5

Вива сидела на веранде. Руки положила на белую скатерть и смотрела, как солнце пятнает пальцы, изрисованные мелкой тенью листвы, и зажигает яркие блики на серебряном кольце с хризолитом. Камушек такой прозрачный, веселый, как зеленое солнце. Жаль, ей понравилось, что хризолит огранен, и она выбрала его, грани чуть стерлись, надо было брать кабошоном. Но так весело сверкали…
Обручальное тонкое колечко лежало в шкатулочке на комоде. Его Вива не носила. Олега она помнила и без кольца на пальце. Удивительно, как петляет время. Сейчас Виве казалось, она сама девочка, не старше Инги, а когда в свои восемнадцать осталась одна с орущей Зойкой на руках, то ощущала себя совсем взрослой. Самостоятельной. И тянула лямку жизни, потому что впряглась сама, чего ж жаловаться… Родители были против замужества. Умница и красавица, после школы могла бы уехать в институт, лучшая ученица в классе, вечно фотографии Виктории на всяких стендах в полутемном вестибюле старого школьного здания с колоннами. Сажает цветы, ведет строй октябрят, читает доклад на слете юных биологов. Геологов. Математиков…

Бегала на танцы в Дом офицеров. Все очень благородно, вальсы и мазурки, светлые платья, смешные белые носочки и туфельки с перепоночкой, застегнутой на пряжку. Подруга Валентина, ее просторная комната в большой квартире, к ней ходили одноклассницы – плоить волосы чудесными заграничными щипцами, блестящими никелем. Валька ее и познакомила с будущим мужем. На танцы шли, через парк с фонтанами. Увидела издалека, глаза подкатила, мол, ох, надоел. Оказалось, приехал в командировку, и к родителям заходил, посылку привез от родни. Пил чай. Как поняла позже Виктория, из обрывочных рассказов самой Вальки, та ему глазки пыталась построить, а он как-то никак. Теперь вот ходит, пиджак на плече, в парке раскланивается. И ближе не подойдет, вроде я какая заразная, обижалась Валька, стукая каблуками и поводя плечом в пышных крепдешиновых оборках.
А подошел. Сам. Увидел их и подошел, с Валентиной поздоровался, а смотрел на Викторию. Так в тот день она на танцы и не попала. А мороженое было вкусное. И вода с сиропом.

На стол с мягким шепотным стуком свалилась сверху увядшая пуховка альбиции. Вива подцепила ее, похожу на розовую маленькую медузку, понюхала и уронила вниз, на горячие доски пола.

