, не имеющие дел, все дни проводящие в пустоте. Нельзя говорить такое мужчине.
- Ладно. Поедем. Но все же, твоя названная сестра уже большая и сама позаботится о себе. И знаешь, Хаи, в ней есть что-то плохое.
- Зачем ты.
- Ты любишь ее и знаешь с детства. А мне поверь, я вижу все свежим глазом. Она принесет тебе горе, это так.
- Ахатта? Мне? Нет, нет, люб, уже нет.
- Посмотрим…

Дальше ехали молча. И вдруг, под ярким солнцем, среди бескрайнего поля желтых цветов на Хаидэ накатила тоска, такая, что она еле сдержала стон. Качнулась на лошади, прикрывая глаза, перед которыми желтые цветы стремительно покрывались серым шершавым налетом. Будто ее сердце кинулось через глаза куда-то вперед и понеслось по сужающемуся в злую точку серому коридору. Кинулось, одновременно оставаясь на месте, и растянувшись, заболело, затукало, высасывая из крови влагу, суша горло и язык, до тошноты.
Ничего не видя, она цеплялась за поводья, изгибала плечи, чтоб не сползти с седла на ходу и не упасть под ноги мерно скачущей Цапли. А та, заржав, мотала головой, кося на хозяйку испуганным глазом.
«Не хочу»… Мысль пришла и уперлась пятками в землю, отчаянно желая остановить время. Остаться тут, в поле желтых цветов, среди черных ныряющих пчел и смаргивающих белизну бабочек. Но впереди ждали заботы и княгиня, прерывисто втягивая воздух в легкие, скрутила приступ тошноты. Будто проглотила что-то отвратительное на вкус, комком загоняя в желудок.
Техути ничего не заметил. Ехал чуть впереди, ловко сидя, то прямо, то пригибаясь к шее Крылатки и похлопывая по серой в жемчужных пятнах шкуре.
Когда на плоской вершине холма, последнего, что скрывал от глаз близкий лагерь, появились шеренгой несколько всадников и понеслись им навстречу, Хаидэ поняла, сердце не зря говорило с ней. И прибавив шагу, обогнала спутника. Обреченно поскакала вперед, к черным фигурам и уже видным суровым лицам под острыми шапками.
- Что? – отрывисто спросила у Нара, когда тот осадил коня и повел его рядом с Цаплей обратно, потому что княгиня не остановилась, стремясь вперед.
- Плохо, княгиня. В лагерь приехал твой муж. Совсем плохо.
- Что? Да говори же!
Она хотела остановиться, выехав на плоскую вершину. Повернуть Цаплю, наехать на скачущего рядом советника, чтоб глядеть в глаза, когда он скажет страшное. Но руки сами встряхивали поводья, и женщина смотрела вперед, на приближающиеся снизу широкую поляну, уже вытоптанную, с кострищем в середине и маленькими палатками, разбросанными по кругу у подножия плоских холмов.
- Твой сын.
- Сын… – она поддала коленями и понеслась вперед, вниз, оставляя за спиной голос советника:
- Твой муж скажет тебе сам.
Цапля ворвалась в лагерь, пронеслась мимо палаток, загремел и покатился отброшенный копытом котелок, сбоку заплакал ребенок, которого подхватила мать, отступая. А рядом с большим костром, на расстеленной старой шкуре сидел Теренций, некрасиво раскинув голые ноги, с подолом военной туники, задранной на бедро. Блестящий панцирь, который надевал он на торжественные встречи, сидел косо, сползая на грудь незакрепленным краем. Увидев Хаидэ, грек рассмеялся и поднял дрожащей рукой мокрый чеканный кубок. Рука, тоже облитая красным вином, казалась обмакнутой в жидкую бледную кровь.
- Вот она! Вот цар… царствен-венная мать!
Бросил кубок и, прижимая к сверкающему металлу руку, поклонился, заваливаясь на бок. Упал, громыхнув головой по лежащему рядом шлему. И заплакал.
Хаидэ застыла в седле, с ужасом глядя на совершенно пьяное лицо, искаженное горем. Крикнула сверху:
- Что? Где он?
