ИНГА (МИР)
роман

Посвящается сыну

1

Утреннее солнце светило в глаза, мешая смотреть, и Вива, хмурясь, встала, одергивая длинный халат, перетащила плетеное кресло в другую сторону и села снова, напряженно выпрямляя спину и щурясь на мягкое серебро воды. Та была далеко и внизу, за извилиной дороги, слева перекрывалась развалинами старой крепости, а справа кубиками лодочных гаражей на месте старого рыбколхоза.
Поерзав в кресле, Вива встала опять, подошла к самому краю веранды, взялась за круглый поручень и почти повисла на нем, всматриваясь.
Снизу, на терраске первого этажа прекратилось громыхание, и Саныч сказал укоризненно:
- Вика…
- Саша, – нервно ответила та, – Саша, я совсем не вижу, давно уже. Дай мне бинокль!
- Вика! Оставь человека в покое, хай плавает!
- Саша!
Она свесилась вниз, опуская сердитое лицо. Саныч помаячил своим, и, вздыхая, ушел в раскрытую дверь, завозился там, гремя и звякая. Когда снова вышел, Вива уже стояла рядом, протягивая руку, а другой подхватив шелковый длинный подол.
- Пойдем, скорее. Там сверху лучше видно. У тебя мобильник где? Ох. Если вдруг…
- Вика! – грозно усовестил ее Саныч, взбираясь следом и отворачивая лицо от шелковых пол халата. Руки держал так, вроде ловил падающего ребенка.
Наверху Вива подбежала к перилам и навалясь на них, приставила к глазам бинокль.
- Какой он у тебя! Протер бы хоть!
- Нормальный. Цейсовский. С буксира списан, знатная вещь. Тут покрути вот.
- А! – с облегчением сказала Вива, одной рукой берясь за сердце, – фу-у, вижу. Голова. Черная. Господи! За что мне наказание такое!
- Вика. Да сядь уже, кофе твой застыл совсем. Видишь, никто не утоп, все нормально ж?
Вива отмахнулась, по-прежнему прижимая к глазам увесистый пупырчатый бинокль с длинным ремешком.
- Ты такой черствый. Поразительно, как вы совершенно ничего не понимаете! Ты чайник поставил ли? А бублики? У нас остались со вчера бублики? Которые любимые?
- Не свались. Тебя еще ловить.
- Выходит! – торжествующе объявила женщина, отмахиваясь рукой от Санычевой ладони, – погоди, дай я погляжу! Саша, выходит!
- Ах, чудо какое, – проворчал тот, подтягивая старые линялые штаны, – куда ж нам, мы жеж не выходим так вот…
- О… – вдруг сказала Вива и, покраснев, вернула бинокль Санычу, – ну, ладно. Идет уже сюда. И получит у меня сейчас по первое число!

Затягивая пояс халата, вернулась в кресло, села, кусая губы, и расхохоталась. Саныч заинтересованно приложил бинокль к глазам. Крякнул. И тоже засмеялся, с возмущением, разглядывая быструю фигуру с полотенцем, прижатым к животу.
Из-за угла крепостных развалин вывернулся экскурсионный автобусик, визгнул тормозами, засигналил.
Мелькнуло сорванное с бедер полотенце, взмахнулось белым полотнищем и, под смех и крики из окон, снова вернулось на место.
- Он там оделся? – церемонно спросила Вива, ставя на стол свою чашку.
- Ага, – Саныч повесил бинокль на грудь, – оденется он, как же. Пока всех не распугает тута, дождесся от него.
- Саша, – возмутилась Вива, – немедленно! Не вздумай даже!
И заулыбалась навстречу частым шагам по деревянным ступеням.
- Олежек! Хорошо покупался?
Парень, что выскочил на веранду, держа рукой на мокром боку полотенце, кивнул, быстро проходя, поцеловал Виву в пепельную макушку.
- Прекрасно, Вива великолепная! Где мои бублики?