Там, в небольшом северном городке такие деревья не росли. Липы были, березы. Красивый в парке рос шиповник, белый и еще алый, с тугими атласными лепестками. Летом чудесно. Но такие длинные зимы…
Когда осталась с Зойкой одна, родители помогали, конечно, но мать привозила в ее комнату банки с огурцами, сумку картошки, пакет макарон, оставляла три-четыре купюры, и вместе с помощью наваливала на Вику тонну упреков, негодования и сожалений, и от себя, и от отца передавала. Уж не знала Вика, правда ли ее отец говорил такое, или мать сама выдумывала, чтоб посильнее ударить. Но хватило Вике и того, что однажды, стоя на табуретке перед стеной, куда забивала гвоздь – протянуть веревку для пеленок, а в коляске заходилась плачем красная сердитая Зойка, снова с температурой, вдруг поняла – отец ни разу не появился в их комнате. После свадьбы – ни разу. И гвозди вот она сама, и воды натаскать, и колесо к коляске заново приладить.
Потому, когда вдруг предложили ей поехать в Крым, где требовались работницы в лесничество, она долго не думала. Тепло, море, воздух. Самое оно, что нужно вечно простывающей дочке.
Все вещи уместились в два чемодана. И Зойка на руках.
А что касается легенды о неземной любви к Олегу, из-за которой, мол, и замуж в другой раз не вышла, так это сейчас Зоинька переиначивает. Да и пусть, конечно, если так поглядеть, получается ее мать прямо героиня романа. Тоже своего рода богатство, пусть своим поклонникам рассказывает историю красивой любви.
Конечно, Вива любила Олега. И никого так никогда. Но романы, когда осталась одна, были, да все какие-то бестолковые, короткие и кончались, оставляя ее в недоумении. К примеру, на черта был ей мужчина, что ее хотел, а мелкую трехлетнюю Зойку в упор не замечал? Вика тогда испугалась просто, вроде ее дочка – привидение или умерла. Нет-нет, не надо так. И не один ведь такой.
И стала везде ходить только с дочерью. А на танцы с ней не пойдешь. Так что оставались Виве парки, детские площадки, да лесничество, где всех мужиков – директор и два водителя, а остальные – бабы.
А еще открытием оказалось для Вивы, что вынужденно взрослела сама, – не любят мужчины самостоятельных женщин. Но позволить себе трогательно скончаться от того, что рядом не оказалось помощника с крепким плечом, она не могла, кто ж тогда Зойку накормит да погуляет. И чем самостоятельнее она становилась, тем дальше маячили предполагаемые вторые мужья. Вместо них случались в Вивиной жизни мимолетные встречи, которые она от дочери скрывала. А зачем смущать распаленного курортного кавалера детским взглядом, в котором вопрос – ты мой папа, да?
Конечно, провинция – южная, курортная – предполагает большое количество приезжих, ищущих мимолетных удовольствий, понимала Вива. Но вдруг как-то незаметно наступил еще один женский возраст, и она без колебаний в него вошла. Она вообще редко колебалась, потому что всегда решения приходилось ей принимать самой, так уж вышло. Вошла, огляделась, полная зрелой и спокойной женской красоты. Которая, как яблоко, что налилось и манит, такое, что почти косточки видны через томную мякоть… Сама так себя чувствовала и понимала, способна сотворить рай, эдем, без обязательств, из одного лишь наслаждения. И… усмехнулась, получив к прекрасному возрасту новое знание. Тем, кто едет сюда, им такое не нужно. Незачем. У них и дома в этот же возраст вошли жены, и если уж кидаться в приключения, то надо попробовать оседлать машину времени, ему сорок, ей двадцать, ему пятьдесят, ей – семнадцать… Соломоновы игры, согревание постели на пороге старости.
Возмущало ли это Виву? Не особенно. Так странно случилось тогда, с Олегом, в ее шестнадцать, что после она думала – не все от нас, и миру бывает наплевать на наши возмущения или обиды. Можно ли обижаться на дождь, думала Вива, или на летнюю жару? Так, наверное, устроен мир. И в этом мире десять женщин обязаны пропасть, стеная и плача без мужского плеча, чтоб одиннадцатую он, наконец, подхватил и спас. А что же эти десять? Вива не пожелала быть одной из пропавших и решила жить ту жизнь, которая досталась ей. И судя по тому, что каждый день приходит к ней счастье, просто так, от того, что в парке кричат дети, а ветки альбиции выросли и торчат под крышей веранды и потому чудесный ее запах полнит жару… А еще придет Саныч и расскажет свои одному ему удивительные истории о морских чудовищах… Судя по этому, она идет своей, правильной дорогой, пусть неяркой и тихой.
Интересно, это уже все, подумала Вива, сплетая руки и прислушиваясь, прозвучит ли внутри ответ. Я почти вырастила внучку, девочка влюблена, но клятву сдержит, я вот – живу, просто живу там, где нам с ней хорошо. Волнуюсь за нее, и всегда буду волноваться, но это волнение – часть моего покоя. Значит, я достигла, чего там надо достигать простому среднему человеку? Или суждено еще что-то?

Из куста форзиции выдрался общий кот Василий, воздел хвост, согнув самый кончик. И презрительно оглядев Виву, чайник и розетку с вареньем, дернул белыми усами. Сел, отрешившись.
- Ладно тебе, – примирительно сказала Вива, – я же не знала, когда будешь. Сейчас из холодильника достану.
Василий соизволил откушать специально для него сваренной рыбы. А Вива, убрав пустую мисочку, ушла в дом. Инга на пляже, вернется к ужину. Скоро сентябрь, и обе займутся делами. У девочки выпускной класс, а Вива пойдет работать на биостанцию, где последние десять лет она старший лаборант в оранжерее. Зарплату все время задерживают, но вдруг, все же, что-то будут платить. И славно, что за спокойное время у нее накопилось немножко ценных вещей: пара колец, три цепочки тонкие золотые с кулончиками, было четыре, но одну уже продала, как и десяток красивых раковин, что дарил ей Саныч, и ветки кораллов, а еще – безделушки, мать присылала, бронзовый колокольчик на подставке, вазочки из древесного капа. Разворачивая посылки, Вива раздраженно досадовала, чего шлет всякий пусть красивый, но не очень нужный хлам, а вот, поди ж, пригодилось. И в тяжелые недавние времена Вива уносила сувениры на рынок, где на багажнике потрепанного жигуленка бродячий, вернее, проезжий скупщик ставил табличку «покупаю часы, барометры, раковины, сувениры». К нему же ушли и две странные бумажки-ваучеры, которые нарядной вязью сообщали, что Вива и Инга теперь владеют некоей частью государственной собственности. Вырученных за госсобственность денег как раз хватило, чтоб накрыть праздничный новогодний стол и это была такая радость – пить шампанское и есть настоящий сыр и копченую колбасу.
Выжили, и ладно, усмехнулась Вива, и села на веранде в тени – чистить картошку на ужин.