Лежа, Теренций смеялся, поворачивая к небу лицо в потеках слез и вина. Хаидэ слетела с лошади, беспомощно оглядываясь, смотрела на обступивших ее воинов и женщин, к юбкам которых прижимались дети. И увидев Фитию, пошла навстречу, отталкивая людей.
- Фити…
Та схватила протянутую руку. Стала говорить медленно и четко, не сводя с потерянного лица княгини жестко сощуренных глаз:
- Приехал сам, верхами. С ним три раба и два наших воина. Сказали, еще едет повозка, чтоб забрать хозяина обратно. Князя Торзу увезла Ахатта. Явилась в дом, что-то рассказывала, что ты, мол, велела. Навестить.
Хаидэ обмякла, накрытая внезапным облегчением. Ахатта забрала мальчика. Что-то взяла себе в голову. Ну хорошо, он жив, с ней. Где же…
- Я ей скажу… где она? Где, Фити?
- Твой муж сказал, она убила вашего сына.
Мир вокруг снова стал серым, качнулся вниз, улетая из-под ног. Осталась лишь твердая рука старухи и ее прищуренные злые глаза. И держась за родную руку, Хаидэ неуверенно засмеялась, боясь отвести глаза.
- Нет. Не-е-ет. Она не могла.
Но позади вскрикивал Теренций и, вспомнив, – его голова ударилась о шлем, как деревянная, чужая, Хаидэ поняла.
Фития притянула ее к себе, стараясь удержать на ногах. Зашипела в ухо.
- Стой. Ты – вождь.
- Да. Да…
- Рабыня сказала, ведьма околдовала стражей и няньку, они все еще не в уме. Лежат. Выживут ли. Девчонка сама видела, твоя сестра пришла в детскую. И забрала мертвого мальчика.
- Откуда? Откуда знать ей, что мертв? Может, он спит?
Ей казалось, что кто-то сверху опустил на голову тяжкий сверкающий топор и тот рассек ее на две половины. Половина-мать рыдала, отворачивалась и с криками нет, не верила ни единому слову, на все находя возражения. Половина-вождь думала, принимая сказанное, и заклинала мать не мешать, не затемнять картину случившегося безрассудными воплями горя, ведущими к безумию. А еще ей нельзя. Нельзя предаваться горю, даже самому страшному.
- Она поклялась перед судьей, что Ахатта забрала мертвого. Убила и забрала.
- Как?
- Она сказала, что вынула его из постели и напоила отравой. Дождалась, когда перестанет дышать, завернула в плащ и унесла, рассказывая, что готова получить возмездие. Потом. Когда сделает свое дело. Твоя сестра вышла из ума, Хаи. Прими это.
Туман клубясь, опустился и накрыл все вокруг, смазывая очертания, делая незнакомыми фигуры и жесты. Только голоса становились все резче и злее, рвали уши заточенными когтями. Не отпуская руки Фитии, княгиня медленно оглядывалась, смотрела в лица, не видя. Лишь слышала приходящие и смолкающие голоса.
- Их нет, княгиня.
- Мы разослали людей, их не нашли.
- Убог ушел вместе с женщиной.
- Не возвращались.
- Приказывай, княгиня.
- Надо собрать совет.
- Где этот пергамен? Пусть даст ей читать.
- Асет? Что там?
- Княгиня, едет повозка. Из полиса. Будут к ночи.
- Твой муж заснул. Мы отнесли его в палатку.
- Ты будешь говорить с теми, кто видел? Едет рабыня, что подписала свои слова.

Время от времени она видела свои руки – они что-то делали. А ноги куда-то шли. И посреди чужих нестерпимых голосов раздавался еще чей-то голос, что отдавал распоряжения, спрашивал, указывал. Ее голос.
А потом все стихло, сменилось приглушенным шумом обыденной жизни стойбища. Ржали кони и коротко блеяли овцы, лаял пес, стучали ножи хозяек. Разве что смеха и песен не было слышно. Сидя на камне у порога палатки, в которой храпел и ворочался Теренций, она увидела солнце, клонящееся к закату. Подумала отстраненно – только что было позднее утро. Двое скакали через желтую степь…
- Хаи… бедная моя Хаидэ…
Она непонимающе посмотрела на бронзовое лицо, черные гладкие волосы, забранные назад, шею в вырезе старой рубахи. Грустные серые глаза.