- Саша сейчас принесет. Ты будешь кофе, Олежек?
- Я буду кофе, – согласился тот. И закричал, мелькая пятками по лесенке, ведущей на самый верх, в крошечный скворечник третьего этажа:
- Саныч, да я сам, щас, оденусь только!
Саныч кивнул, выразительно глядя на оживленное лицо Вивы, мол, видишь, не заставляет меня с чайником бегать. А та, прислушиваясь к возне наверху, махнула ему рукой:
- Иди, Саша, иди. Ты там вроде починял что-то?
Олег уже сбегал сверху, шлепая босыми ногами и приглаживая рукой густые черные волосы. Светлые шорты потемнели на мокрой заднице. Садясь, взял булочку, откусил.
- А где именинница?
- Скоро, Олеженька, скоро. Я волновалась, я думала ты там, в море…
- Я был наг, Вива! Сто лет не купался голый. А завтра, завтра же гости, так? Хорошо, я успел.
Он повернулся, большой в плечах, тяжелых, чуть ссутуленных от ширины, и смуглое лицо сверкнуло улыбкой.
- Ага! Мо-ом?
- Привет!
Инга встала на краю веранды, улыбаясь двум силуэтам за легким столиком. Обошла так, чтоб видеть лица.
- Ах и ах, просто Ницца какая-то! Кофе с видом на море, утро, лето. Вива и мой блудный сын!
- Еще Саныч с чайником, – подсказал Олег, и Инга, повернувшись, приняла в руки поднос с бубликами и вареньем. Сунула на стол и села, вытягивая загорелые ноги в коротких шортах.
- Саша, иди ко мне, – сказала Вива, показывая на пустой стул рядом. И Саныч с удовольствием уселся, откидываясь и щурясь на солнце.
Вчетвером помолчали, переводя глаза друг на друга. Инга, не выдержав, рассмеялась.
- Ну, вы что как засватанные? Поздравьте уже да будем жить дальше.
Олег вскочил, прижимая к широкой груди такую же смуглую, как у матери руку.
- Ма-ам. Мы все тебя всячески поздравляем. И желаем. И вообще. А еще ты самая красивая и беспримерно молодая!
- Еще бы, – засмеялась Инга, – такое вот у нас семейное проклятие, Олега, был бы ты девочкой, уже возил коляску, дай посчитать, три года, да? За руку уже бы водил!
- С двадцати-пяти-летием, мам! Тьфу, и не выговоришь. И подарок!
Он снова вскочил и опять унесся на верхотуру, крича оттуда всякую ерунду. Инга внимательно посмотрела на пылающее Вивино лицо и скорбные брови Саныча.
- Чего он сегодня выкинул?
- Голый купался, – доложил Саныч, – ну то и ладно б. Но домой полез голый. Махал полотенцем в автобус.
- Девушки были счастливы! – заорал сверху Олег, гремя чем-то.
- Тебя заберут в милицию, – отозвалась Инга, – и оштрафуют, за оскорбление нравственности гостей из ближнего зарубежья.
- Оставьте ребенка, – вдруг рассердилась Вива, – он плохого не хотел. Пошутил просто. Олежек, чай стынет. И кофе тоже.
- Скажите чиииз! – Олег стоял на ступеньках, закрывал лицо фотоаппаратом, – молодцы! Мо-ом? Улыбнись. Супер! Саныч, сфоткай нас, а? Меня и маму.
Гремя стулом, устроился рядом с Ингой и привалился к ее плечу. Оба улыбнулись в объектив навстречу бледной в утреннем свете вспышке.
- Иди к нам, Вива!
Но Вива отрицательно покачала головой и моргнула, чтоб не щипало веки.
- Не стоит, Олежек, я уже старая.
