8

В небольшом зале, уставленном легкими столами и тонконогими стульями, было темно и прохладно. Так что, у сидящей на гладкой скамье Инги, крупные мурашки подняли на руках тонкий выгоревший пушок, и она испуганно сложила руки на коленях, радуясь, что Петр выбрал не столик в зале, а этот уютный угол с массивными лавками и дубовой столешницей. Посредине стола прыгал крошечный огонек свечи, и было странно, отводя от него взгляд, видеть резкий дневной свет в проеме дальнего входа. Через него иногда проходили полуголые люди, смеясь, и исчезали, забранные черной линией – как живая картинка, налепленная на темную поверхность.

Она переоделась в просторном пустом туалете, куда Петр ее завел, мягко втолкнул, подавая сумку и сунув в руки свое полотенце. Сам ждал снаружи и она, умывшись, оглядываясь на закрытую дверь, быстро сняла рубашку, натянула платье и после вытащила из-под него шортики, неловко стягивая их и балансируя на смятых сандалетах. Босоножки мягко обхватили ступни поверх пальцев тонкими ремешками. Инга переминалась перед зеркалом, думая еще с одним маленьким испугом – не поскользнуться бы, на кафеле, и там, в зале, на невидимом полу. Но то, что он стоял снаружи, ждал терпеливо, подстегивало, и она, машинально, совсем по-женски покусала губы, сунула пакет со снятыми вещами в сумку, и, держа ее в вытянутой руке, вышла, улыбаясь. Огляделась в пустом зеркальном холле. Одна. В испуге подумала, ну вот… У стены стулья, надо сесть и ждать, вдруг пошел в туалет сам.
Но мимо пробежали два мальчика, громко споря, за ними прошел, вздыхая, толстый мужчина в майке-тельняшке, а рыхлая женщина села на присмотренный Ингой стул, и раскинувшись, стала разглядывать зеленое вечернее платье и сумку в руке, вздымая черные полукруглые брови.
Спасаясь от любопытного взгляда, Инга медленно прошла к боковой двери в ресторан. Встала в проеме и тут он замахал ей, поднимаясь с широкой скамьи.
- Хотел посмотреть, как идешь, – сказал с улыбкой, отбирая смешную сумку.
Она с облегчением улыбнулась тоже, усаживаясь в самый темный уголок, за стол, на котором уже стояли запотевшие высокие стаканы с соломинками и плоские тарелки с кружочками огурцов и помидоров, присыпанные веточками зелени.
Темная мужская рука обхватила стакан. Другая придвинула Инге – другой. У стойки мурлыкала тихая музыка, в центре зала кормились мороженым молодая мама с туго забранными в хвост волосами и маленькая кудрявая девочка, очень болтливая.
- Прекрасно выглядишь. Удивительно просто, после девчачьих твоих шортов и вдруг такое платье. Тебе идет, яблочная зелень и смуглый загар.
- Это мама шила. Для меня.
- Красавица…
В стакане соломинка утыкалась в кубики льда, они толкались, ныряя, и мягко постукивали. Сок. Со льдом. Чуть горьковатый, грейпфрутовый. Инга любила апельсиновый, он будто она на островах, в океане. Но сейчас ей нравился тот, что выбрал Петр.
- Она? Да. Она…
- При чем тут она. Я о тебе.
У него на загорелой шее распахивался ворот рубашки и когда улыбался, зубы блестели так, что у Инги заходилось сердце, и становилось трудно глотать. Но тут она рассмеялась.
- Я? Да ты что. Какая же я красавица. Я низкая. И без фигуры. И еще шея короткая. Лицо квадратное. Как… как квадрат. Волосы никак не ложатся. А еще…
И замолчала, глядя – не слушает, хохочет и машет рукой. Отсмеявшись, Петр вытащил соломинку и в два глотка почти опустошил свой стакан.
- Вот и видно, что ты совсем девчонка. Только зеленые девочки так храбро рассказывают мужчинам о своих недостатках. Которых нет.
- Как это нет, – обиделась Инга.
