Глава 21
Ника и все-все-все впереплет, внахлест и по-всякому
Вертясь перед зеркалом, и напевая в такт песенке, что неслась из ресторанного зала, Оля взбила черные волосы, тщательно укладывая вдоль щек косые прядки. Помахав рукой, подмигнула гардеробщику. Тот крякнул, маяча за своей пальмой, подумал и подмигнул в ответ.
Ника, поглядев на часики, шагнула к стеклянной двери, начиная уже немного нервничать.
- Оль, нам полчаса идти обратно.
- Угу, – Оля нагнулась к зеркалу, вытягивая губы, словно хотела поцеловать отражение, ловко подрисовала их помадой, – идем-идем. Выходи, догоню.
- Де-е-евач-ки! – заблеял давешний ухажер, подпрыгивая и оскальзываясь на трех невысоких ступенях, – ч-чтожы быстро так, ну-у-у…
- У нас мужья, – наставительно сказала Оля, поворачиваясь и выгибаясь, чтоб увидеть спину, провела ладошкой по маленькой попе, обтянутой джинсами.
И отодвигая мужчину, двинулась следом за Никой. Та ждала, придерживая тяжелую дверь.
- Так я же… я просто! Такие красивые деввач-ки! Имею я право! – мужчина выпятил живот, – в свободный вечер! Ну, имею? После работы!
- Смотря какая работа, – засмеялась Оля.
- Директор промтоваров тоже ж имеет право? Так? – мужчина скромно умолк, выжидательно глядя на барышень.
Ника вздохнула и сделала шаг наружу.
- О! – сказала Оля и остановилась. Поправила волосы снова, – какой-то вы молодой для директора. Наверное, зам. По ахч?
- Никакой не зам! – мужчина польщенно пригладил на лысине остатки серых волосиков, – просто. Просто директор. А вы! Даже пот-танцевать вот!
Оля быстро подошла к невзначай обиженному директору, смеясь, изобразила реверанс, держа пальцами полы курточки.
- Правда, некогда, ну, правда! Вы лучше скажите, где вас найти, что за магазин? Тут в Жданове? Глядишь и станцуем…
Тот замахал рукой куда-то в сторону туалета.
- Телефончик, – подсказала искусительница, – диктуйте, я запишу. Вадим Михайлыч, так. Дальше…
Ника вышла, дверь за ней мягко и тяжело закрылась. Через двойное стекло две Оли склоняли две головы над записной книжкой и две головы директора кивали, размахивая четырьмя руками.
- Уф, – Оля вылетела на крыльцо, победно помахала листочком, – представляю, как он офигеет, когда через пару дней позвоню, домой, ах, Вадим Михалыч, вы мне обещали, по-омните? – сыграла голосом, добавив в него медовой угрозы. Подхватывая Нику под руку, потащила ее вдоль пустой улицы.
- Связи, Вероничка, вот что важно! В наше время без связей ни-ку-да! У меня в Жданове своих знакомых маловато. Мамкины есть, но я хочу сама. Это, как раньше – нет блата, значит, ничего нет.
- Он от нас не дел хотел. Танцы. Всякое.
- Пф… мало ли что хотел. Можно все обставить, по-умному. А станет кобениться, пусть идет лесом.
Тротуар пришептывал в такт быстрым шагам. Ночной уже ветерок, пахнущий городской гарью и цветами, забирался под распахнутые куртки, но после выпитого все равно было жарко.
Оля сбавила скорость.
- Давай помедленнее. А то прибежим потные, как мыши. Никуда они уже не денутся, щас на проходную и на пароход. Как его? Профессор…
- Топилин, – послушно сказала Ника, приноравливаясь к прогулочному шагу спутницы, – это научные суда, небольшие совсем. От Южноморска такие ходят в Атлантику. Рыбу ловят, а еще там научная группа. Человек десять. Изучают океан, карты всякие рисуют. Прогнозы. Еще климат. И вода.
- Тоже, значит, загранщики?
- Угу. У меня мама работала, в институте. Я там много знаю народу.
И подумала – Даня, Ронка.
- Вот же масло какое у вас девкам, Вероничка, куда ни плюнь, кругом одни загранщики!