Они оба смотрели на нее, и улыбались. И Вива вспомнила, когда-то, когда ее детка была моложе, чем сейчас ее собственный сын, она спросила, а ты счастлива, ба? Вива ответила тогда, да, счастлива, но кажется ей, будет что-то еще. Она не знала, это что-то появится благодаря сердитому упрямству Инги, ее стремительной девичьей безрассудности. И теперь это что-то сидит, улыбаясь такой знакомой, такой на всю жизнь любимой улыбкой. И все в нем такое же, совершенно все. Только глаза не черные, а серые, под густой шапкой лохматых темных волос. И на книжной полке в комнате, полной света и летних ветерков, вздувающих легкие занавески, стоят рядом две фотографии. На одной – совсем молоденькая Вика в белом платье, с рассыпанными по нему цветами, а рядом ее муж Олег. И другой снимок, цветной – на фоне белого паруса такая же олегова улыбка, на его же смуглом лице с четким подбородком. И дата в уголке снимка – 2012 год.
Саныч фыркнул, вытаскивая ее из мыслей о странности счастья.
- Куда ж там, старая. Угу.
И Вива улыбнулась, вставая и откидывая голову, расправила плечи.
- Верно. Ну-ка, подвиньтесь. И еще надо, чтоб с Сашей.
- Айн момент! – Олег вскочил, пристраивая камеру на перевернутую кастрюлю, снова ускакал к торжественно застывшей компании.
- Чииииз! – вспышка мелькнула, разрешая шевелиться и смеяться.
Инга протянула руку, отбирая у сына камеру.
- Хороший? У тебя же зеркалка там, не привез, что ли?
- Это тебе, мам. Подарок. Только что из коробки вынул. Там инструкция, все такое.
Олег разломил бублик и, жуя, припал к чашке. Инга двумя руками держала приятную тяжесть. Вертела, вздыхая.
- Он же дорогой! Ты сам на бобах постоянно. Ну, зачем?
- Чего на бобах? – обиделся Олег, – все у нас там нормально. И не дорогой он, я знаешь, сколько в сети сидел, чтоб нормальный тебе выбрать!
Инга поднесла камеру к глазу, прицелилась, ловя улыбку на смуглом, таком похожем на ее собственное, лице. И щелкнув, стала смотреть, что получилось.
Ее сыну – двадцать. Можно сойти с ума. Она прислушалась к себе, но никакого особенного потрясения не нашла в душе и мирно улыбнулась в ответ на его улыбку. Ей – тридцать семь, вернее, сегодня исполнилось тридцать восемь. Сорок почти. Что делать женщине, если ей сорок? Ну, почти…
Напротив сидела Вива, пепельные волосы заколоты низким узлом, стянут поясок шелкового халата. Олега привез ей халат, в прошлом году. Царский халат для Вивы великолепной. Сказал, вручая, теперь ты станешь еще великолепнее, Вива!
И ведь стала. По утрам теперь она выходит из спальни, на дощатую терраску второго этажа смешного дома, который Саныч без устали ремонтирует и доводит до ума, садится в плетеное креслице, держа в тонких пальцах прозрачную чашку. И расправляет плечи так, что идущие снизу соседи кричат, чуть ли не кланяясь:
- Доброго утра вам, Виктория Янна!
А Вива царственно кивает в ответ. Почти все жители небольшого поселка в пригороде Керчи считают Виву бывшей актрисой столичного театра. А иначе откуда ж она такая – в эдаком халате и с такой вот осанкой.
И что Инге, страдать о своих по сравнению с Вивой девических неполных сорока?
Допив кофе и съев бублик, она встала, держа в руках подарок и подхватывая со стола бейсболку.
- Ма-ам, ты в поля? Я с тобой, да?
- Рубашку надень, сгоришь.