- Уйди.
Лица не стало и снова вместо всего, что вокруг, осталось лишь солнце, большое и красное, неумолимо и незаметно спускающееся к травам. Сейчас оно уйдет за травы. И свет кончится. Навсегда. Нужно только немного подождать.
- Княгиня.
Нар стоял над ней, теребя рукой короткую бороду, шапка скинута за спину, болтается на кожаном ремешке. Так висела шапка на худой спине Ахатты, когда воины Торзы забрали их с песка, …они убежали из стойбища на море. Не дали одеться и дети ехали через вечернюю степь. А княжна злилась на отца. И рядом скакал Исма. Он умер. Ахатта убила смелого Исмаэла, в которого была влюблена девочка Хаидэ. Ахатта убила ее сына…
- Твой муж уже может сказать, он спит с полудня. Мы вытащим его и окунем в воду. Тебе нужно выслушать, пока не приехали за ним.
- Я еще посижу тут, Нар. Дай мне времени. Чуть-чуть.
Советник кашлянул и ушел, топая сапогами. На ходу закричал раздраженно, распекая мальчиков за то, что уставшие кони все еще под седлами. Хаидэ огляделась. Сумерки наливались мраком, вдалеке все ярче пылал большой костер, вокруг которого двигались серые фигуры. Скоро ночь станет черной. Люди станут черными. А ее мальчик где-то. У него такие смешные пятки, теплые и совсем крошечные, как лапки волчонка. И маленький толстый животик. Ахатта кормила его темным молоком. И он смеялся, показывая беззубые десны.
- Птичка, нельзя.
Фития села рядом, обнимая ее за плечи.
- Поплачешь потом. Сейчас надо тебе говорить с мужем. И с людьми. Потом хочешь, я заберу тебя в степь. Там погорюешь.
- Да. Да… Где Нуба, нянька?
- Что?
- Где мой… мой. Где он?
- Ты в памяти, птичка? Нубы нет. Давно уже нет. Не смей плакать. Нельзя тебе!
- Нельзя. Даже этого нельзя? Кто выбрал мне такую судьбу, Фити?
- И вопросы такие нельзя. Иначе завоешь волком, падешь наземь. А тебе еще жить.
- Я не хочу.
- Ну…
За их спинами застонал в палатке Теренций. И Хаидэ заледенела, услышав, как в беспамятстве он зовет сына, перечисляя неуклюжие ласковые имена. Встала, покачиваясь. Нет сил было слышать, и она крикнула, подзывая мужчин.
- Асет! Казым! Принесите воды, много.
Сидя на камне, смотрела, как мужчины усаживали мокрого и дрожащего грека, накидывая на толстые плечи плащ. Тот вырвался, взмахивая рукой.
- Вина! Где кубок мой? Дайте, шакалы.
- Теренций. Расскажи мне все. Потом выпьешь и вернешься в полис.
Подождала и кивнула Асету:
- Принеси вина. Немного.
Она сидела, крепко держась за руку няньки и сжимая ее, когда Теренций всхлипывая и призывая гнев богов на голову Ахатты, укоряя старого Торзу и саму Хаидэ, бессвязно рассказывал о разговоре с гостьей, о том, как под утро рабыня подняла крик, стоя у входа в спальню. О том, как плача, отвечала про виденное.
- Твоя сестра, порождение скорпиона, вынесла нашего сына, он плакал, поила его ядом из тайной фляги, привязанной к поясу. А потом он захрипел и задергался. И умер. Она так и сказала, слушая его дыхание «вот ты умер, сын высокой сестры, я забираю твое тело». И тогда Мератос спряталась за колонной, а змея…
- Мератос? Это она видела?
- И что? Пока ты тут, правишь волками, в моем доме есть женщины. Ты не знала этого? Она молода и глупа, но она не убивает детей! Моего сына, моего мальчика. Боги, за что караете вы старого Теренция? За что посылаете ему волчиц вместе жен и отбираете сыновей? Ты! Только из-за сына терпел я тебя, порождение диких степных тварей!