- Да они по шесть месяцев дома не бывают. Папа мой так. А в порты иногда – раза три зайдут на полдня, и по трое, с замполитом обязательно.
- Ну, в магазины замполит их пускает, – резонно сказала Оля, – а чего же еще. Без него они все быстро по бардакам разбегутся. Все!
- Ну, прям, все.
- Я тебе говорю, Вероника! То мужская такая натура! Одним миром мазаны! У тебя вон – одна яйцеклетка. А у мужика мильоны сперматозоидов! Куда же их девать? Вот и носятся с херами наперевес!
Она замолчала, возмущенная нарисованной картиной. А Ника давно уже помалкивала, подавленная уверенностью, что пропитывала каждую сентенцию новой подруги. Вдруг сильно заскучалось по непутевой Ваське, которая тоже любила сказать, как отрубить. Но через пять минут отрубить совсем противоположное. И тут же молитвенно сложить лапки на маленькой груди, восхищаясь Никиными возражениями. По Тинке, с ее мягкими ироническими шуточками над собой “ах, они такие славные, эти мужчины! А я такая слабая…”
- Слушай, – Оля еще замедлила шаги, – а ты сказала, про дурацкий этот тост. Что все серьезно. Ты это насчет чего вообще?
Из тени прыгали по клетчатому тротуару, пугались машин и убегали вперед, а когда автомобиль проезжал, возвращались снова…
- Понимаешь… – медленно ответила Ника. И вдруг заговорила быстро и горячо, сама пытаясь разобраться в этой части их с Никасом жизни:
- Я тоже думала – шуточки. И они сами ржут над собой. Но все равно – приеду, а у него в холодильнике то пантокрин какой-то, то банка сметаны, бабкой наговоренная! Рецепты друг другу рассказывают, как потенцию усилить. Я понимаю, да. Но не так же, чтоб мозги набекрень! А потом такой – ну с кем ты без меня Никуся, попой крутила? А это кто с тобой поздоровался? А ты с ним спишь, да? А куда дела получку? Небось, подарочки даришь любовничку? С этой не смей разговаривать, она блядища, а эта по глазам вижу – такой станет. Я сперва смеялась. Говорю, я же твоя жена, Никас! Понимаешь – же-на! А он – та все вы одним миром мазаны. Вот как ты про них, так и они. Про нас. Однажды проговорился, что Кузяку просил за мной последить, пока он в рейсе. Я думаю, чего этот козел мне все звонит и звонит, сладенько так, а пойдем Вероничка в кинцо, а пойдем в кабачок по-дружески. Оказалось, задание выполнял! Я тогда ух злая была, хотела выгнать вообще. А он к Женьке кинулся, схватил, рыдает, ах сыночек, мамка меня из дому гонит! Женька в слезы. Я прям возненавидела его тогда, а ему ночью ехать, в аэропорт. Ну и что? Как? Поедет, пока я букой в кухне отсиживаюсь? У меня, когда я в библиотеке работала, была возможность на стажировку реставраторов поехать, в Киев. Три месяца. Я уже все приготовила, документы. Ой, думаю, муж обрадуется, буду специалистом, единственным в городе. А он приехал и три ночи мне спать не давал, устроил разборки. Ты там наставишь мне рогов! Отказывайся! Та-акая битва у нас была. Да еще мама, ах-ах, он же муж, такая твоя доля, доченька. Это сейчас она беспокоится, вопросы задает, а что ж он домой чашки-плошки не привезет, да тебе с сыном поехать в пансионат не на что? Забыла, как грудью его защищала, ты должна слушаться! Вот, дослушалась.
Ника усмехнулась, ускоряя шаги и поправляя летящие волосы, чтоб прядки не попадали в рот.
- За семь лет хоть бы раз сказал – ты моя красивая. И все шуточки только в одну сторону – то тут у меня не так, то там. И еще – да кому ты нужна теперь, с ребенком. Ты говорит, когда-то в судовой роли самая молоденькая была, я гордился. А теперь приезжают почти на десять лет моложе. Эхехе, жена, не молодеешь ты у меня. Я поначалу верила, каждому слову. Гимнастика, диеты, бегала по утрам, вот думаю, стану идеальной. Для него. Приехал, набычился, что говорит, со спортсменами решила закрутить, пока меня нет?