А Петр кивнул официанту и когда тот исчез, подвинул ей маленькую пузатую рюмочку:
- Ну-ка, для тепла, а то дрожишь вся. Спаивать тебя не буду, но шестнадцать уже есть, надеюсь, меня не посадят, за тридцать грамм коньяка девушке. У всех есть недостатки, даже у знаменитой Венеры Милосской их находят, и в каждом веке разные. Важно не то, что они есть, важно, что вышло в целом, понимаешь? Индивидуальность, человек, уникальный и неповторимый. Есть высокие женщины, есть маленькие. Ты – среднего роста. Ну и что? Есть разные типы сложения – астенический, он сейчас в моде, да. Тощенькие барышни с худыми ногами. Как думаешь, такая барышня смогла бы утащить меня в подводный колодец и нырнуть меня в прекрасную пещеру? Смеешься… Ты не кукла, ты человек. Темная женщина с крепкими ногами и быстрым телом. С глубокими глазами на прекрасном трагическом лице. Тебе в античной трагедии быть. Федра. Или Пенелопа. Ну вот, опять смеешься.
- Вспомнила. В школе, когда русачка нам читала, о Пенелопе, пацаны потом орали, имя кругом, смешное оно.
- Это нам смешное. А у греков – прекрасная история любви и самоотверженности. И насчет талии не ерунди, все у тебя на месте, я видел, забыла?
Смотрел пристально, как темный румянец заливает лоб и щеки. Кивнул.
- Когда станешь женщиной, Инга, девочка, то будешь одним только взглядом убивать мужчин. Не Пенелопа, нет. А вот была такая титанида – чудодева Ехидна, повелительница животных и трав. Самая сильная и самая земная. Ее боялись даже боги Олимпа. Хотя после коварством все же извели. Рот закрой.
Инга засмеялась. Петр подвинул к ней тарелку с салатом.

Под тихую музыку сидели и болтали, больше говорил Петр, но иногда, задавая вопрос, ждал ответа, и она, отвечая, разгоралась, рассказывая, смеялась, пока он снова не указывал ей на тарелки и горшочки, чтоб не забывала о еде.
- Скоро закат, пора и ехать, – сказал, глядя на все еще неподвижный, неизменный свет в проеме двери, – чтоб успеть вернуться к ночи.
- Да.
Потом танцевали, смеясь и бережно обходя бегающих по залу детей, которых распаренные жарой родители втаскивали в зал, кормили и уводили обратно. Столики потихоньку заполнялись народом, и Инга радовалась, что они не поехали в саму Оленевку, остались тут, в туристической зоне, куда, рыча и пыля подкатывают автобусы: тут все такое цветное, разномастное и ее лиственное платье не кажется странным посреди дня.
Петр покачивал ее в танце, время от времени легко целовал в макушку, и это было – счастье. …А еще ехать обратно, молча, в темной машине, лежать головой на его руке.
Он усадил ее за стол, смеясь сонно моргающим глазам. И ушел в туалет, заказав по пути кофе.
Скоро уходить. Инга села прямо, оперлась подбородком на руки и разглядывала зал, полный усталых от отдыха людей. Наслаждаясь тем, что она сейчас – часть их, будто приехала тоже, будто в отпуске, на курорте. Оказывается, это здорово – отдыхать вот так.
А вернулся Петр не один. И ее спокойное счастье, съеживаясь, уползло куда-то за локоть, потерялось, испуганное возгласами и громким смехом.
- Петруша, мужик! – орал лысый потный дядька, хлопая Петра по плечу и тряся в воздухе ладонью, – ничего себе, наплавал плечищи, я себе лапу чуть не отбил! Ты чего тут? Ты ж вроде на юбэка собирался пожить? Пасторали, то се, невинные пастушки среди кипарисов и елок? Ирка, зови подавалу, сейчас мы это дело отметим, ну кто б подумал-то, встретиться посреди диких скал, а?
Тут же стояла Ирка – длинная и плотная, как кухонный шкафчик-колонка, с непонятного цвета волосами, сползающими по широким плечам. Усмехнулась Петру и тут же перевела взгляд на Ингу.
- Познакомишь, Пит?
Подошла и уселась рядом, кладя на стол голый локоть, повернулась, разглядывая Ингу почти вплотную.
- Рыбки тушеной, кефалечка у вас, – распоряжался за ее спиной крикун, время от времени взвизгивая свои «петруши», – шампанского бутылку, надо встречу обмыть, а? И коньячку, крымского, а как же. Как это не будешь? Что значит, не будешь?
