17

Когда биолог Костя ругался, голос у него становился высоким, почти женским, с протяжными укоризненными интонациями.
- Ну-у, де-евочки, еще вчера рассаду надо было. А в-ы-ы что же? Ну и что не платят зарплату, сказа-али же, в конце месяца дадут сразу. За два. Та-ак, быстро, чтоб к вечеру все торчало и зеленело!
- Чтоб твое торчало позеленело, – вполголоса сказала ему в спину крупная, как дом, Оля, подымая полиэтиленовый ящичек и с грохотом ставя его на доски длинного рабочего стола. Ростки в ящике затрепетали.
- Вы мне, Ольга Викторовна? – проблеял Костя, поворачиваясь под сдавленное хихиканье девочек в серых халатах.
- Нет, миленький. Я чтоб запомнить – торчало, зеленело, – честно ответила Оля, одергивая халат и выставляя в костину сторону необъятную грудь.
Инга тоже улыбнулась, осторожно вынимая из пластика ростки с комками черной земли на нежных корешках и выкладывая их рядом с приготовленными торфяными горшочками.

Костя подозрительно оглядел бригаду и пошел к выходу. По белой спине ползли тени от растяжек каркаса. В дверях остановился, напомнить:
- Завтра тоже рабочий день, не забыли?
- Черт, – выругалась худая чернявая Светлана, – и так денег не платят, да еще по субботам тут торчи.
- И зеленей, – подсказала Оля.
- Все вам начислят, – пообещал Костя, поспешно ретируясь, – и после, ну потом, значит, в бухгалтерии…
Инга нахмурилась, обдумывая разговор. Она три раза в неделю сразу после школы прибегала в оранжерею и была на подхвате, вот эту декаду с бригадой женщин в теплице. И по субботам работала тоже, субботник или нет, у нее по трудовой все равно день рабочий. А в воскресенье – библиотека в Судаке. Хорошо, каждый год меняются правила в школе, и в этом им перестали задавать на дом. Сперва казалось – такая лафа. А придавили ой-ой, успевай только на уроках поворачиваться, голова пухнет. Но раз взялась. И ей так лучше, меньше дурных мыслей, а то впору утопиться. Прыгнуть со скалы, нырнуть в самую глубину, там рот раскрыть и сразу наглотаться. Чтоб не вспоминать снова и снова, как ночью Петр помахал ей и скрылся в кустах. А она сидела на неразобранной постели и заснула, как дура, дура…
Проснулась от жары. И оттого, что Вива сидела рядом, смотрела на нее серьезно. Дождавшись, когда проморгается и вскочит, резко садясь и с испугом глядя на полный день, орущий птицами за окном, подала сложенную записку.
- Детка, от Каменева. Мальчик вот передал. Приходил утром, в десять, но ты спала…
- Ба! – Инга схватилась за лохматые пряди, раскачиваясь, – в десять! Да что ж ты не разбудила меня? Ба!!!
- Он мне написал. Деликатный. Думал, вдруг я твою разверну и прочитаю. Читай. Она мне, но на самом деле – тебе писана.
Размашистые строки пятнало веселое солнце.
«Уважаемая Виктория Валериановна! Передайте, пожалуйста, Инге, что все получилось, как надо. Тысячу ей от меня благодарностей за неоценимую помощь в работе. И пусть не волнуется. Я уехал в Симферополь сразу из Судака, рано утром. Петр»
Вива внимательно посмотрела на поникшую голову Инги. Сказала уверенно, гладя ее руку:
- Он напишет. Обязательно.
И промолчала о дальнейшем «разок напишет, не больше»…

И теперь Инге оставалось вспоминать, как они лежали. Как разговаривали, смеялись и он ее целовал. Но каждое воспоминание заканчивалось черной жирной точкой – уехал сразу же, утром. Не вернулся, чтоб попрощаться.

Она закончила с рассадой и вышла, щурясь на краснеющее солнце. Помыла руки под краном в небольшом, засаженном цветами дворике конторы. Не заходя в подсобку, стащила халат, запихала его в сумку.
Пошла вниз, петляя вместе с тропой по каменистому склону – к ярким крышам Лесного.
Завтра – вторая суббота сентября.