Впереди маячил фонарь возле бетонной коробки проходной, светились ярко-желтым стекла. Ника замолчала, остывая, и уже раскаиваясь. Ну, кто дергал за язык. Тоже мне жалобщица. Он, может, там лежит и стонет, весь в бинтах, а она тут плачется. На пустяки. Мама ей твердила – Веронка, это все пустяки, никто не обещал, что жизнь это рай. Терпи. …Ника старалась, терпела, но все равно взбрыкивала время от времени. Подруг вот себе отвоевала. И постоянно мучилась раскаянием, что она какая-то неправильная жена. Некрасивая, неудельная и совсем не терпеливая…
- Ты меня извини, что щас скажу, – четко ударяя кожаными мокасинами в плитки, сказала Оля, – козел он и сволочь. Ты, конечно, сама виновата, распустила его. А надо было, – она вытянула вперед руку, свет упал на крепко сжатый кулак.
- Вот так держать, и маму и муженька своего. И не отпускать, вот так, вот та-а-к!
Кулак дергался, пальцы сжимались. И Ника увидела в них тонкую шейку испуганного Никаса, голову, которой он вертел, пища виноватые слова, и дергающиеся ножки в новеньких джинсах.
- Чего ты ржешь? – Оля разжала кулак, невидимый Никас упал на тротуар, приподнялся, глядя вслед длинным ногам и круглым девичьим попкам.
- Ой, я что-то… Нервы, наверное.
Ника всхлипнула, быстро вытерла глаза. Граненый фонарь проходной неумолимо надвигался на них. Она оглядела темную улицу и пустые ступени рядом с въездом, перегороженным тонким шлагбаумом.
- Что-то пусто. Наверное, все уже прошли?
- Нормалек! Сейчас мы…
Оля вдруг остановилась и Ника по инерции проскочила вперед. Повернулась, глядя на полосатое от света и теней лицо.
- Погоди, – сдавленно сказала Оля, – что-то я…
- Что? Ты что?
Та молчала. И через минуту, тряхнув головой, виновато засмеялась.
- Волнуюсь. Прикинь, а? Мандраж. А вдруг он там, весь в бинтах?
Ника взяла влажную руку, обхватила Олины плечи.
- Нет-нет. Все будет в порядке. Ты слышишь меня? Они там, живые, здоровые, и любят. Знаешь, как он обрадуется, твой Олег!
- Да?
- Конечно! Он же тебе звонил, и ждал. Мечтал, как вы вместе, в Новороссийск. И ты такая красивая. Да пусть гордится!
- Да, – согласилась Оля, и на секунду прижавшись к Нике, отступила, оглаживая куртку.
- Пусть! Пусть гордятся! Мы самые прекрасные!
Они вошли в белый свет проходной, доставая паспорта. В кармашке Никиной курточки зашуршала, комкаясь под рукой, бумажка. Выброшу после, подумала мельком, заталкивая комочек поглубже.
Вахтер поднял голову от обязательной газеты, выжидательно посмотрел поверх бумажного листа.
- Нам на “Профессора Топилина”, – Ника протянула свой паспорт.
- А, погорельцы. Нет допуска. Идите. К причалу поставили. Утром будет комиссия и тогда уж.
Он снова опустил голову. Над газетой осталась макушка с серыми в разные стороны волосами. Ника опустила руку с паспортом. Опять ждать. Искать гостиницу теперь.
Усталость навалилась, как мешок с цементом, придавливая голову и опуская плечи. Рядом топталась Оля, тоже держа в руке паспорт.
- Пойдем? – Ника шагнула обратно к выходу.
- Стой тут.
Оля поправила волосы уже знакомым жестом и, повернувшись к Нике спиной, легла локтями на подоконничек окошка, выставила попу, опуская голову к самой газете.
Сейчас начнет пугать его проверками, уныло догадалась Ника и приготовилась ждать. Но ошиблась.
- У вас дочка есть?
Газета зашуршала, опускаясь. Темные глаза внимательно оглядели близкое взволнованное лицо.