Голос его повышался, заглушая тихую музыку. И снова стихал, уходя в деловитое бормотание:
- Фруктиков, что там у вас. Хлебушка, а что насчет мяска? Ирка, ты будешь по-крестьянски мясо? Помнишь, мы тут жрали, вполне съедобельное. Ну давай, брат, садись, рассказывай. Помнишь, как во студенчестве присказка была – заходи, раздевайся, ложись, рассказывай!
И захохотал, все так же с подвизгиванием.
- Не обращай внимания, – сказала Ирка, закончив осмотр, и откидываясь на спинку, закрыла обведенные черной линией маленькие глаза, – Вадик – вечное трепло, как говоришь тебя зовут?
- Это Инга, – сказал над их головами Петр, уселся напротив, сдвигая на край стола пустые тарелки с недоеденным хлебом, – девушка Инга из поселка Лесного, под Судаком, и если ты, Вадя, будешь плоско шутить, я тебя на дуэль вызову.
- Хо-хо, – с готовностью согласился Вадя, бросил на стол крупные руки с белыми пальцами, – рискни здоровьем, подорванным портвешком. На чем будем драться? На вилках или на ложках?
- Драться не будем, – рассмеялся Петр, подхватывая шуточки, – я тебя сразу прирежу, пластмассовым ножичком.
Вадя нагнулся над столом, старательно вытягивая к Инге толстую шею, стал похож на большую нескладную черепаху.
- Не обращайте внимания, девушка Инга из поселка Лесного, этот бородатый тип всегда был пошляком. Не то, что я – скромник.
Инга скованно улыбнулась, с тоской глядя на бесчисленные, как ей показалось, тарелки, что ставил и ставил на стол официант.
- Вадя, не трогай девочку, – Петр посмотрел на часы и поднял бокал с шампанским, – ну за встречу, да нам пора уже.
- Как это пора? – загремел Вадя и воздвигся, обходя стол, навис, протягивая над Иркиным плечом руку, – а потанцевать девушек? Инга, разрешите…
- Обойдешься, – сказал Петр и, поманив девочку, подхватил ее, когда она выбралась, держа длинный подол вспотевшими пальцами, – я ее сам потанцую.
Топчась в центре зала и сжимая ей руку, проговорил вполголоса сокрушенно:
- Слушай. На часок еще придется остаться. Вадя мастерскими заведует в фонде, у него мое заявление лежит, полгода уже. Посидим, я немножко с ним выпью. И сразу машину возьмем, отсюда прямо. Приедем ночью, ну скажешь бабушке – сломались по дороге. Не поймет, что ли…
- Петр. Я не могу. Я же говорила. И ей обещала, к одиннадцати дома.
- Да ладно тебе. У меня судьба решается. Бабушка, я так понял, у тебя умница, ну хочешь, позвоним ей отсюда?
Инга подумала о телефоне в доме Ситниковых, тетя Валя будет стоять рядом и сторожить ухо, жарко слушая Вивины короткие слова.
- Не надо звонить. Но ты обещаешь, всего час?
- Конечно, Инга, девочка! Ну, не печалуйся. А хочешь, я бороду сбрею? Завтра же. Для тебя.
Она подняла к Петру лицо и засмеялась. Прижимаясь, поднялась на цыпочки:
- Я тебя люблю. И с бородой тоже. Ты как сам захочешь, так и сделай.
- Решено! Значит, сегодня – проводы бороды! Секретные…
Вадя, откидываясь от Ирки, захлопал одобрительно:
- Во! Приятно смотреть на счастливую пару! За это и выпьем!
Ирка снова загородила девочку от ресторана, будто загоняя в угол, подала ей бокал, внимательно глядя своими обведенными глазами:
- Давай. За Петра. Мы с ним учились вместе. Я, Вадя и жена Петькина. Они развелись три года назад.
И сделав паузу, все так же держа Ингино сперва потускневшее, а после обрадованное лицо глазами, добавила:
- Потом еще два раза сходились. Цирк, короче, сплошной у них с Натальей. Ну что, чин-чин?
- Чин-чин, – механически ответила Инга и опрокинула в себя шампанское.