Она не видела Горчика. Третьего пришла в школу и, здороваясь, переговариваясь, искала глазами. На уроке классная, математичка Валентина Ивановна, листая журнал, перечислила пятерых новеньких, те встали, и снова сели, под любопытными взглядами. Захлопывая журнал, добавила:
- Двое забрали документы. Горчичников и Манченко. Хоть я атеистка, но все равно скажу, – она подвела к белому потолку неумело подкрашенные глаза, – и, слава Богу!
На перемене Инга отыскала Вальку и, хватая его за рукав, поставила у широкого подоконника.
- Сапог…
- Та в бурсе он, – сказал Валька, закидывая в рот попку жареного пирожка, прожевал, глотая, – мать сказала, глаза бы не видели урода, пошел вон, ну он и поехал. В бурсу, в Керчи.
- В какую?
- А я знаю? Сказал, приедет когда, скажет.
- А когда приедет?
- А я знаю…
- Сапог!
Валька через ее плечо оглядел снующую по коридору толпу в белых и голубых рубашках.
- Что ты меня мучиишь, Михайлова? После уроков выйди за стадион, расскажу, как там было. А щас звонок вон уже.
Они кивнула, кусая пухлые губы. На физике сидела прямо, глядя перед собой, через написанные мелом закорючки формул видела узкие Серегины глаза, его волосы, откинутые назад со лба, тоже мне, нашелся блондинчик-детектив руки в карманы, девки за ним, видите ли, уссыкаются. Кипятком. Третий год…
- А наша Михайлова наверняка не сможет нам рассказать, – завелся под ее невидящим взглядом физик Степан Сергеич, и она, вставая, перебила:
- Наверняка смогу, – и договорила ненаписанную Петей Мальченко формулу.
Физик хмыкнул и отстал. А Инга продолжила думать о Горчике, все больше сердясь на него. Мог бы и сказать, что уезжает. Какие же они. Все прям. Думала – друг. Думала, с ним ей полегче будет, пережить расставание с Петром. Ходили бы в лес. На скалы. Рассказал бы про эту свою ужасную Таньку. Нет, не надо про Таньку. Ну, что-то рассказал бы… как там все прошло, ночью, в ментовке. Как Петр его спас.

После уроков на длинной лавочке стадиона они сидели с Валькой, совсем одни. Сапог курил, манерно отводя пухлую руку, цыкал и сплевывал в сторону.
- Короче, мы када приехали, я дядьку вызвал. Вот говорю, смотри, я кого привез. Ну ладно, не я привез, вот говорю, смотри, приехал. Свидетель, значит. Дядь Коля обрадовался, а грит, счастье какое, не еб… не морочить мозги мне с этим чортом. Вот вам бланк, садитесь, пишите. Число тока не спутайте. И сам подсказал, двадцать восьмое то се. Ну, твой ха… Каменев, значит, накатал быстро, подписался…
Инга вспомнила размашистый почерк, такой вольный, красивый. И подпись с летящими линиями букв. Виве написал. А мог бы ей. Мое темное солнышко, мой цыпленок, красавица моя, с крепенькой сильной фигуркой…
- Да?
- Что?
- Я говорю, он деловой дядька оказался. Всегда такой? Да?
- Да…
- Ну вот. Дядь Коля бумагу забрал и говорит, вы ехайте. Утром значит, его и отпустим. А твой ху… Каменев твой, говорит, как утром? Если человек не виноват, а вы его держать вздумали? Я сижу, думаю, ну пиз… капец короче, щас Колька психанет, скажет, да вас щас самих, самого значит за лож… лжу…
- Лжесвидетельство.
- Во-во. А он чето сразу, а, ну да. Конечно, а как жеж. И ушел. И через три минуты выходит Серега с ним. Такой деловой весь. Руки…
- В карманах, знаю уже, – Инга грустно усмехнулась.
- Художник последний вышел, когда мы уже на крыльце. Ты говорит, Сапог, мне, значит, ты иди в тачку. Я щас. С этим. Я и пошел. Окно стал открывать, а Рафик развонялся, ви мене все ручке виламали! Сиди так! В общем, они еще стояли, за углом, и говорили. А после Серега головой помотал, вроде отказывался. И ушел сам.
Валька раздавил сандалетом окурок и неожиданно поэтически закончил:
- В ночь.