- Ну, есть.
- Замужем?
- А тебе что?
- Мы с сестренкой, – она повернулась к Нике, – целый день на ногах! Представляете, сколько всего передумали, сердце рвали! То в контору, то сюда, то обратно! На телефоне сидели. Я ей (она снова махнула головой в сторону опешившей Ники) скорую вызывала. А нам все, как фашисты – потом, потом. Все потом! Идите, все в порядке. Вот как думаете, нам щас весело? И никто ведь не говорит даже толком! И вы. Такой с виду душевный мужчина, а если б ваша дочка так – в чужом городе, моталась, не зная, где и присесть?
Вахтер высунулся, разглядывая Нику. Она слабой рукой схватилась за стену, делая скорбное лицо.
- Да хорошо у них. Стоят у седьмого причала, должны власти прийти, протокол, такое. Да сама понимаешь – ночь. Перенесли на утро.
- Перенесли? – ахнула Оля, – так ведь они стоят уже. А нам тащиться в гостиницу, ночью. Ну, мужчина, вы нас тихонечко пустите, а? Мы, как мышки, пробежим и там быстро в каюту. Никто и не узнает. Всего часиков шесть и осталось до утра. А? Мы же не скажем, что вы. Мы будто бы рано-рано пришли, вы так и скажете, если что!
Она снова совала свой паспорт, легонько отодвигая в сторону газету. И вахтер, вздыхая, взял красную книжечку, вытащил список и повел по нему пальцем.
- Сейчас… ага. Вот, – чиркнул ручкой и вернул паспорт Оле, – давай быстро, да не топчись на свету, влево беги.
Затарахтел, поблескивая, турникет и олина куртка мелькнула в полумраке уже на территории порта. Ника торопливо сунула раскрытый паспорт, стараясь рассмотреть через стекло, куда побежала ее спутница.
- А тебя и нету, девонька, – удивился вахтер.
- Да откуда ж? Я приехала, как узнала про пожар! Он ведь мне муж, как я дома останусь!
- Ну, да. Ну, да… Фамилие есть, вот – Алешкин.
- Вот печать, видите? О браке. Вот его фамилия тут.
- Ну да… – вахтер пожал плечами и вдруг сообщил, – а у моей муж водила, как уедет, так ждет она его, неделю, а то и месяц. Такая вот жизнь.
- Да, – сказала Ника, нетерпеливо переминаясь, – ну точно как мы.
Мужчина сложил паспорт и сунул его обратно. Черкнул в списке.
- Беги уж. Догоняй сестру.
Ника слетела по ступенькам, вертя головой, и побежала вслед мелькающей по-за рельсами светлой курточке.
Дядька еще раз проверил список, вздохнул.
- Надо ж, дружные какие девки, запутали меня совсем, сестры, мужья.
Ника торопливо шла, перепрыгивая через рельсы, обходя черные вагоны и пузатые, облитые светом прожекторов цистерны. Сумка тяжело билась о бок. Вокруг все мерно шевелилось, плавно опускали шеи краны, вдруг лязгало что-то, кричали грузчики и водители автокаров. А вдалеке белели высокие, как дома, борта, над которыми квадратно светились окошки надстроек.
Оля ждала ее рядом с железной вышкой, держащей на макушке горсть прожекторов.
- Я уж думала обратно бежать. Что застряла?
- Да ничего. Устала я.
- Сейчас Вероничка, сейчас отдохнем! Вон, я спросила, седьмой. Этот наш, белый?
Ника покачала головой и махнула рукой в сторону неказистого низенького кораблика, еле видного рядом с крутым носом большого теплохода.
- Вот рыбак. Наверное, он.
- Корыто! – удивилась Оля, – ничего себе, да там, наверное, на головах друг у друга спят.
Ника молча шла рядом. Сердце ныло, и каждый шаг пинал его, добавляя боли. Вахтер сказал – все нормально, и на место волнения тут же вернулось четкое ощущение – она сама, своими ногами идет в темницу. Протягивает руки, чтоб на них кандалы. Вот это ты проехалась от Южноморска до Жданова, девочка, усмехнулась она. Видать и, правда, никакая из тебя жена, если стоило из дому нос высунуть и покатилось. И нечего все валить на Никаса. Сперва, значит, Атос, потом Тимоха этот несчастный, а после вообще готова была уже в постель прыгнуть – к дядьке, что почти отцу ровесник! Ну не ровесник, – поправилась тут же, – нечего!..