Время рвалось и перемешивалось, сталкиваясь кусками и обрывками. Вадя, орущий тосты и размахивающий фужером. Ирка, смеется, тыкая в пепельницу сломанную сигарету, а та уже полна почему-то. Петр, обнимает Вадю за толстые плечи и что-то горячо ему толкует. В руках Инги новый фужер, и она уже почти пьет, но рука Петра выдергивает его и на зеленом платье, на коленках, расплывается темное пятно.
Вдруг за их столом еще какие-то люди и вдруг они все поют, и почему-то машут бокалами, показывая на Ингу, а она встает и, прижимая к груди вилку, раскланивается, смеясь.
- Ребенку не наливать! – грозно командует Петр, и снова отбирая у нее фужер, выпивает его сам, ставит на стол – пустой, – выпила один, и хватит!
Один, думает Инга, собирая в горсть рваные от усталости и напряжения мысли. И, правда, всего один, конечно, очень большой, как тот стакан с соком, но все равно ведь – всего один. Как маленькая…
Ей ужасно приятно, что Петр следит, чтоб не пила. Но страшно, уже выпил сам, а она не подумала и вот испугалась сейчас – а вдруг он напьется, что тогда? У нее нет денег. Только сумка с нарисованным котом и тот вылинял. От усталости кружится голова.
Внезапно становится тихо. Нет никого, только Ирка рядом, потянувшись, перебирает темные волосы Инги и говорит укоризненно:
- И зря ты их так постригла. Смотри, если забрать высоко и тут заколоть, сразу выглядишь совсем молоденькой, лет семнадцать, не больше. Тебе сколько лет?
- Шестнадцать, – отвечает Инга, – в июле исполнилось.
Волосы снова упали на скулы. Ирка встала, ухватываясь за край стола, и мрачно оглядев собеседницу, вдруг исчезла среди снующих и танцующих людей.
Инга обвела усталыми глазами разоренный стол. Что ж они никак не уедут отсюда? Бутылки пусты. Только одинокий фужер просвечивает догорающей свечкой. В нем суетливо бегут мелкие пузырьки. Надо его выпить, решила она, и тогда можно сказать им всем – извините, нам пора. Если он не умеет, она скажет сама. Вот только выпьет, чтоб совсем на столе было пусто. А еще чтоб эта Ирка не смотрела, как на младенца. И чего у нее такие некрасивые глаза, зачем их рисовать таким черным?
Морщась, она выглотала кислое шампанское. Стукнула фужер об стол и встала, оглядываясь. Покачнулась. Сердце сильно колотилось, в голове крутилась бесконечная лента дороги, которую еще надо проехать, чтобы вернуться к Виве. Она повела глазами, разыскивая светлый проем входа. И испугалась – в прямоугольник толкался электрический свет фонаря.
Вылезла из-за стола и пошла, обходя танцующих, медленно, чтоб не подламывались на каблуках уставшие ноги.
В холле стояла тишина, было пусто, из туалета, отрезая дверью шум воды, выскочили две барышни и тут же исчезли в зале.
Инга прошла мимо большого зеркала на стене. Испугалась проплывающей там тени – женщина в зеленом платье, с темными волосами и смуглым лицом. И глаза, горят как у кошки.
Услышав голоса, встала, держась за спинку подвернувшегося стула. За небольшой полуоткрытой дверью, через свет другого фонаря вился сигаретный дымок. Иркин голос сказал со злостью:
- Ты слушаешь, черт, да ты слушаешь меня? Сесть хочешь? Притащил в кабак соплячку, школьницу. Ты блин столичный художник, у тебя выставки. Тебе нужен скандал? Тоже мне, Франсуа Вийон.
- При чем тут Вийон, Ирочка? Он поэт. А Инга чудесная девочка. Как… как родник. Может быть, я… через нее… а у тебя такие мысли!
- Какие вы, такие и мысли! Козлы вы, Каменев, и ты и Вадя твой. Морочишь голову девчонке, что твоей дочки ровесница. Кстати, что там Наташа с Лилей, как они?
- Прекрасно Наташа. Снова вернулась. И я очень надеюсь, что ее выкрутасы уже позади. Да хватит меня пилить уже!