Ингу не волновали мысли о том, как они будут жить осень и зиму. Сейчас только одно было в ее голове и в сердце.
Она сидела на маленьком коврике, поджав ноги и обняв их коричневыми руками. Смотрела на голову Петра, за чужими голыми плечами и мокрыми, блестящими после купания головами. Когда он садился, ей были видны макушка, изгиб шеи, плечи. Иногда пропадал, и Инга знала – прилег. Наверное, лежит на спине, раскинув руки вдоль тела, а мокрая грудь подымается и опускается – плавал. Солнце палило сильнее и сильнее. Значит, скоро встанет и снова пойдет купаться. И тогда она увидит его в полный рост.
Когда вставал, она крепче обнимала колени, укладывала голову на них подбородком и из-под длинного козырька следила, боясь, вдруг повернется и увидит ее.
Вокруг было громко и становилось все громче. Очень много людей, бегают дети, и галька не успевает высыхать, от воды, принесенной на босых ногах. Инга никогда тут не загорала и не купалась, а сейчас сидит, караулит.
«Я просто смотрю» попыталась оправдаться перед собой. Но поняла сердито – вовсе не просто. Ну, уехала мини-блондинка к своему бизнесмену. А других вон полный пляж и полное море. И все красивые такие. Рядом с ней, на чудом расчищенном от тел клочке песка бегают, взвиваясь, прыгают за мячом, ударяют звонко и так же звонко смеются. Вдруг он захочет сюда, играть в волейбол, и что ей тогда – уползать ящерицей? Или подскочить и тоже махать руками, ловя мяч?
Из-за сложения Ингу вечно принимали за спортсменку, спрашивали, в какую секцию ходит, чем занимается. И она злилась. Быстрая, она была неловкой, часто что-то роняла, задевая локтем, а на коленках вечно цвели синяки – ушибалась, когда резко сворачивала на ходу. Хорошо под загаром не видны.
Петр встал. Кому-то рядом засмеялся. Инга вжала подбородок в колени, одновременно кося глазами вверх, так что лоб собрался морщинами. И подняла голову, сбивая бейсболку на затылок. Ну, все, досиделась. Идет к воде, а рядом снова такая – тонкая, худенькая, высокая. Ноги поднимает, как цапля, смеется, касаясь мужского локтя. И что делать Инге?
Провожая взглядом две черные на серебре воды фигуры, она разлепилась, наконец, вытирая ладонями мокрый живот и грудь. Дикая совсем жара. Все купаются, одна она сидит пнем. Партизанка…
Встала, подхватывая коврик, сунула его в полотняную сумку с мультяшным выгоревшим котом на боку. Туда же отправила шлепки, чтоб не тащить в руке. И уже не оглядываясь на черные головы, что потерялись среди множества таких же черных голов, пошла между лежащих к набережной.
И пусть, думала, кусая губы. Да и черт с ним, и пусть, ну его. Козел. И еще старый. Мать сказала – сорок. Наверное, и правда сорок. Может даже сорок пять, у него борода. Пусть плещется со своими русалками. Зато Инга знает такое место, где нет никого. И никогда не было, от начала веков. Она ему хотела подарить это место. Но если не надо, то и фиг с ним.
- Эй, Михайлова!
Возглас проскочил мимо ушей, кажется, повторился. Инга оглянулась, сказала с сердцем:
- Слушай, отстань. Понял? Плевала я на все, и на тебя тоже. Пойду и убьюсь.
- Дура, что ли? – Горчик пошел рядом, расталкивая горячих прохожих.
Она не смотрела на него, сузив глаза, только краем видела, как мерно движется коричневое колено и иногда мелькает острый локоть.
- Топиться будешь? – деловито спросил Горчик, шаркая сандалетами.
- Я? Дурак, что ли?
- Сама сказала. Убьюсь.
- А… Да я так. Серега, уйди, правда, не могу я сейчас, разговоры эти.
- Ага. Ответь только.
Она подвела глаза. Дернула плечом с качающейся сумкой.
- Точно не убьешься?
- Нет.
- Ладно. Понял. А куда идешь?
- Не скажу.
Он хмыкнул, поддал ногой легкий стульчик, отбежавший от столиков летнего ресторанчика.
- А как же правда?
- А я вру, что ли? Просто не скажу и все.
- Ну и…
Инга совсем собралась накричать на него, чтоб отстал со своими вопросами, но не успела. И он не успел договорить. Из-за столика вскочила одна из таких, тонкая, в леопардовом крошечном бикини, с черными волосами из-под нарядной кепки в стразиках.
- Сережа! А я ищу тебя, ищу! Ты ж обещал на скалы?
Схватила Горчика за руку и потащила куда-то, на ходу весело упрекая и маша кому-то рукой. Тот оглянулся, худой, с мокрыми светлыми волосами, зачесанными назад со лба, свободной рукой помахал Инге, будто извиняясь. И ушел, скрылся в горячей раздетой толпе.
- Вот и отлично, – прошептала она, прибавляя шагу. На сердце стало еще паршивее. Весь мир, показалось ей, состоит из прекрасных болтушек в бикини, тонких, высоких и длинноногих. Идут сомкнутыми рядами, надвигаясь на Ингу, а она стоит одна-одинешенька, толстая корова с квадратным лицом. В дешевом купальнике, ухваченном по случаю в спортмагазине, сто лет назад.