Смешной дом стоял на краю переулка, завершая собой верхнюю часть поселка Осягино, а сама верхняя часть тоже была веселой – две улицы шли одна под другой, так что из домов той, что повыше, можно было увидеть внутренности дворов более низкой. И дом, который уже лет пятнадцать назывался Михайловским, с чем Саныч смирился, махнув рукой, задней стеной упирался в верхнюю часть склона. Прижимался к нему, выращивая прямо из скалы комнаты и кладовки первого этажа, две спальни второго. А со стороны верхней степи сначала была видна только черепичная крыша. Пока не подрос Олег и они с Санычем сотворили третий этаж – залихватский скворечник, еле вмещающий в себя диван, шкаф и пару стеллажей, но зато окруженный тесным балкончиком с деревянными лавками. Теперь, идя из степи, прохожий держался глазами за небольшую сторожку с застекленной почти круговой верандой, а подходя, обнаруживал, что сбоку сторожки вьется узкая тропка, и, если спускаться по ней, то можно последовательно миновать терраску второго этажа, огороженный каменным беленым забором первый, и оказаться в тупичке уже на дне переулка. Задирая голову на трехэтажный дом, и этой самой головой качая – ничего себе, архитектурка!

Инга с Олегом вышли в степь через его комнатку, где узкая вторая дверь распахивалась сразу в почти бескрайнюю плоскость, содержащую в себе игрушечное от расстояния старое кладбище и вдалеке – шоссе, уходящее в город. Рыжие от жары травы стояли и лежали тихо, под легким горячим ветром. В небе, выцветшем, как голубое некогда полотно, переливали нехитрую песенку жаворонки. Олег шел, оступаясь с узкой тропинки, размахивал руками и болтал. А Инга искоса взглядывала, иногда спохватываясь и мысленно ругая себя: он только приехал, три дня тому, а ты уже снова принялась за любимое привычное. Вот идет, смешно загребая ногами, ставя носки чуть по-медвежьи. А Сережа так не ходил, у него походка мягкая, чуть скользящая. Ну, ладно, а Петр? У того такие же широкие плечи, да. Но не косолапил. Или просто забыла?
- Ну вот, и теперь вешаются, а я блин, не знаю, куда и деваться. Чего нашли, спрашивается? Хожу, как медведь. Ма-ам?
- Да. Верно, как медведь.
Мальчик засмеялся, запрокидывая к солнцу лицо.
- Я не про то. Ленка мне говорит, ах ты красавчик. Я что, теперь красавчик, да?
- А то я тебе не говорила! Всю жизнь говорила!
Она сбоку нацелилась камерой, и Олег послушно скорчил страшную рожу, не переставая говорить:
- Ну, ты же мать. Перемать. Я думал, ты просто из материнской любви. А на фотках, глянь на фотках, я же квазимодо просто!
- Фотки – другое. Ты смуглый, яркий, и лицо у тебя такое, не мелкое. Чуть перекосишься, и готово – на фотке кошмар и ужас.
- Вот уж мерси.
- Угу, – Инга ушла с тропы, аккуратно обходя мощные заросли чертополоха и присела на корточки рядом с куртинками ковыля.
- Режим диафрагмы поставь, – подсказал Олег, топчась за ее склоненной спиной, – будет ярче, классно выйдет. Так что насчет кошмара и ужаса?
Ковыль тянул под невидимым ветром длинные нити, бархатные от коротких шелковинок, серебрил знойный воздух. Был прекрасен. И где-то рядом, Инга повела носом, оглядываясь, подсыхал узкими листиками чабрец. Такой запах…
Встала, отряхивая шорты.
- А в жизни ты очаровашка, Олега. И всегда был. В школе девчонки за тобой бегали. Теперь у тебя просто комплексов меньше. И так держать. Ты что там, никого не нашел себе еще?
Мальчик пожал широкими плечами и сунул руки в карманы длинных шортов.
- Я там хохол, мам. Типа, охотник за пропиской. Понаехавший. Ты чего так глядишь?
- Я? Нет, ничего. А твоя, наверное, еще не пробегала, Олега. Может и хорошо. Гуляй пока, меломан-сисадмин-фотограф-диджей.