Вот и все, что узнала Инга Михайлова о бывшем теперь однокласснике Сереже Горчичникове. И ночами, утомясь иногда перебирать жаркие воспоминание о Петре, его сильных руках и таких прекрасных губах и о его… оххх, хватит… старалась придумать, о чем же сказал он Сереге Горчику? Чтоб не подходил к ней, к Инге? Чтоб взялся за ум?
Укладывалась на бок, сильно, под самую грудь, сгибая ногу, и суя под подушку руку. Ватно сердилась в наплывающем сне – хотела увидеть прекрасного своего Петра, и его любящие серые глаза под черными вьющимися прядями, а вместо них – прицельный взгляд на узком, бледном даже под загаром, мальчишеском лице…

С автобусом Инге неожиданно повезло, даже вдвойне. Сначала притормозил рядом, когда на выезде махала рукой, большой глянцевый, с надписью на табличке под стеклом «Судак – Оленевка». И когда уже заезжали в поселок, аккуратно по сказочным крышам припудренный каменной неистребимой пылью, шофер сказал, через длинное зеркало оглядывая почти полный салон:
- Кому на Атлеш, можете не выходить, довезу.
К удивлению Инги в поселке почти никто и не вышел, все зашевелились, вынимая из карманов и кошельком смятые бумажки. И она тоже подала шоферу несколько нужных купюр, когда тот медленно шел по проходу, собирая мзду.
Пока пассажиры переговаривались, и кто-то выскочил, быстро закуривая и топчась в пыли, она заново оглядела сентябрьскую публику. Думала, будет почти пусто, сезон кончился. Думала, ну если не болтается там Горчик, как говорили с ним в узкой комнате на подстанции, то Инга походит одна, ступая по своим летним следам. Своим и Петра…

Покачиваясь, она сдерживала дыхание, чтоб не глотать ползущую по салону пыль. Вспоминала…
Сидели на скале, он подавал ей руку, смеясь. Автобус с прилавком, и Инга сидела на краешке полной народа скамейке, а Петр совал через головы очереди руку с деньгами. Пили апельсиновый лимонад потом…
Далеко от людей, по каменным ступеням, вырубленным в острых скалах, спускались в непостижимо прозрачную и все равно бирюзовую воду, такую – кажется, наклонись и достанешь дно, а до него – несколько метров бирюзы с хрусталем.

Впереди рядом с шофером повис на поручне большой несуразный дядька, обмотанный ремешками фотокамер, заговорил на иностранном, перекрикивая рычание двигателя. Тетечка в коротких шортах на сухих коричневых ногах, очень старых, отвечала ему птичьим голосом, смеясь крупными очень белыми зубами, поверх которых только черные линзы больших очков.
Пролезающий в открытую фрамугу ветер взметывал выгоревшие волосы красивой девушки в середине салона, и она ловила их, прижимая рукой к плечу. Худой парнишка весь в картинках, помогал ей, охлопывая по груди, и она притворно сердилась, отмахиваясь.
А вот еще два автобуса едут навстречу, гудят водителю и он помахивает ладонью. И позади, Инга оглянулась, прижимая нос к стеклу, тоже пылит шлейф.
Ну что ж, если там все как летом, то тем более она побродит, теряясь в цветной толпе. Будто он тут. Еще минутка и выйдет из-за туристов, смеясь белыми в черной короткой бороде зубами…

Выбираясь из салона, топнула занемевшей ногой, оглядывая совсем летние толпы людей, ну, немного поменьше, но все же, кругом они тут. И поправив на голом плече сумку, медленно пошла, по широкому кругу огибая гуляющих над обрывом. Ей не хотелось лезть в толпу.
Шофер высаживая народ, сказал – обратно еду в шесть вечера. И Инга, поглядывая на пластиковые часы, решала, как быть. Есть время выкупаться в стороне, в маленькой, размером с кухню, бухточке, откуда снялся лагерь дайверов, оставив деревянную лестницу вниз, к воде. А после пройтись вдоль длиннющего обрыва, подходя к краю и заглядывая в лазурную воду. Но в туристическую зону, где ресторан «Джанга», она не пойдет. Там Пахота и Ром. Горчик, может быть, как раз там. Но пусть пеняет на себя, сбежал и ей ничего не сказал даже. Не будет Инга его специально искать.
Медленно выкупавшись, бродила в самом романтическом настроении, обходя группки шумных туристов, подбиралась к обрыву там, где не было людей и садилась, на сложенную по размеру попы заплатку коврика. Помнила, собираясь – на Атлеше камни, как бритвы, босиком не побегаешь и на камушке в купальнике не посидишь.
Усмехнулась грустно, подбирая на бедрах повыше цветной подол сарафана. Не забыла купальник. А в тот раз – забыла.
Вот бы сейчас он вышел из-за спин. Подошел, улыбаясь и протягивая руки. Сказал, Иннга, моя девочка, не смог. Без тебя не смог, видишь, приехал.
Она не стала додумывать мысль, почему приехал сюда, на другой конец Крыма, а не в Лесной. Просто улыбнулась в ответ, и обняла его крепко-крепко, прижимая к белой майке горячее лицо.