За скалой было почти безлюдно. Небольшая бухта острилась сброшенными в воду камнями и обломками скал, пляжа не было и потому только несколько рыбаков торчали на камнях ближнего к цивильной бухте края.
По верхней тропинке Инга обошла каменные россыпи. Углубилась в небольшую рощицу можжевельника, и вышла еще дальше. Тут вниз вела еле заметная тропа, и кончалась у бока скалы, выкатившей в море острые края. Вроде бы тупик. Не сойти в воду, чтоб выкупаться. Но Инга знала, если взобраться на скалу, то с другой стороны, переходя с уступа на уступ, можно спуститься к самой воде. С площадочки размером с табуретку.
Так и сделала. Передохнув, оставила на площадке сумку. И, осторожно нащупывая ступнями подводные валуны, затянутые скользкой травой, повалилась в свежую воду, застонав от удовольствия. Наплававшись, вылезла обратно. Расправив коврик, села, глядя, как сверкает бесчисленными солнцами плавная штилевая рябь.
Это был не весь секрет. Мало ли среди каменных осыпей и нагромождений тайных тропиночек к свежей воде. Нет. У Инги был еще один, настоящий. И о нем не знал никто. Кроме нее самой. Надо обсохнуть и заново согреться, решила она. И если одна, так одна. Сумку спрячу. И поплыву. Пока не пришел вечерний бриз, гоня волну.

- Прекрасный вид, – сказал за спиной знакомый голос.
Инга медленно повернулась, изгибая плечи и вывертывая шею, чтоб снизу увидеть – стоит на макушке скалы, черный отсюда, но – он. Его широкие плечи, его такая знакомая фигура. И голос – его.

