2
Степь

– Уйди! Не трогай его! – Хаидэ налетела на мальчика, когда он уже высоко поднял ногу. Сверкнула вылощенная кожаная подошва. Сильно пихнула его в бок, мальчишка покачнулся, топнул, растопырив руки. Промахнулся – расписной глянцевый уж блеснул в желтой траве и скрылся.
– Волчиха лохматая! – мальчик сжал кулаки, набычившись, и пошел на девочку. Та независимо выпятила подбородок, но стрельнула глазами по сторонам. Никого. А Пень – сильный, может и стукнуть.
– Пень, ну, ты чего? Пусть ползет. Он красивый, – попыталась словами удержать на расстоянии.
– Чего-чего! С утра бродим! Я б его в костер.
Хаидэ улыбнулась:
– Так ты голодный? Так бы и сказал. Чего в змее есть, одни косточки. Пойдем в балку, там инжир и сливы. Здесь недалеко.

Пень опустил кулаки:
– Ты, Хаидэ, лиса. Как есть лиса. Что мне с твоего инжира? Я – большой, я мяса хочу. А ты – увела с утра, ходи с тобой!
– Да, большой, – мирно сказала Хаидэ, – ты у нас большой Пень. Ну, не злись. Подождем Ловкого. Вместе что-нибудь придумаем.

Вдвоем сели на пригорке, раскинув по склону ноги в кожаных заплатанных штанах. Внизу по степи жарко, а наверху – ветерок. Пень сопел все еще обиженно, ковырял грязным пальцем дырку на колене. Хаидэ, запрокинув покрытое крепким загаром лицо, пыталась увидеть жаворонка, что пел в небе.
– Лиса-а! – зазвенел из степи девчачий голосок, разбивая песню птицы на отдельные звонкие бусины. Пень завертел головой. Хаидэ нахмурила выгоревшие брови:
– Крючок! Нашла нас, – и глянула строго на мальчишку:
– Пень, ты ей сказал, где искать?
Пень засопел громче, снова обижаясь:
– Опять ты! Не говорил. Она хитрая. Сама, небось, подслушала ночью.
Хаидэ вздохнула. Поверила, Пень не скажет. Сама Крючок подслушала, на то она и крючок, вцепится – не оторвешь. Хаидэ и не сердилась особенно. Но Пень и Ловкий – друзья, а Крючок так, сбоку припеку. Скоро уже в дальнюю степь откочуют. Вот Хаидэ и хотела, перед уходом, побежать к морю с друзьями, показать. Ловкий на море был, с отцом, и Хаидэ была, а Пень – ни разу. Ну, ладно, решила, щурясь на пологие склоны, пусть и Крючок идет. Болтать только будет, как степной скворец.
– Лиса-а! – крик взлетел вверх и, повторился уже отчаянно, со слезами, топнув в голосе ногой, – да, Хаидэ, же!
Хаидэ встала, отряхивая бока. Далеко в зеленых ладонях степи виднелись две черные фигурки. Девочка улыбнулась. Крючок сначала Ловкого нашла, как в плен взяла. А он теперь водит ее по степи, чтоб не увидела, где Хаидэ и Пень.
– Кричи, Пень, – велела девочка. Пень, кряхтя, встал, приложил руки ко рту и заорал густо. Кричать он любил. Фигурки остановились, замахали тонкими веточками ручек. И двинулись быстрее.
Ребята снова уселись. Пень повздыхав, лег навзничь, подвигал головой, приминая сухую траву. Свалилась с темных волос ушастая шапка.
– Лиса?
– М-м?
– Море больше степи?
– Ага.
– Ну?
Хаидэ наклонилась, пощекотала травинкой над верхней губой Пня, где капельки пота:
– Вот тебе и ну! Море, оно – как небо.
– Ну?
– Что нукаешь? Нам осталось вон, две горы пройти и сам увидишь. Купаться пойдешь. Будешь, как рыба живая.
– Не-е, – Пень перевернулся на живот и положил подбородок на кулаки. Следил, как приближаются внизу маленькие фигурки, уже видно, которая – Ловкий, а какая – Крючок.
– Не пойду я в море. Как это, в небе купаться. Дед говорил, вода горькая и в ней чудовища.