- Эй, – окликнул их вахтенный, маяча над бортом черным лицом, – к нам, что ли?
- К вам, к вам, – Оля уже бежала по деревянным перекладинам, хватаясь за протянутые тросы-перильца, – ну, где тут наши погорельцы?
- А сказали утром, – молодой парень протянул руку к висящему рядом большому телефону с металлической трубкой. Кивнул Нике, одобрительно разглядывая ее пушистые волосы. Кашлянул, обдавая ароматом спиртного.
- А мы не стали ждать, – Оля затопталась, заглядывая в овальную полуоткрытую дверь, – куда идти-то?
- Позвоню щас в рубку, – парень задергал рычаг, прижимая к щеке трубку, – на второй палубе они, у научников, по каютам.
- Спят, что ли? – Оля подошла ближе.
- Да не. Кто лег, а кто нет. Малехо празднуют. Сейчас.
Оля нажала пальцем на рычаг телефона.
- Да не надо звонить! Мы уж так. Тихонечко. Вероника, веди, где тут вторая палуба?
И, схватив Нику за руку, кинулась в дверь, метнулась по железной лесенке трапа вниз.
- Черт, Оля, так нельзя, попадет ему!
- Эй! – закричал сверху вахтенный.
- Быстро! – трап гудел под Олиными шагами, – щас поглядим, как они там празднуют! После будет чем прищучить. Поняла?
Крутанулась на небольшой гулкой площадке перед овальной дверью с высоким порожком:
- Куда теперь?
- Туда, – показала Ника в узкий, плохо освещенный коридор, вспоминая, как приходила к отцу, точно на такой вот кораблик, – только что, стучаться будем в каюты?
- А зачем? – Оля шла мимо молчаливых закрытых дверей, – услышим. Мужики ж.
Ника вздохнула вслед ее стройной целеустремленной фигуре. Сказала в спину:
- Завидую я вам с Олегом. Такая любовь…
Оля остановилась рядом с чуть приоткрытой дверью, откуда пробивался яркий свет, и слышался смех вперемешку с возгласами.
- Каким Олегом? Вот, пришли. Слышишь? Ага… Да там бабы! Ну-у-у…
- Олегом. Олежкой же.
- Это прозвище. От фамилии. Фамилия у него смешная.
Она распахнула дверь и застыла, подняв ногу над высоким порожком.
- Фамилия? – Ника встала рядом, глядя внутрь тесной каютки.
На угловом диванчике, заваленном каким-то тряпьем и пакетами, сидел Никас, держа на коленях смеющуюся совершенно пьяную деву, и сам хохотал, тыкая ей в щеку стакан, из которого плескалось на кружевную грудь красное вино. Дева отталкивала подношение, задирая ноги в черном кружеве с золотыми искрами, на полу валялась туфля, а другая висела на кончике ступни.
А напротив, навалясь на стол, уставленный фаянсовыми тарелками, стаканами и бутылками, взятый в клещи полных рук другой девы в нестерпимо блестящем обтягивающем платье, сидел…
- А-а-а… – сказала Ника, хватаясь за бок Олиной курточки, – А… тос? И Ни-кас?
Атос, поворачивая к ней испуганное лицо, дернулся, выпутываясь из девицыных рук, но та, игриво запищав, закинула ногу на его бедро и вместе они внезапно повалились на пол, сшибая головами тарелку с копченой колбасой.
- Вероника, – донеслось из недр упавшей сверху красавицы, – Вероника?
- Что? – Никас стряхнул с себя партнершу, вскочил, оказавшись лицом к лицу с Олей.
Ника сделала шаг назад, цепляясь кроссовкой за порожек.
- Оленька! – закричал вдруг Никас, – Оленька, я щас. Щас я.
И оглядывая обеих безумными глазами, добавил:
- Никуся! Я щас. Вот щас я всё!