- Я мать ему, Теренций. Мое горе…
- Горе? Ты опросталась в степи и тут же выкинула его из сердца! Да девчонка рабыня чаще держала его на руках и лучше знала, как он смеется и плачет! Молчи про горе, дикарка! Где оно? У тебя даже нет слез, чтоб оплакать нашего сына!
Он согнулся, пряча опухшее лицо в ладони. Свет маленького костра упал на голую кожу темени, покрытую тонкими прядями спутанных волос.
- Я найду ее. Найду и выслушаю ее рассказ. А после она понесет наказание.
- Мальчик мой! Его не вернуть. Но пусть, пусть умрет подлая паучиха. Я знал, знал, что твои дружки принесут в мой дом сплошные несчастья! Ты пригрела ее, ты приветила этого тощего жреца, конечно, тебе нет дела до собственного мужа и сына. У тебя жеребец, всегда усладит своей дубиной твою женскую жадность. Думаешь, я дурак? Думаешь… ничего не понял? И вот, мало тебе моего позора… Аникетос!
Выкрикнул имя, сорвался в кашель, захрипев. Фития за плечом княгини холодно разглядывала дергающиеся руки. Подумала – эк тешит себя своим горем, видно выторговать себе чего хочет. Понять бы чего.
Из темноты на противоположной стороне лагеря возникли несколько огней, заржала лошадь, заглушая усталые возгласы и скрип повозки. Ей нестройно ответили другие кони. К палатке бежал Асет.
- Княгиня, приехали люди из полиса. А еще. Нар просил сказать – только что прискакали гонцы с тракта, у них плохие вести. С кем будешь говорить?
Теренций поднял голову, переводя глаза с жены на вестника.
- Сначала пусть скажут гонцы. Пойдем. – она двинулась к Асету.
- Вот! – крикнул вдогонку муж, – вот!
Хаидэ прошла мимо столпившихся у эллинских повозок людей, мельком глянула на завернутую в плащ женскую фигуру. Кивнула Анатее, что поклонилась ей и осталась стоять, горестно глядя вслед. И подойдя к большому костру, поздоровалась с гонцами – тремя запыленными охотниками, вскочившими с чурбаков.
- Княгиня, да будут боги племени добры ко всем нам. Плохие новости. На тракт нападают разбойники. Налетают из степи, внезапно. Убивают погонщиков. Забирают самое ценное, чтоб легче было унести. И исчезают, да некому их догонять. Страшны.
- Расскажешь, что за люди, видел ли кто – чем вооружены, сколько их.
- Да мало скажу, достойная. Мало. Все убиты, кто видел. Сейчас главное – другое. Вот у меня тут свиток. Это еще князь Торза подписывал, пусть будет ему мир и покой за облаками. По свитку за вами долг, который Зубы Дракона обязались отдать по честному уговору не деньгой и не товарами, а исполнить трижды требование защиты. Мы дважды просили и дважды получали. Вот приехали втрете.
- Показывай, уважаемый.
Она протянула руку, развернула желтый пергамен, покрытый значками. Внимательно прочитала написанное, про себя отмечая пункты договора и даты. Остановилась, разглядывая слова о количестве воинов. И с грустью увидев в самом низу вручную прописанный вензель Торзы и оттиск его печати, кивнула.
- Все верно. Сколько воинов ты хочешь, уважаемый Клот, и когда отправить их тебе?
- Три десятки, княгиня. Я бы просил всех, что пообещал нам старый князь, но во второй раз мы брали в наем полное число и еще семерку сверху. Так что, чтоб честно, пусть будут три десятки, не четыре. Вот свиток, про первый и второй наем, видишь? Второй тому пять лет. И все воины вернулись живыми, честь вам.
- Хорошо, достойный Клот. Ты получишь воинов. После того, как я приведу их из похода.
- Но… Я вижу много людей вокруг. И знаю, что рядом есть два военных лагеря.
- Воины нужны мне самой, сейчас.
