Ехать до него – десяток километров по разбитому проселку, пылящему пересохшей до белизны глиной. Трава вокруг выжжена и неудобна даже на вид. Суставчатые звонкие стебли, колючки всех видов и размеров, а дальше, за ними, щетина стерни.
Шли пешком, так захотелось, когда приехали в большой поселок Заветное первым автобусом. Жара проснулась позже нас, полдороги успели пройти хорошим шагом, пуская взгляд камушком по плавным холмам, уткнувшимся в дымку на изогнутом горизонте.
И одолев длинный подъем, чувствуя входящую в силу жару, что устроилась на рюкзаках, хозяйственно и увесисто, увидели – плавно вниз, к синеве моря, что дразнила открыточностью цвета – вот он, вот!
Казалось – разве бывает так? Как на тех картинках из детства, в тонких книгах, которых не жалели и что валялись среди поздних игрушек.
Безупречно белая башня, расписанная черными полосами. И ниже колен ее, к самой рыжей земле прижавшись – домики вокруг одного двора и приземистые, упрямо зеленые деревья.
Белая, с черными полосами, не теряющая белизны своей башня… Мы все ближе. Ближе к домам и деревьям, и кажется, мы все ниже. Растет в блеклое от жары небо – белая, с черными полосами.
Ветер наконец-то встречает нас. Он еще слабее жары, мягкий, но уже здесь, шепча, что море – там, за обрывом. Мы видим маяк и синеву. Но еще не видим моря, того, что будет у ног босых. Но знаем – есть. Ветер сказал и с каждым шагом говорит об этом все громче, сильнее. Хлопая по горячим щекам и развевая пыльные волосы. Но уже понятно, сильнее жары ему не стать. Она смеется, тяжко давит на мокрые плечи, держит на голове сухую жесткую ладонь.
Но дошли. Удивив встречающих – дошли. И несколько от удивления этого стесненно…
– Что же вы, надо было сказать, мы бы вас встретили на машине…
Маяк вблизи – белый, безупречно белый. Ослепительно. Это кружит голову. Я держу его ладонью за прохладный побеленный бок. Отрываться не хочется. Но ведь еще море. И еще можно – внутрь. Хоть и нельзя по правилам, но мы приехали пожить дня три, потому – можно.
Он никуда не денется. Но все равно, побросав рюкзаки, смыв с лица глиняную пудру, сперва – на маяк. А потом уж – остальное.
– Обувь оставьте. Я там полы мою каждый день.
Лена – золотистая девушка с гибкой спиной и глазами, полными степной жары над морем. – Медленными глазами степнячки, чей взгляд от рождения следовал плавным подъемам и спускам, на которых лежит огромное разбавленное травяным воздухом небо.
Спиральная лесенка. Игрушечная. Маленькое окошко, неожиданное, на середине подъема. Ниша в стене, толщина которой размеры окошка превосходит. Если дотянуться и запрыгнуть на широчайший подоконник, скруглить спину и подобрать босые ноги – получается Елена в корОбке… А на лесенке сразу становится темнее…
Зеленоватые крашеные стены. Босые ноги шлепают по прохладным ступеням. Девушка Лена идет впереди, прямо держит плечи, чуть изгибает коричневую спину. Над штопаными велосипедными шортами, в прогибе талии – солнце осторожно трогает золотой пушок вдоль позвоночника. Плавно подпрыгивают по плечам тяжелые гладкие волосы. Сильные бедра мерно считают ступени. Не могу оторвать глаз от узких и четко рисованных мыщц, что при каждом шаге появляются и пропадают. Лена оглядывается на мой взгляд, улыбается – медленно. И от степи и неба над морем, что пОлнят ее глаза до самых краев, краска на стенах становится цвета зеленого солнца.
Лена выводит нас в небо. Просто – отступает и молчит. После зеленоватого узкого лабиринта и неразмашистых ступенек – белое, сумасшедше просторное в простоте своей – небо. Ему ничего не надо. И потому ничего не замечаешь – круглой крыши, огромных окон, узенькой галерейки снаружи. Даже облаков не надо. Даже сердце маяка – большое, граненое из сомкнутых цветных стекол – пока ждет. Потом-потом, не главное.
В старых фильмах я всегда узнаю кадры, снятые в наших местах, по особому белесоватому свету. Только здесь, где царит жара и соленые ветра, есть эта солнечная пыль. Не от высохшей до порошка глины, а будто сеется она с самого солнца и, растворяясь в небе, забирает сочную синеву. Бледность жары. Будто южное небо над степью – выгорело, полиняло в крепко подсоленном ветре, выполоскалось в запахе выжатых жарой трав. И стало таким, как в самом начале.
Прозрачный фонарь маяка летит в изначальном небе, чертит макушкой глубокую синеву моря внизу, стремительно разворачивает древний пергамент скифской степи.
– Хотите наружу? Только осторожнее!
Ветер здесь главный. Запахи трав и моря тяжелее его и остались ниже. А он тоже изначально пуст и от этого легок до головокружения. Жара тянет сквозь него жесткие пальцы, но они слабеют и лишь касаются слегка, через сильные руки ветра. Он здесь – треплет волосы, рвет с плеч рубашку, входит в раскрытый для разговора рот и затыкает его. Зачем говорить? Дыши, живи… летай!
(фото маяка предоставлено Александром Рыборецким)
31 декабря 2007 за 15 минут до 2008
правка 2014