Инга повернулась и ушла. Не стала заходить в зал, прошла мимо, к другой двери. Там, на асфальтовом пятачке разворачиваются машины и автобусы, стоят таксисты. Надо попроситься и поехать к Виве. Уже очень поздно. И она тут совсем одна. Потому что у него, оказывается, Наташа и Лилька. И ему с ними вполне прекрасно… а когда она приедет, то Вива заплатит водителю.
Шла, между пустых автобусов, к стайке облитых электрическим светом машин на краю черноты. Стараясь не думать о том, что, наверное, уже полночь, а еще ехать и ехать. Наклонилась к полуоткрытому окну жигуленка.
- Извините. Мне в Лесное, вы отвезете?
Дремлющий шофер открыл глаза, осмотрел испуганное лицо.
- Деньги покажь.
- Я… я заплачу, когда вы…
- Нет, – глаза снова закрылись, руки сложились на коленях.
- Извините…
Инга выпрямилась, смахивая рукой слезу со щеки. Губы кривились. Нерешительно шагнула дальше.
- Опаньки, – произнес за спиной ленивый голос, – опаньки, какие жопаньки! Эй! Эй, я кому сказал?
Она рванулась в сторону, но волосы натянулись, схваченные цепкой рукой.
- Чего, киданул ебарёк? Посидели, поплясали, а теперь ночевать ищешь?
Как пегая луна проплыло и встало перед глазами широкое лицо.
- Пусти, – злым шепотом сказала она, – пусти, а то я…
- А то, что?
- Пустили б девку, – вступил из другой машины невидимый шофер, – крутитесь тута, ментов на вас нет. Охо-хо… – и скрипя, окошко закрылось.
- Пусти! – Инга рванулась, подвертывая ногу и повисая на заломленной руке.
- Пу-усти-и-и, – проблеял обидчик, кривляясь.
- Стой, Пахота, – раздалось из-за спины. И с угрозой еще раз, – я сказал, ну?
Широкий неохотно отпустил руку. Второй подошел, загораживая Инге путь к отступлению.
- Ты с Лесного, что ли? Чего молчишь? Ты же Горчика баба, да?
- Я? – она непонимающе смотрела в темное, неразличимое лицо над широкими, обтянутыми футболкой плечами.
- Не я же, – ждал, разглядывая. И руки в карманах длинных светлых шортов.
- Нет, – ответила Инга, свирепо казнясь, ну вот же, могла бы просто кивнуть, да мол, баба, да Горчика. Так даже кивнуть соврамши и то не может.
- Нет? Ты ж Михайлова, да?
- Да, – крикнула с облегчением, – да, Михайлова, с Лесного.
Парень кивнул.
- А чего Серега в субботу не приехал? Были тут пара спортсменчиков, он их на раз сделал бы. Пролетел мимо бабок.
- Сюда?
- Ну да. Все лето мотался, а тут нету, я звонить уже хотел.
- Я скажу. Скажу ему. Я тут…
От ресторана раздался грозный крик. Петр мчался, размахивая ее сумкой, скалил зубы в темной бородке.
- А ну отошли от нее, мудилы!
- Чего? – сильно удивился парень в шортах, не вынимая рук из карманов, повернулся к подбегающему Петру, – тебе чего, дедушка? Давно за паклю не таскали?
Петр зарычал, кидая сумку и вздымая над головой сжатые кулаки.
- А-а-а, – радостно заревел сбоку толстый Пахота, – давай, я давай, Ром, щас я его!
- Нет! – Инга кинулась наперерез, выставляя руки в сторону тяжело прыгнувшего врага, – не надо!
- Пахота, остынь! – рявкнул тот, кого назвали Ромом. И толстяк неохотно остановился в метре от Инги, уже обхватившей Петра, что отталкивал ее, все еще замахиваясь кулаком.
Наступила короткая тишина, полная тяжелого дыхания.
- Нам пора, – сказала девочка сердитым и звонким голосом, – давно уже пора, я все жду-жду тут.
- Пора, так поехали, – угрюмо отозвался Петр и поднял сумку, настороженно глядя на парней. Пошел, крепко держа Ингину руку, к машине. Там сразу быстро заскрипело оконце, опускаясь.
- Не надо к этому! И к тому не надо тоже, – она дернула подбородком в сторону первого отказавшего ей водителя.
- Да? А к тем вот? – Петр потащил ее дальше, вдоль ряда автомобилей.