– Сам ты, Пень, чудовище! Я же купалась.
– Так ты ж с отцом была. И с охотниками. У них – луки, большие.
– От чудовищ, Пень, луки не помогут. Охотники их на берегу оставляли. Да мы не побежим в глубину. Мы так, у берега. Ты же в озере купался. И в ручье.
– В ручье все видно. Там чудовищ нет.
Хаидэ тоже улеглась на живот. Посмотрела на мальчика сбоку:
– В море ракушки. Вкусные, – посулила вкрадчиво, – в костре напечем, ага?
Пень вздохнул, соглашаясь, забурчал животом.
Молчали, разморенные, смотрели, прищурив глаза, ждали. Пень даже вздремнул, опуская потяжелевшие веки.
– Ой, Лиса! А я кричу-кричу! – зачастила Крючок, тяжело дыша, как только ее голова с заплетенными косицами показалась над серым валуном склона. Вылезла, хватаясь за рукав Ловкого, и, отпустив, свалилась рядом, потирая коленку, – хорошо встретила вот его, он проводил!
Хаидэ, покусывая травинку, зорко глянула на Ловкого. Тот закатил глаза, и, разводя руками, скорчил гримасу.
– Ну, нашла. И чего? – немилостиво спросила Хаидэ.
– Отец тебя обыскался! Ругается. К утру рыбаки едут. А тут гонец прискакал и с ним эти, что из полиса, греки. Важные. Будут с отцом твоим говорить!
– А я при чем?
– Хаидэ, нянька сказала, тебя смотреть, – и Крючок, не закрыв рта, сама уставилась на девочку с жадным любопытством.
Хаидэ почувствовала, как юркнул по спине холодок, точно маленькая змейка. Всегда Крючок с гадостями…
– Чего меня смотреть, – буркнула, – что я, луна в небе?
– Луна, не луна, а дочь вождя. Замуж тебя отдадут!
– Как это – замуж? – растерялась Хаидэ и посмотрела на Ловкого. Тот, высокий, почти мужчина уже, глядел серьезно.
– А так! – в узких глазах Крючка засветилось злорадство.
– Ты ее, Лиса, не слушай, – вмешался Ловкий, вытирая потный лоб. Улыбнулся, но глаза так и остались серьезными.
– Она и мышиный писк переврет. Отец говорил, князю из полиса воины нужны. Вот он и приедет. Будет твоего просить, насчет наема, – и он вытер мокрую руку о край грубой рубашки.
– Перевру? Да я сама слышала! Лиса, твоя нянька плачет, с тобой просится!
– Ну, просится, – Ловкий глянул на Крючка с мрачной досадой, – не сейчас это будет. Они просто договорятся, на потом, – пояснил, оборачиваясь к Хаидэ.
Помолчали. Пень, не вставая, выворачивал голову, чтоб видеть лица друзей. Хаидэ носком мягкого сапожка наступила на сочные листики ушек. Растерла подошвой и поморщилась от острого запаха зелени. Трое детей сочувственно смотрели на нее. …Плохо быть дочкой вождя.
Она вдруг разозлилась. Вокруг весна, птицы, трава вон какая, вся новая, будто ночью сама пришла из заоблачного края. А Крючок и Ловкий чуть не испортили секретный поход своими рассказами!
– Вот что! – сказала решительно, – завтра будет завтра. Сегодня – наш день. Ты, Крючок, если боишься, вернись. Только там наври, что не нашла нас, не видела. А хочешь, пойдем с нами к морю. Ракушки есть.
И одиннадцатилетняя дочь вождя кочевников, задрав подбородок, устремилась вниз по склону, не заботясь проверить, кто пошел за ней, а кто – остался.
Пошли все. Ловкий, обогнав пыхтение Пня и стрекот Крючка, аккуратно ступал рядом, попадая в мягкий топот Хаидиных сапожек.
– Ты не грусти, – сказал, – это не скоро еще будет. Я слышал, отцы толковали. Через два лета.
Хаидэ вздохнула и задумалась.
Ей нравился Ловкий, и хорошо, что они друзья. Но она всегда знала, друзья, это пока не выросли. Крючка возьмет в жены какой-нибудь кочевник, хорошо, если не воин. И будет она трястись в женской повозке вслед за конными пастухами. Может, Пень и возьмет. Она хихикнула.