Гонец помолчал, оглаживая рукой седую квадратную бороду с вплетенными в нее кожаными шнурами. Сказал медленно:
- Зубы Дракона издавна славны честностью найма. Я не пришел бы, не будь страшной нужды, княгиня. Ваши воины – великая ценность и мы всегда старались справиться сами. Но нынче нечего ждать. Я потерял жену и дочь, их увели тати. Может быть, они еще живы.
- Да. Но мне надо снарядить погоню. За моим сыном. Он будущий вождь.
- Я слышал, твой сын мертв. Горе, княгиня. Но живые важнее мертвых. А для меня моя дочь важнее чужого сына, прости.
- Я понимаю. Но мой сын…
- Если бы не было подписи князя, я склонился бы и ушел, оставив тебя с твоим горем.
- Я не могу. Всё. Вам дадут поесть и припасов в дорогу. Утром возьмете десятку и поезжайте.
Она отвернулась и пошла. Все быстрее, будто боялась, что тяжелые взгляды догонят и остановят ее. Но догнал ее Нар, пошел рядом. Чуть позади держался Казым, топал, позвякивая доспехами.
- Прости, княгиня, ты не права.
- Нар, им хватит десятки. Наши воины лучшие. К чему им на тракте три-десять? Пусть возьмут одну и расставят по двое, чтоб следили за степью.
- Дело не в том. Клот уедет и растрезвонит всем, что женская слабость заставила тебя нарушить уговор. У него жена. И дочь.
Хаидэ резко повернулась, схватила советника за плечо.
- Три-десять! В моем лагере только десятка, все прочие розданы, ты сам знаешь! И обещаны, готовятся ехать. Если он заберет три и разъедутся нанятые, кто будет держать лагеря мальчиков? Кто защитит женщин?
- Нам хватит тех, кто остается, княгиня.
- А кто поедет со мной разыскивать Ахатту?
- Возьми троих. Перволеток. Прости, Хаидэ, умерший мальчик, безумная женщина и неум-бродяга – тебе хватит тройки молодых. И сама ты – воин. Да и жрец твой уже неплох в учебных боях.
- Нар. Я знаю, куда могла она уехать. И поверь мне – там понадобятся не трое, а полста.
Но советник покачал головой, кладя руку на рукоять меча.
- Тебе нужно найти и наказать ее. А им – защитить дорогу, по которой идут множество мирных людей. Если ты против – мы собираем совет. Но обещанные воины завтра утром уедут с Клотом. Прости, высокая княгиня.
Он протянул руку, коснулся плеча, но Хаидэ молча отступила. И отвернувшись, пошла к палатке, откуда слышались выкрики и жалобы Теренция.
- Хаи, – Техути вынырнул из темноты, пошел было рядом, но она остановила его. Сказала отрывисто:
- Говори здесь, Тех. Не надо, чтоб Теренций…
- Хаи, Нар прав. Ты вождь. Не впадай в слабость. Иначе племя останется без куска хлеба, ты разрушишь все, что создавали вожди от Беслаи до Торзы. Ты не вправе заставлять воинов носиться по степи, разыскивая безумную. Я люблю тебя, Хаи. Но…
- Я ненавижу. Всех вас ненавижу.
Она вырвала руку и ушла.

Темнота становилась все гуще и злее. И потому Хаидэ даже не удивилась, когда протрезвевший от ледяной воды, вылитой на голову, Теренций, махая руками рабам и слугам, заступил гордо стоящую Мератос, укутанную в богатый плащ, и прокричал:
- Перед людьми, моими и твоими, Хаидэ, я отказываю тебе в своем доме. Больше ты не жена мне. Совет примет мое прошение и освободит меня от супружества с чужеземкой. Вещи пришлю. И забирай своего ученого раба. А больше ничего твоего нет в доме знатного Теренция. Я сказал. И тому порукой – моя подпись. Вот тут.
Он схватил поданный писцом документ и стал тыкать им в ночной воздух, показывая черные буквы и подпись. Над краем плаща, что укрывал лицо Мератос до самого носа, горели торжеством глаза. И когда наоравшись, купец покачнулся, она вскинула руки, унизанные браслетами, поддерживая его и шепча слова утешения. Обняла и, семеня сандалиями, заботливо повела к повозкам, в которые снова впрягали лошадей.