Время замедлилось и одновременно ускорилось, зашоркало боками, стираясь о встречный ход, будто два поезда идут рядом по параллельным рельсам, которые неумолимо сдвигаются и скоро станут одним, но перед тем сотрут себя до пустоты.
Она еще не успела привыкнуть к мысли, что, вот он, пришел, заговорил, крался следом, держал ее глазами за спину (черт, смотрел, как я тут корячусь, перелезая), а он уже маячил совсем близко, неловко сгибаясь на острых камнях, дышал тяжело (я его слышу, это он дышит тут, совсем рядом) и смеялся, взмахивая рукой…
- Какой у тебя тут насест. Только одно место в партере?
- Что? (дура, дура непонятливая, да ответь же что-нибудь умное…)
- Позволишь, я тут рядом присяду? – спустил ногу и осторожно к ней вторую, коснулся ее плеча, балансируя на краешке площадки.
Инга подвинулась, сжимаясь. Кивнула, не имея сил ответить.
(сбоку глядит, а профиль, у меня…)
Но и повернуться не смогла. Его лицо было совсем рядом. И локоть касался ее колена, когда уселся, наконец, и выдохнул.
- Уф. Думал, сорвусь в воду, пока спускался. Ты не против, что я тут?
- Я?
Она горячо покраснела. И в панике думала, ну вот, теперь – помидор помидором.
- Тебя ведь Инна зовут?
- Я просто так, – хрипло ответила она, – я не подглядывала. Правда. Тут рядом все. Я мимо… случайно…
- Что? – на этот раз удивился он. Уточнил, укладывая подбородок на колено, – ты приносила Тоне рыбу, помнишь?
Инга замолчала, мучаясь новым стыдом. Он не знал. Не понял, что она за ним ходила, как привязанная. И говорит сейчас только о том, что они соседи. Ей захотелось срочно вернуться на минуту назад, убить свои дурацкие слова и вместо них сказать другие. Ну что же ты, медленная улитка, ну, про вид прекрасный или еще…
- Инга. Зовут.
- О! Чудесное имя. А меня Петр. Ты, наверное, это знаешь.
Она снова кивнула. От него нестерпимо хорошо пахло. Морской водой, просоленной кожей, намокшими и высушенными солнцем чистыми волосами. Господи, какой он прекрасный.
- Я собирался уходить. Мне это пляж уже поперек горла, там вечно толпа. Увидел тебя, с этим твоим мушкетером, думал, вот хорошо, как раз спрошу, куда тут можно еще прогуляться. Думал, ты же наверняка тут все знаешь. Но вы разговаривали, и я просто пошел следом…
Он развел руки, коснувшись ее колена ладонью, засмеялся немного смущенно. Мол, ну вот, повел себя, как мальчишка.
- А я и хотела. Хотела вам показать, только боялась, думала, вдруг не нужно.
- Мне? – не удивился, принимая, как должное, кивнул, – да, спасибо, тут прекрасно. Жаль, этюдник я сюда не дотащу. Ну, насмотрюсь и зимой обязательно напишу это вот – кусок скалы, солнце, девочку на краю вод. Смуглую девочку с темными волосами. Будет очень хорошо.
- Нет.
- Нет? – теперь удивление в голосе было настоящим, – как нет, ты не хочешь? А все обычно просят.
- Я не это хотела. Есть еще.
Она, наконец, решилась и повернула к нему лицо. Захотелось зажмуриться, так близко он сидел, так рядом были губы и красивый нос, глаза, серые и веселые под спутанными темными волосами. Но раз взялась…
- Если вы не забоитесь, я вам покажу еще. Только туда надо плыть. Я сумку тут спрячу. И ваш пакет. Но только если хотите. Плыть надо сейчас, потому что потом может подняться ветер, и мы не сумеем попасть внутрь. Ну… если хотите, конечно.
Нашарив рукой сложенный пакет с кошельком и ключами, он подал ей, внимательно глядя в суровое лицо.
- И не боюсь, и хочу, и конечно. Командуй, Инга. Приказывай.
Отваливая камень, прикрывающий неглубокую дыру, она запихала туда вещи, снова закрыла тайник. Неловко поглядев, как он шутовски топчется, вытягивая руки по швам, в ожидании приказаний, спустилась вниз, к воде. И отплывая на пару метров, сказала:
- Все. Вы вдоль стены сможете сто метров, или побольше проплыть? Там до дна не достать.
И крикнула, увидев, как приготовился прыгать:
- Нет! Не смей!
- Что?
Был бы Горчик, подумала быстро, уже б орала ему – дурак, что ли? Но Горчик не стал бы…
- Нельзя тут, под водой кругом скалы. Осторожнее надо.
- Понял.
Блестя мышцами, сполз ниже и, так же как она, медленно погрузился в зеленую воду, толкнулся ногами, отплывая на глубину.
Инга успокоенно кивнула. Дальше поплыли рядом, вдоль каменного обрыва, что высоко над водой щетинился кривыми сосенками и можжевельниками. И становился все выше и неприступнее.