- Ни-ку-ся? – Оля повернулась и, схватив Нику за рукав, втащила ее в каюту, – не поняла… Кто?
- Вероника! – взывал Атос, барахтаясь под пышными телесами, откуда высовывалась то его нога, то рука, – я объясню! Да, я был у Тины! Был! Но ты сама сказала… сказала, когда я провожал!
Он свалил с себя хохочущую толстушку, сел, молитвенно складывая на груди руки. И снова упал, сшибленный ударом Никасового кулака. Дева возмущенно захрипела, сталкивая его.
- Оленька? – вдруг осознала Ника, – Оленька?
Они повернулись, по-новому оглядывая друг друга.
Никас топтался рядом, переводя взгляд с одной на другую, а позади него прыгала забытая дева, мелькая черными кружевами на круглых коленях.
- Я думала… Олег, я думала, Олег! – повторяла Ника, беспомощно разводя руки и поднимая их снова к лицу, трясла головой, – Олег, Олежка! А это?
- Алешкин его фамилия, Алешкин-Олешкин, Олешка, – мрачно сказала Оля, – ты что, бля, ты Алешкина, что ли?
- Я об… я всё… – встрял было Никас, широко улыбаясь обеим бессмысленной улыбкой и, примерившись, пнул ногой в цветном носке Атоса.
- Заткнись! – закричала Оля, раздувая ноздри.
- Замолчи! – одновременно с ней завопила Ника.
- Коленька! – игриво напомнила о себе дама в кружевах, топчась кружевными ногами.
“Колготки, как мои”…
Ника привалилась к стенке.
- Коленька-а-а, – красавица громко икнула. Приложила ко рту руку с алыми ногтями и, сильно качаясь, гордо прошествовала в сторону двери.
- Я пожавуй спафь поду, – сообщила, зажимая рот ладонью и вдруг резво выскочила в коридор, откуда сразу послышался топот и удаляющееся:
- Кхы-ы-ыы-ы-ы…
- Оленька, – снова попытался Никас.
- Это что за кошелка? – заорала Оля, наступая на него, – что за пьянь? Ты женат, сволочь? У тебя сын? У вас с ней сын?
Ника бессмысленно шарила рукой по стене. Ее вдруг затошнило от нелепости того, что происходило.
- Пого-ди, – Никас взмахивал руками, пытаясь урезонить Олю.
Сбоку подползал Атос, благоразумно держась подальше от цветных носков недавнего собутыльника. Опираясь на руки, воззвал к Нике:
- Я тут значит… выходит… я мужа вот твоего спас! Во!
Никас повернулся к нему, сжимая кулаки.
- Ты чего лезешь, чмо очкатое? К моей жене!
- Жене? – Оля, подскочив, влепила ему подзатыльник, – а кто маме? С мамой кто? Руки вашей дочери, прошу, значит! Ах, ты…
Никас развел руки и, пожимая плечами, оскалился, видимо стараясь быть очаровательным. Держа на лице улыбку, одарил ею Олю и повернулся к Веронике. Та, передернулась, прижимая руки к щекам:
- А я… Крис. Кристина. Окей. Ой, дура…
Улыбка мгновенно испарилась со смуглого лица.
- Кристина? – Никас тяжело перетоптался и вытянул шею, выглядывая в раскрытую дверь, – где Кристина?
- Ах, еще и Кристина! – голос Оли ничего хорошего не сулил.
- Никуся! – некстати воззвал с пола подзабытый в суете Атос, – Ни-ка…
Тяжелый кулак Никаса поднялся над качающейся головой Атоса и Ника, рванувшись вперед, нагнулась, ловя его руку.
- Не надо!
- Защщ-защища-ешь!
И вдруг, замолчав, Никас сам опустил кулак, разжимая, тяжело качнулся, и, поворачиваясь к Оле, подмигнул ей, перекашивая пьяное лицо. Забормотал, думая, что шепчет и, тыча в соперника пальцем:
- Как раз. Олька, ка-ак раз, видишь? Гуля-а-ает, значит. От меня!
Снова и снова подмигивал побелевшей от ярости Ольге, и Ника, медленно отведя руку, с размаху ударила его по смуглой колючей щеке, вложив в удар все волнения, пережитые за последнюю неделю.