- Ни единого мига тут! Уезжаю! Крикните воинов, тех, что по уговору, остаются мне.
- Мой господин. Вы слышали, что велел господин? Быстро ведите воинов! Мы едем.

Хаидэ догнала небольшую толпу, растолкав слуг, схватила девочку за плечо.
- Ты еще не рассказала мне, Мератос, что случилось той ночью.
- Пусти! Я все сказала судье. Он записал. Там стоит мой значок.
- Теренций. Ты волен поступать, так. Но прикажи своей рабыне, прошу, пусть она расскажет мне.
- Расскажи ей, – вяло сказал Теренций, ворочаясь под пологом повозки, – скорее, нам надо ехать.
Мерастос насупилась и отойдя, села на чурбачок, с вызовом глядя на стоящую перед ней Хаидэ. Из-за спины княгини выплыл, треща, красноватый свет – Асет встал рядом, поднимая надо головами факел. Княгиня кивнула ему, благодаря. И подумала – да зачем мне. Я уже слышу ее голос и чувствую ее сердце.
Молча, прикрыв глаза, выслушала затверженный рассказ девочки, повторяющий то, что было записано в еще одном свитке. Лишь ужасалась, когда та не сумела скрыть торжества в голосе, говоря о беспамятных стражах и о словах Ахатты про возмездие. И насторожилась, когда рассказчица замялась, на короткое мгновение, всего один вдох пропустив, говоря о том, как именно Ахатта отравила мальчика. Но ничего не сказала, дожидаясь конца рассказа.
- Ты говоришь, она приехала одна? И одна постучалась в ворота дома?
- Катиос так сказал, он увел на конюшню ее лошадь. Она злая. Черная ведьма. Всегда такая была! А я так любила маленького князя…
- Всё? Больше тебе нечего сказать о той ночи?
- Я все рассказала, что видела. И что слышала. О горе, какое горе отцу, бедный мой господин Теренций.
- Иди. Утешай своего хозяина.

Она глядела, как повозки ползут вверх, и после скрываются за плоскими макушками холмов. Асет, стоя рядом, сказал:
- Там скоро начнется совет, высокая княгиня. Тебе пора.
- Иди, Асет. Скажи отцу, я приму любое их решение. А мне пора собираться в путь.

Она шла вверх по склону, не поднимаясь на макушку холма, а держась в чуть поднятой над стойбищем седловине меж двух вершин, торопилась уйти в черную степь, чтобы, наконец, побыть одной, уйти так далеко, чтоб завыть, зная – не услышат. Но знала, что так далеко не уйдет, значит, нужно исчезнуть в темноте и повалиться на землю, грызя траву, биться лбом и суметь поплакать. О своем сыне, о мальчике, убитом сестрой Ахаттой. Чтоб после встать и вернуться, сесть на Цаплю и взяв вторую лошадь, отправиться на поиски безумной. Надо было велеть Фитии собрать в дорогу еды. И, может быть, Техути не бросит ее, поедет тоже.
Стоя на черной траве, оглянулась на красное зарево стойбища, что висело над волнистой линией холмов.
«Почему я не верю, в то что мальчика убила Ахатта? Мой ум верит, по-настоящему. И горе мое – настоящее. Почему же сердце не верит, там в глубине?»
Она шла и шла, цепляясь ногами за корни и переплетенные стебли, глотала ночной воздух, в котором переливались, смешиваясь, тепло яркого ушедшего дня и прохлада ночной земли. И когда шум стойбища стих, остановилась и упала в траву, хватая ее горстями и дергая из плотного дерна. Покорно ждала слез, а они не шли. Злилась, понимая, что завтра будет усталая и слаба. И снова и снова спрашивала себя, будто держа жесткими руками за шею и сдавливая все сильнее.
«Ты веришь, что он мертв? Ты веришь, что она – убийца?»
Затаивалась, слушая себя, и падала лицом в разрытую землю, понимая – верит.
Но после переворачивалась и смотрела вверх, на звезды, что высыпались поверх небесного тракта.
«Можно ли верить и не верить одновременно? Бывает ли так?»