Она отвернулась и засмеялась слегка смущенно. Парень сто раз уже ее ловил, на этих испытующих взглядах. И ведь не спрашивает толком ничего, Вивина школа. Да и знает, если мать не захочет сказать, просто промолчит.
- А ты?
Они шли мимо маленького кладбища, на беленых оградках сидели толстые вороны, глянцевые и нахальные. Следили бусинками глаз, но как только Инга поднимала камеру, снимались, топырили крылья перьями, как черными пальцами, и перелетали за тонкие стволики деревьев.
- В смысле? Что я?
- Так и будешь одна куковать? – поддавая ногой клубок ржавой проволоки с пластмассовым цветком, Олег засмеялся, – у меня пацаны на работе фотки твои увидели, а чо, сестра да, а познакомь!
- Вот и познакомил бы. Предамся разврату с малолетками.
- Мам! Фу!
Он протянул длинную руку, Инга отдала камеру. И Олег, пятясь, щелкнул несколько раз, как она идет, мягко ставя сандалии на примятую золотую солому тропинки. Улыбнулась в камеру.
- Завтра приезжает Виола, ну, ты помнишь.
- Угу, еще бы. Натахина мамаха. Уй-ой, мы та-акие ста-аличные штучке! Хорошо, я сматываюсь в Щелкино, на Казантип.
- Ладно. Хотя остался бы. Так вот. Мне Виолка сто лет назад сказала, как ты жить будешь с мужиками-то, они же от правды, как мухи дохнут. Ну вот. Оказалось, так и есть.
Камера снова ткнулась в ее руку. И принимая ее, Инга сжала на пупырчатых выступах горячие пальцы, слушая сына.
- А отец? Мой отец. Он тоже, не смог с тобой? Чего молчишь?
- Олега. Ну чего ты? У меня день рождения, праздник, е-мое. А тебе надо испортить? Настроение мне испортить?
Ждала, что сын, как обычно, выставит перед собой ладони, скажет примирительно, ладно, проехали. Но тот молчал, глядя перед собой. И уже идя на попятный, Инга жалобно спросила:
- Тебе что, плохо с нами? Ну да, бабы, Вива, я, да еще Зоинька наша. Но зато Саныч! Ты с ним сколько рыбы повыловил. И вырос отличным же мужиком.
- Ну, я ж имею право знать. Хоть что-то! А ты мне все время, потом, Олега, потом. Когда потом-то?
- Не ругайся. Я тебя люблю.
- Я тоже!
Шли дальше молча, похожие, как брат и сестра, Инга ниже на полголовы. Олег шагал широко, и она, устав, тронула его локоть, придерживая.
- Жарко, – сказал он, – купаться идем?
- Да. По тропе за крепостью спустимся.
Мальчик кивнул. И дальше шли молча, мелькая икрами над вениками сизой полыни. Инга замедлила шаги, пристраиваясь в затылок. Мальчик повел плечами, показывая – знаю, снова глядишь. И ничего не сказал, замурлыкал какую-то песенку.
Инга шла, снова пытаясь хоть что-то увидеть в нем такое, что, наконец, позволит сказать, не солгав, об отце. Но все в нем или уводило ее к рассказам Вивы, – к той фотографии, где стояла она с Олегом. Или замыкалось на ней самой, быстрой смуглой женщине, темной девочке Инга, только в мальчиковом варианте.
«Да хоть бы глаза у одного из них были другого цвета. А то – серые, у обоих…»
Он был прекрасен, ее двадцатилетний сын. Вырос в любви, и это сделало его свободным, быстрым и ловким. Внимательным к своим женщинам. И девочки таяли от того, что мимоходом слету угадывал любые желания, знал, чего им – девочкам, надо. Как ему сказать, что отцов может быть два? Нет, к такому признанию Инга была не готова.
Обрыв за крепостью был не слишком высок, но под ним вода качалась, вскидываясь на мокрую отвесную стену. Прыгала и отваливалась, срываясь. Тропа ныряла в пролом среди неровных скал. Олег ступил вниз, вытягивая шею. Махнул матери рукой.