- Ык, – голова Никаса дернулась, и ответный удар отбросил ее к металлической стенке.
Глухо стукнул затылок. Ника заплакала и шагнула к двери, поднимала и все никак не могла поднять над порожком ногу и, утыкаясь в чьи-то дышащие животы и груди, продралась через кучку набежавших зрителей. Пошла по коридору, прижимая ко рту руку, так же как давешняя пьяная дева.
- Во нажрались, – уважительно сказал кто-то позади.
А из каюты слышался Олин крик:
- Кристина, значит? Про жену ты мне еще скажешь. А это что за кошелки к тебе в ширинку лазят?
- Ося-Тося, – повторяла Ника, захлебываясь от смеха, и размазывая по щекам слезы, – это теперь твои будут, Оси и Тоси, забирай, сто штук. Всех!
Так и влетела в стеклянный кубик, горько рыдая и суя дрожащей рукой растрепанный паспорт тому самому вахтеру.
- Э-э-э, – сказал он, пока она выпутывалась из никелированных поручней турникета, – да что ж такое-то… Постой. Ночевать есть где?
Но Ника уже бежала по тротуару, всхлипывая и подставляя ночному ветерку мокрые щеки. Ночь пахла чужой помадой, сухим вином тамянкой на донышке темной бутылки, блестящим платьем с вырезом на пышной груди, колбасой, рассыпанной по облезлому линолеуму, пахла олиными криками и этими ужасными подмигиваниями пьяного Никаса над поникшей головой дурака Атоса. Ее муж и отец Женьки снова забормотал, вталкивая в ее голову невнятные слова о том, как повезло нам с тобой, Олька, вот щас я ее…
И, отбегая к стене спящего дома, Ника оперлась рукой и еле успела нагнуть голову. Ее вырвало.
И вдруг стало легче. Будто из нее с остатками ресторанного ужина вышли все несколько последних часов, будто вытошнило не только желудок, но и голову.
Она вытерла мокрое лицо дрожащими руками. Отошла подальше и присела на бетонную закраину подвального окошка. На такой же закраине сидели они с Атосом. Кафе “Два странных странника”…
Снова засмеялась, с ужасом ожидая, что начнется истерика, но глаза были сухими и смех скрипуче катнулся и послушно умолк, когда она приказала.
На дороге остановилась машина, светя перед собой фарами.
- Садись, подвезу, красотка.
Ника встала и, касаясь шершавой штукатурки, ушла за угол, в полную темноту. Прошла диагональными дорожками мимо спящих кустов и детских горок. Настороженно озираясь на темное безмолвие, залезла в кузов деревянного автомобиля, такого же, как у них в детсадике. Садясь на узкую скамеечку, прислонилась к теплой кабине, вытягивая ноги по щелястому полу. Свалила рядом надоевшую сумку. Задирая рукав, посмотрела на часы. Нежно светились зеленоватые цифры по кругу. Почти два часа ночи. Ну что ж… Пару часов посидеть и на морвокзал. Оттуда комета домой. Занять очередь за билетом. Назад, в старую, но совсем новую жизнь. Без мужа.
Дом стоял вокруг нее темным квадратом, кое-где светились марочки окон – два, вот еще одно… четыре окошка с теми, кто не спит.
Она запрокинула зареванное лицо к небу, полному смутных облаков и мелких, еле видных звезд. Сказала шепотом, надеясь вернуть воспоминания и утешиться ими:
- Фотий. Фо-тий…
Но воспоминания стояли молча, опустив светлые лица, не решаясь переступить порог проходной с вывеской ‘Чек-пойнт номер пять’. У них не было пропуска в Никину жизнь.
Скомканный и забытый, он валялся в нагрудном кармашке ее куртки.
***
За несколько кварталов от старого квадратного двора, на шестом этаже, в узкой лоджии, лежал Фотий, упираясь пятками в кипу истрепанных журналов и сложив на груди руки. Глядя в потолок, ждал, когда кончится эта ночь и можно будет попробовать жить дальше. Будто ничего и не случилось. Хотя бы попробовать.