- Слышь, Михайлова, – окликнул ее Ром, – передай Сереге, пусть приезжает. Как обычно.
- Да. Да! – она почти упала в полутемный салон, дрожащими руками бросая рядом сумку. Нащупала руку Петра и, сжав, уложила к себе на колени.

- Черт, Инга, я тебя потерял. Как раз прощался с ребятами, тащили нас с тобой в Оленевку, ночевать, а я уперся, говорю, Инге нужно домой. Пришел, а там пусто. Я еще ждал, под туалетом, думал, ну, может ты там. Ирку отправил. Проверять.
- Ты меня искал? – она привалилась к вздрагивающему плечу, – испугался? Правда? Не верю.
- Не веришь, что искал? – обиделся Петр, и над ее головой провел рукой по курчавой бородке, пощипывая.
- Не-ет, что испугался. Не верю. Ты меня спас.
- Куда там. Сама справилась, чудодева. А что, знакомые твои?
- В первый раз вижу их.

Она закрыла глаза, прижимая его руку к груди. Господи, как хорошо, что едут, наконец, что не случилось драки, что бросили Вадю с Иркой, и Петр не пьяный, оказывается. Ну, совсем чуть-чуть. И она тоже от испуга совершенно протрезвела. Только очень хочется спать.
Она заснула, мягко валясь на его колени. И Петр, задремывая сам, время от времени смотрел, как фонари плывут, проводя светом по пухлым губам и смеженным векам, поправлял темные прядки на ее шее. С досадой пощипывал ухоженную бородку. Пакля… как сказал этот сопляк в шортах, давно за паклю не таскали, дедушка… тьфу ты.

Когда Инга проснулась, машина все еще ехала, ровно шипя колесами по тихому асфальту, и мерно вполголоса говорил свою песню мотор. А над серой водой медленно светлело небо, золотилось пышное облако, ловя сонные лучи не вставшего еще солнца.
Инга выпуталась из рук крепко спящего Петра, села, с мольбой глядя на светлую линию горизонта и сглатывая пересохшим ртом. Утро. Какой кошмар, уже утро, и Вива там, в доме, конечно, не спит, сидит, положив руки на колени, и слушает, когда же стукнет калитка. Отмотать бы время на час, всего на час обратно, чтоб еще было темно, а она уже подбегала к дому, тихонько вошла бы, и сказала, мы задержались, пожалуйста, ба, прости меня.
Ей казалось, пока ночь, даже опоздать на несколько часов не так ужасно, как возвращаться ранним утром.
А вдруг Вива спит? Вот было бы счастье.
Но покачиваясь и придерживая плечом спящего Петра, подумала мрачно, да где там, спит. Дай Бог, чтоб не пошла в милицию, звонить и искать.

У начала улицы Петр прижал ее к себе, но Инга вывернулась, испуганно глядя по сторонам.
- Выспись, – сказал тот, – а я потом зайду и все объясню твоей бабушке, – если буду прощен, на закате выйдем к скале, сделаю пару этюдов.
Поцеловал ее в макушку, улыбнулся и ушел, скрылся за деревьями.

В доме Инга остановилась у открытой двери в комнату Вивы. Сказала в напряженную спину, опущенную над столом голову:
- Ба? Ну… прости меня, ба. Я… так получилось вот…
- Иди спать, детка, – Вива встала, проходя мимо, вышла в коридор, не дотрагиваясь до внучки. Та, потянувшись, чтоб обнять, опустила руки. Но Вива, сделав пару шагов, вернулась и сама обняла Ингу, прижала к глухо стукающему сердцу.
- Господи. Я думала, может, авария какая. Или убежала ты. Как Зойка вот.
- Ба, куда я от тебя. Мы в Оленевке были.
- Занесло вас. Туда же три часа ехать?
- Четыре почти.
Вива кивнула, отпуская девочку.
- Понятно, почему задержались, считай, полдня в дороге. Ну, зато платье выгуляла. Иди спать, потом расскажешь, что было хорошего.
- Я тебя люблю, ба, – сказала Инга в прямую спину. И побрела в комнату, села, бережно стаскивая измятое платье с подсохшим пятном на лиственном узоре. И повалилась ничком на прохладную простыню, вздыхая от счастья. Заснула.