- Пошли! Покажу, где с пацанами прыгали! Там камни внизу, в воде.
Инга встала на краю обрыва, заглядывая в воду. Тут намного ниже, чем на скалах в Оленевке. Но все равно, высоко. И мрачно. Солнце чуть сдвинулось в сторону степи, и обрыв кинул темную тень на глубокую воду.
- Давай, мам! Слезем на камень, там солнце. А под ним та-акой песочек на глубине!
Он хватался за края камней, спускаясь по крутизне. Оглядывался, протягивая ей руку.
- А сверху ты прыгал? – шум воды заглушал слова.
- С обрыва? Не. Страшно, мам. Я чето боюсь, оттуда.
Его рубашка уже белела в самом низу. И Инга тоже стала спускаться, оглушенная прыгающим шумом. Боится… А Сережка не боялся.
Спрыгнула с тропы на узенький каменный карниз. Прижалась к стенке, чтоб вода не замочила сандалии. Олег улыбнулся, блестя серыми глазами.
- Но знаешь, если б на спор. Я прыгнул бы. На что спорим?
- Ну, тебя! Не надо!
Он подал ей руку, вместе перелезли на горбатую спину большого валуна, с него – на другой, что круглился дальше, вылезая на жаркое солнце. И там, в блеске воды, яркого света и в непрерывном разговоре волн, Олег стащил шорты, кидая их на рубашку. Затанцевал босыми ногами по теплому шершавому камню.
- А-а-а-а, какой кайф! Ща прыгну! Мам, ты что, ласточкой так и не умеешь? Научить?
Смуглое тело с покрасневшей от южного солнца спиной и такими же локтями, рыбой плавно ушло в прозрачную глубину. Инга разделась и села на сброшенные вещи, обнимая колени. Оглянулась на пристроенную в нише обрыва сумку с фотоаппаратом. И покачала головой, когда мальчик, фыркая и голося от восторга, вынырнул под ее ногами.
- Не. Я сама научусь. Потом.

А вечером был ужин на терраске и долгие разговоры. Инга, уже сонная, смотрела, как Вива смеется Олеговой болтовне, и глаза у нее блестящие, совсем молодые.
Доев свой кусок домашнего торта, встала, обойдя стол, чмокнула сына в макушку.
- Сидите. Я фотки разберу, да, может, какие повешу на сайт.

В маленькой спальне открыла ноутбук. Медленно устраиваясь, сунула в гнездо штекер. Вот он, ковыль, с его ветреными летящими прядями. Мощные чертополохи с колючими рыбами-листьями. Улыбка Олега, его широкие плечи, смуглая грудь в распахнутой рубашке. И она, идет, неловко взмахивая рукой, сгибая коричневое колено.
Ерзая на табурете, отобрала десяток снимков. Решила, обработаю утром, ладно, успеется. Олега в обед уезжает на свой Казантип, вечером нужно встретить Виолку с Ташкой. А сейчас…
Инга открыла страницу яндекса и, помедлив, вошла в почтовый ящик. Усмехнулась – целая страница полученных писем. Первая. А за ней череда таких же, за несколько последних лет. Почти все отмечены непрочитанными. В ее собственной почте маячат они же, в папке «отправленные письма».
Она подумала, привычно подбирая босую ногу на табурет, может, ну эту почту, сегодня-то. Вернуться туда, к живым настоящим людям. Налить себе еще чаю, отрезать кусочек торта. Выслушать рассказ Саныча про злобную амазонскую анаконду.
Она вышла из почтового ящика и открыла свой.
Ткнула нужную кнопку.

«Привет, Серый! Сейчас я притворюсь, что ты меня поздравил, и скажу, ой, спасибо-спасибо! А сегодня мы о тебе говорили, с Олегой. И я снова не знала, что же ему сказать…»