Солнце жарило тяжко, будто и не сентябрь на дворе. Стояло белым пятном, а ниже ползали, волоча по степи густую тень, плотные, очень хмурые тучи. Когда тень заползала на воду, та из прозрачной и яркой становилась похожей на олово с темно-зеленым оттенком. Кажется, прыгни, и ударишься, разобьешься в лепешку.
Не разбиваются, со вздохом отпуская расплывчатого Петра, отметила Инга, глядя, как становятся на каменных козырьках мальчишки. Сосредоточившись, делают шаг вниз. Летят к оловянной воде. Да уж, тут не разбежишься, красуясь. Остро, криво и ужасно высоко.
Внизу под ныряльщиками время от времени медленно резал воду прогулочный катерок, увозил сахарную горку пассажиров в прогрызенный в скалах тоннель. И капитан привычно орал, ругаясь, когда после нестройного вопля сидящих внизу на камнях мальчишек, перед носом катера или сразу за его кормой, стремительно упадая с высоты, входило в воду коричневое тело, вздымая фонтан сверкающих брызг.
Инга поворошила в сумке, развернула пакет с бутербродами – жареное сало полосками меж ломтей хлеба. Отвинтила крышечку пластиковой бутылки с компотом, поставила рядом. И, кусая, стала смотреть, как прыгают.
Пацаны толпились у среднего уровня скалы, где длинный и широкий козырек был вытоптан босыми ногами в пыль. Сверху им кричали зрители, самые отчаянные вползли на высоту и лежали там ящерицами, забиваясь в маленькие ниши, свешивали головы, следя за прыжками.
Одно за другим вонзались в воду коричневые тела, далеко от Инги пролетая от козырька мимо кричащих на разных уровнях зрителей. На обрыве толкались люди, наводя фотоаппараты, или снимаясь на фоне летящих мальчишек. Резко кричали те, кто сидел внизу, подсказывая ныряльщикам нужный момент для прыжка.
Она глотнула компота и взяла крышечку – закрыть бутылку. Кто-то крикнул, показывая вверх, и все лица поднялись подсолнухами, замахали веточки рук. Люди на обрыве кучно столпились, тоже поворачиваясь и тыкая фотокамерами на каменный язык, выступающий узким и длинным козырьком, и как не обломится, поежилась Инга, глядя на тонкую коричневую фигуру в шортах по колено. Мальчик стоял, опустив стриженую голову, солнце блестело на макушке и чуть отставленных назад локтях.
Внизу, тормозя перед туннелем, плавно подходил катер и в нем тоже десяток людей стояли, задирая головы. Блестели стекла в руках и перед глазами.
Инга застыла, держа крышечку и наклоненную бутылку. Он что, собрался прыгать? Оттуда?
Снизу резко крикнули и мальчик, только что стоявший на козырьке, уже пролетел мимо, вошел в воду почти перед носом катера, ножом вспоров оловянную поверхность. Без брызг. Катер, не тормозя, проутюжил круги на воде и скрылся в туннеле. А сбоку, под радостные вопли зрителей показалась мокрая голова, отсюда не больше крупной горошины.
- Какой дурак, – с досадой прошептала Инга, держа в руке забытую бутылку и глядя, как вылезает на скалы, и вокруг толпятся пацаны и прыгают, отталкивая их, девчонки в крошечных купальниках. Встряхивая головой, ныряльщик пожал пару рук, похлопал кого-то по плечу. И снова полез вверх, гибкий, как блестящая коричневая ящерица.
Открыв рот, Инга смотрела, как забирается выше и выше. И снова, исчезнув на минуту за скальными уступами, показывается на фоне белесого неба в плотных тучках тонкая фигура с круглой стриженой головой.
После крика снизу он снова кинулся с козырька. На этот раз, дважды перевернулся в воздухе, сложился еще раз над самой водой и, в долю секунды успев выпрямиться, вогнал себя лезвием в плотную массу воды.
- Серый! – закричала одна из девчонок, прыгая на скале рядом с вопящими мальчишками. И весь обрыв взорвался криками и аплодисментами.
Инга встала.
