Глава 7
Ника и неприступная проходная
Порты Ника любила с детства. Сокровенная территория, где у причалов стояли огромные корабли, медленно толкаясь в бетон высоченными боками. Краны, почти живые, с угловато гнутыми шеями и тонкими на вид тросами, на которых плавно вращались мощные коробки контейнеров. Оранжевые механические тележки, названия которых она не знала, но так весело было смотреть, идя и крепко держась за отцовскую руку, как деловито катаются они между вагонов и временных городков, сложенных из коричневых контейнеров с белыми надписями…
Отец брал Нику в порт редко, но после, выйдя замуж за Никаса, она перебывала во множестве портов. И в каждый вела проходная, с турникетом и вахтерами.
Никас совал свой пропуск, протягивал паспорт жены, вахтер, насупясь, вел по спискам согнутым пальцем. Кивал, сверяя фамилию. И повернувшись, турникет пропускал их на гремящую бессонную территорию, где все шевелилось и двигалось. Даже ночью, когда над причалами загорались яркие фонари, высокие шеи кранов продолжали свои плавные танцы.
Женечка порта опасался, слишком уж велика была разница – крошечный пацанчик на папиных руках и огромные движущиеся монстры. Прятал лицо у Никаса на плече, когда проходили мимо причала с горой ржавого железа. Туда опускался большой круглый магнит, приклеивал к себе великанскую жменю старья, нес через полосу воды, через высокий борт и над раскрытым трюмом, вдруг обессилев, отпускал забранное с тяжким и грозным грохотом. Женька орал, пугаясь и закрывая уши потными ладошками, а Никас смеялся, ускоряя шаги.
Дома, просыпаясь ночами, Ника слушала, как вдалеке грохочет порт и, улыбаясь, узнавала звуки. Вот свистит маневровый паровоз, собирая грузовые вагоны. А вот грохочет магнит, роняя свое ржавое добро в гулкий трюм.
Такси притормозило под высокими старыми тополями, крутящими на легком ветру серебряные изнанки листьев, и Ника обреченно выбралась на тротуар, ватно ступая непослушными ногами. Открыла заднюю дверцу, где бочком сидела мрачная Васька, оглядывая серые и черные разводы на штанинах.
- Пропуск дай.
Васька вцепилась в сумочку обеими руками, захлопала накрашенными ресницами. Оглядела себя, и даже, выпятив губу, попыталась заглянуть в декольте.
- Я это… Ой…
- Что?
- Кусинька. Я его, наверное, уронила. Эта когда, белобрысая, на меня. Ну что? Смотри, я ж упала как!
Ника растерянно посмотрела на шофера. Тот барабанил пальцами по коленям, сочувственно ухмыляясь:
- Что, тальманша? На работу не попадешь теперь?
- Я не… я…
Краснея, Ника отвернулась и взбежала по трем ступенькам, ведущим в стеклянный кубик проходной. Таксист решил, что она тут работает. Ходит в засаленном ватнике по причалу, с раскрытым журналом и ставит галочки, отмечая перемещения груза. Ну и ладно, пусть думает.
- Я… – сказала она вахтеру, который мирно беседовал с мужчиной в старом кителе с потускневшими нашивками на рукавах, – здрасти. Мне на пароход. «Каразино». Стоит в порту.
- Пропуск, – вахтер не повернулся, но руку протянул.
- Дома. И паспорт дома. Вы мне только скажите, как позвонить, а потом я съезжу, за паспортом.
Вахтер повернулся, медленно осмотрел взволнованную Нику, останавливая взгляд на пышной юбке, белых плетеных сандаликах на танкетке; и ухмыльнулся, уставившись на тоненькую маечку, через которую просвечивал кружевной лифчик.
Через Никино плечо посмотрел на терпеливый жигуль с распахнутой дверцей, за которой мелькала Васькина физиономия с малиновыми губами.
- А рожа не треснет?
- Что? – Ника отступила на шаг, потрясенная, – да как вы!..
- А вот так! – вахтер, упиваясь, привстал, наклонившись над стойкой, – задрали, лазите и лазите, хучь бы оделась как женчина, а то лезет тут, сверкает. Иди отсюда. За углом подождешь.
Собеседник вахтера вздохнул сочувственно, обмасливая Нику выцветшими глазами. На морщинистом лице проплыло мечтательное выражение, мол, эх, мне бы скинуть годов тридцать-сорок.
- Так вы подумали, что я… – она нервно рассмеялась, качая головой, – вы не поняли! На «Каразине» ходит мой муж, он механик. Мы живем тут, в Южноморске. Алешкин фамилия, Николай Алешкин. Мне нужно срочно попасть на пароход. На судно, то есть. Вы посмотрите, посмотрите в списке!
Вахтер, кашлянув, придвинул к себе кипу бумажек и, поддевая их сухим пальцем, нахмурился.
- Ну… ну есть, «Каразино». Да.
- Алешкин, – подсказала Ника.
- Алешкин, – повторил за ней вахтер, – Николай. Все так.
- А я? В дополнении, посмотрите!
- Не учи, знаю.
- И еще сын – Евгений, ну, может, и нет его, он с бабушкой уехал, но вдруг вписали.