Ловкий, конечно, другое дело, его отец – старший советник вождя. Но все равно их не поженят, потому что дочерей вождя отдают за нужных и чаще всего – чужих мужчин. Она знала, только не думала об этом еще. А с Ловким всегда было хорошо. Весело. Ловко.
…Греки живут в полисах на побережье, все богатые, одеваются красиво. Нянька рассказывала, туда с моря корабли приходят. Привозят чудные вещи. Наверное, ей будет лучше там, чем в палатке всю жизнь. Даже если с Ловким. И потом, Ловкого быстро убьют. Он будет воином, как его отец. Не зря же они – Зубы дракона. А зачем ей муж, которого быстро убьют.
Она повеселела, быстро ступая между торчащими из травы серыми камнями. Нет, это хорошо – замуж уехать. Два лета назад отец взял ее на ярмарку в греческий город в устье реки. Запомнились Хаидэ яркие картинки: ткани, фрукты, одежды, посуда, – все перепуталось в голове.
Сидела впереди отца, вцепившись руками в седло, вертела головой в островерхой кожаной шапочке. Каталась на верблюде. Лохматый, горбы, зубы страшные – желтые. Очень боялась, но плакать нельзя. А потом понравилось, верблюд плавный, как южный ветер по весне, то вверх ее вознесет, то вниз, – снять не могли. Отец хохотал, обтирая рукой мокрую от вина бороду.
Хаидэ подумала, два лета, это ведь целая жизнь. Лучше не гадать, не плакать вперед и не бояться.
Крючок за ее спиной, наконец, замолчала. И ахнула тихонько. Спустившись и пройдя поперек узкую ложбину, они незаметно выбрались на вершину следующего пологого холма.
– Море! – сказала Хаидэ и махнула рукой, обводя синеву. Глянула на ребят с гордостью. Крючок с раскрытым ртом на узком личике, ерзала глазами по горизонту, не зная, где остановить взгляд. А худые руки ухватили за кончики черные косицы, мнут, вертят. Пень как держал в руке очищенный лист ушек, так и застыл, сопя. Отгрыз краешек, а не жует – забыл. И Ловкий стоит совсем рядом, касается плечом Хаидэ. Шапка откинута за спину, теплый ветер перебирает черные пряди. Улыбается, сморщив загорелый под первым солнцем нос.
Хаидэ, наклонившись, потуже затянула шнурки вокруг кожаных голенищ. Топнула. Ребята поспешно проверили свою обувку.
– Ну? Полетели?
– Ух! – боязливо взвизгнула Крючок, хватая Пня за рукав. Тот стряхнул ее руку и взял по-настоящему, переплетя ее пальцы со своими.
Ловкий подал руку Хаидэ:
– Полетели!
И, закричав, они рванулись вниз. Поддерживая друг друга, зорко глядели под ноги, чтобы не попасть в рытвину и не наткнуться на валун. Шаги все длиннее – будто крылья за спинами вырастают. Крючок позади визжит, даже свист ветра в ушах заглушает. Пень топает и орет басом.
Сильные пальцы Ловкого крепко держали Хаидэ. Один раз рванул за руку – птичкой перелетела она серую спину камня. Засмеялась на бегу, закричала песню.
Вылетев на ровное место у подножия холма, бежали, замедляя шаги, и повалились в высокую траву, хохоча. А потом, замолчав и не отводя глаз от близкого уже моря, тесной кучкой подошли к самому краю невысокого обрыва, сели, тяжело дыша.
Облачка молодой полыни, кутающие прошлогодние черные стебли, пахли остро и пряно. Доносился сбоку запах цветущего чабреца и шалфея, а издалека, там, где под горой были насыпаны огромные валуны, веяло легким медом, наверное, там, в лощине – зацвела слива. Мешался с запахом весенней степи опасный и радостный запах соленой воды и раскиданных по песку водорослей.
Казалось, прямо к глазам катило зеленое море плоские волны, шлепало их на песок и забирало обратно, шумя без перерыва. А над ухом жужжали принесенные ветром весенние пчелы.