Мальчик вылез на камни. Пробираясь через толпу, смеялся, тряся головой и нагибая ее ухом к плечу. Посмотрел вверх и, свернув, полез по боковой тропе туда, где стояла Инга, а из бутылки на камни тонкой струйкой лился красный компот. Вдогонку кричала что-то девочка в надвинутой на лоб кепке, махала рукой другая.
Шел, прыгал с камня на камень, изгибая спину, чтоб не ссадить ноги, иногда взмахивал руками. Глядел на Ингу узкими пристальными глазами под еле видным ежиком выгоревших волос. И, сгибаясь у самых ее ног, выпрямился, поднимая лицо. Шагнул выше, встал на маленьком пятачке, совсем рядом, вплотную, потому что места там было – на одного.
- Привет. Михайлова.
- Горчик…
Она качнулась, бутылка запрыгала по камням, расплескивая красное, и мальчик схватил Ингу за локти, притягивая к мокрой груди.
- Навернешься, черт!
- Пусти.
Пальцы разжались. Она подняла лицо, разглядывая впалые скулы, сощуренные глаза в выгоревших ресницах. Медленно подняла руку и потрогала шею, колючую от еле отросших волос.
- Стриженый. Как… как уголовник совсем…
- Ну… ну да.
- Дурак ты, Горчик.
Он ухмыльнулся. Руки согнулись и прошлись по обвисшим шортам, разыскивая прилипшие мокрые карманы.
- Ты сильно умная.
Глядя на его руки, Инга засмеялась, почти всхлипывая. Взяла его за локоть, чтоб не упасть и кулаком вытерла глаз.
- Ты чего? Чего ржешь?
- Так. Ладно. Привет, Сережа.
Они замолчали, топчась на крошечном пятачке. Глядя на валяющуюся внизу бутылку, Горчик спросил:
- Пить хочешь?
- А? Да. Хочу пить. Сало соленое.
- Пойдем.
Он бережно ступил на каменистую тропку, повернулся, протягивая ей руку. Инга сдернула с камня коврик, сунула в сумку. Идя следом, спохватилась.
- Есть хочешь? У меня остался еще кусок. Хлеб и сало, жареное.
- А у меня чебурек. С сыром. Я сумку заберу только.
- Да.
Стоя поодаль, Инга ждала, когда Горчик пожмет десятки рук, покивает девочкам, что все подходили, тянули его за руку, щебетали что-то. А потом, шагнув вбок, переговорил с медленным потным парнем, и тот, осклабясь, сунул ему что-то в руку, кивая в сторону Инги.
- Все, – сказал, подходя, уже в сандалетах, с майкой, кинутой на плечо поверх ремня спортивной сумки, – теперь до утра вольный.
- А мне уезжать скоро, – печально ответила она, показывая на пыльную стоянку с длинными коробками автобусов, – через два часа уже.
Улыбка на лице Горчика исчезла.
- Как уезжать? – переспросил хмуро, – а… ну да, конечно. Пошли, что ли?
Они медленно двинулись по верху обрыва, уходя от гуляющих в плоскую степь, кинутую к самому каменному краю. Тут, где не было проселков и разъезженных автобусами площадок, наконец, запахло сухой травой, и ветер посвежел, избавившись от пыли.
- А куда мы идем? – ее плечо касалось плеча мальчика, и он иногда поводил локтем, будто отмечая касания.
- Не знаю. Думал, показать тебе тут. Но это далеко. Не успеешь вернуться к автобусу ж. Просто идем. А ты, может, хочешь, ну люди там, и кафешки еще открыты? Коктейль?
Он покачал за ремень сумку:
- Бабки есть у меня.
- Нет. Подожди. Это что, это тебе денег, что ли, заплатили, что прыгал?
Горчик ухмыльнулся.
- Ага. Тут всегда на спор, ставят бабки. На меня вот новеньких разводят. Никто ж не верит, что прыгну. Ну, кто не знает еще. Ром их находит и типа разговор то се…
- Господи. Какой же ты, Горчик, дурак, – с отчаянием сказала Инга и остановилась, – а если убьешься?
- И что? – он сплюнул в сторону степи. И увидев, как темнеет смуглое лицо, поспешно успокоил, – та не. Чего я разобьюсь, я третий год тут летаю. Меня даже приезжали с бибиси снимать. Для кино. Обещали привезти кассету. На тот год, как приедут.
- Ага. Убьешься, и на кассете той только и будешь. Им хаха, а ты…
Они снова стояли напротив, пристально смотрели глаза в глаза. Солнце вышло из-за маленькой плотной тучи и залило серые зрачки мальчика светом.
- Они у тебя зеленые. Я думала – серые.
- Та не. То свет такой. Серые они.
- Хочешь, я останусь? – она слышала свой голос, он что-то говорил, и она удивлялась ему так же, как зеленым новым глазам нового Горчика, что летает с самого неба, в самую воду, – только надо позвонить Виве, обязательно.
Солнце мягко трогало светлые ресницы. Говорило, улыбаясь в самое ухо Инге, грея его теплыми губами лучей, зеленые, смотри сама – зеленые, как вода под скалой.
Мальчик кивнул. Поворачиваясь, коснулся ее локтя.
- Тогда надо к кабакам вернуться. Там телефон.
- Да, – сказала Инга, быстро идя рядом и неудержимо улыбаясь, – да. А где мы будем ночевать тогда? Только ты, Сережа, не пей, не надо, а то я боюсь, одна тут с тобой. И там Пахота этот, наверное? Мне надо бояться? И еще…
- Куда мне пить? Мне завтра прыгать еще. С похмелья буцнусь об воду, и все, кранты. Пахота? Он в бегах, и вообще, ты со мной, не бойся. И мы там не будем, позвонишь и уйдем.
- Да.
- А что еще-то?
- А?
- Ну, ты сказала, и еще…
Девочка замедлила шаги, собирая мысли. Хотела ведь что-то и вот вылетело. Ах, да!
- Ну, я хотела напомнить. Что ты – друг. Не другое. Ладно? Не обижайся.
- Ладно, – тяжело ответил мальчик и его локоть перестал касаться ее руки.
- Обиделся… Мы же с тобой договаривались! И вообще, у тебя тут, ах Сережа, ой, Сережа… вон, скачут по скалам. Чего скалишься?
- Ревнуешь, что ли?
Они уже миновали толпы туристов и быстро уходили на степную дорогу, прямо навстречу солнцу, чтоб после вернуться к берегу, в туристической зоне.
- Я? – поразилась Инга, – тебя? – помолчала и призналась, вздыхая, – ну да, получается, ревную. Ужас какой. А разве бывает так, любишь одного, а другого ревнуешь? Ерунда какая.
- И как ты еще живая, со своей правдой, Михайлова, – снова удивился Горчик, – идешь с одним, ночевать вот осталась, а базаришь все про другого.
- Мне что, и тебя надо бояться?
- Меня – нет, – медленно ответил, подходя к стеклянным распахнутым дверям, – меня тебе – никогда. Поняла?
Она кивнула. Стоя в полутемном небольшом холле, с новым удивлением смотрела, как навстречу Горчику выбежал из ресторанного зальчика пожилой мужчина, хлопая по спине, выслушал и, радостно улыбаясь Инге, провел ее за стойку, вытащил тяжелую коробку телефона и сам набрал номер, который она продиктовала хрипловатым от смущения голосом.
- Тетя Валя? Это Инга, Михайлова. Вы бабушку не позовете? Пожалуйста. Да, спасибо.
Она слышала, как Валя Ситникова кричит, прошлепав к открытой на веранду двери:
- Валера-янна, тут Иночка тебе звонит. Я трубочку ложу рядом, подойди, да.
И через пару минут услышала обеспокоенный Вивин голос:
- Детка? У тебя все в порядке? Когда приедешь? Может тебя встретить на шоссе? Темно ведь будет.
- Ба. Подожди, ба. Я тут…
Она повернулась к мальчику, он стоял, натянув футболку, приглаживая ежик светлых волос, смотрел серьезно. И Инга улыбнулась, когда привычным движением провел пальцами, убирая со лба несуществующие уже светлые пряди. Это казалось правильным и Вива, конечно, поймет, подумала и сказала уверенным голосом в теплую трубку:
- Мы тут с Сережей. Горчичниковым, да. Переночуем и завтра поедем. После обеда. Я домой, а он дальше, в Керчь, учиться. Ба, я приеду и все тебе расскажу.
Горчик пристально смотрел, как светлеет смуглое лицо. И сам слегка улыбнулся, радуясь.
- Тебе привет, – сказала Инга, выбираясь из-за стойки, – и пожелания – быть хорошим мальчиком.
Горчик сдавленно кашлянул и рассмеялся. Снова закашлялся. Инга заботливо хлопнула ладонью по узкой гибкой спине. И расхохоталась сама:
- Пойдем уже, хороший мальчик Сережа-бибиси.