В стеклянном пространстве наступила тишина, прерываемая мерным сопением вахтера. Да из открытой в порт двери доносился неутихающий шум и лязг.
- Нету, – злорадно сообщил вахтер и захлопнул папку.
- Как нету? – Ника подступила к стойке, втискиваясь между рамками турникета, – как нету? Должна быть!
- Эй, а ну назад! Сказал же – нечего лазить. Иди, иди отсюда. Тоже мне – жена-а-а!
Он замахал рукой, будто прогоняя муху. И доверительно обратился к старому кителю:
- Совсем стыд потеряли. Ночью с забора снимал одну такую. Пьянюща, юбка задралась, ногами дрыгает, тьфу. Тоже заливала, к мужу иду. А сама пьянюща!
Шею, грудь и щеки Ники залила горячая краска. Она растерянно оглянулась, кусая губы.
- Иди отсюда! – возвысил голос вахтер, – милицию вызову! – и положил руку на старый захватанный телефон.
Ника повернулась и неверными шагами, ничего не видя от внезапных слез, вышла, хватаясь рукой за прохладную никелированную трубу перил. Обойдя таксиста, повалилась на переднее сиденье.
- Что? Куся, что там? – запрыгала на заднем Васька, суя лицо к ее щеке и отплевываясь от никиных пушистых волос.
- Я не знаю… – голос с трудом проталкивался через горло, слова казались тяжелыми, будто все их Ника забыла, – «Каразино» там. А Коля… я не пойму. Никак.
- Иван, – требовательно сказала Васька, – чего стоишь, как засватанный? Пойди, ты ж мужчина! Тебе скажут!
Таксист потоптался, крякнул и пошел в стеклянные чертоги.
- Иван? – вяло удивилась Ника, – Иван?
- Ну, Иван Петрович, – поправилась Васька, – а чо, пусть узнает. Он хороший, он мне полотенец дал.
- Какой полотенец?
- А вот! – Васька привстала, рукой поворачивая никину голову, продемонстрировала голые коленки, укрытые махровым оранжевым полотенцем, – сказал, поедем в гараж, у него там растворитель, почистим брюки. Куся, ну не надо так, что ты как булыжник. Потерпи, все щас узнает.
- Вась… этот козлище старый, он сказал через забор лезла, такая же… как я…
- Вовсе не такая. Ты не такая, Куся!
- Да подожди ты! Вечер скоро. Утром пароход уйдет. Может и мне – через забор?
- А долезла? Которая лезла-то?
- Не. В милицию сдал.
- Кусинька, не надо в милицию. Ты красивая, умная, и вдруг милиция. А может, твой Коля уже дома, а? Может, сидит там и ждет, а Нина Петровна лежит в обмороке, рядом?
Ника выдохнула, водя вокруг проясневшими глазами. И, правда. Вдруг прибежал на часок, а она тут.
- Короче так, – таксист, оказавшийся Иваном Петровичем, бухнулся на сиденье и повернул ключ зажигания, – на рейде они, через два часа уходят, уже лоцмана взяли.
- Как уходят? Куда?
- А не знает, пень старый. Позвонил в справку, занято. Ну, я ждать не стал. Куда едем, Василина?
- На восьмой квартал, – важно ответила Васька, поправляя полотенце, – сперва Нику домой, а вдруг муж ее ждет там.
Пыльный красный жигуль закряхтел, задрожал и дернулся с места.
- Спа-сибо, Иван Петрович, – клацнув зубами, сказала Ника.
- Какой я тебе Петрович, – обиделся таксист, расправляя худые плечи, – Иван и все.
- Ваня, – хихикнула сзади Васька, – во-во, Ванечка и Васечка!
Но Ника не слушала. Подавшись вперед, напряженно смотрела в туннели под сочной майской листвой, торопя авто. Все может быть. Может, он решил – сюрприз. «Каразино» уходит, и раньше, чем сказала Люда, а Никас, как и хотел, списался в отгулы, сидит, ждет, а мама ходит вокруг, вздыхает, волнуясь, что блудная дочь не встречает муженька хлебом-солью. Отмахиваясь от легких комков тополиного пуха, что влетали в окно и приклеивались к горячим щекам, она с раскаянием вспомнила о дурацком письме. Он сейчас все объяснит! И вообще, нужно быть терпеливее.
Мимо пролетали улицы и перекрестки, просвеченные ласковым солнцем. Машина нырнула к старой пятиэтажке и, визгнув, затормозила у подъезда. Ника выскочила, поспешно кивая Ивану.
- Вась? Ты домой?
- Не. Мы в гараж.
- Ну, как знаешь.
Машина уехала, а Ника, нетерпеливо топчась, ковыряла ключом в своей двери.
- Веронка? Ты что, бежала? А что за машина? Это тебя привезли? Кто это?
Опустив руки, Ника встала в полутемной прихожей. Нина Петровна выплыла из кухни, накручивая полотенце на мокрые волосы.
- Василины дядя. Иван Петрович зовут. А ты давно дома?
- Давно. Представь, автобусы не ходят, мы с Эдуардом Михалычем доехали до Митькова, потом пересели на Конюшино, а там ждали-ждали и уехали обратно. Так что я в обед уже была. А что случилось?
- Никто не звонил?
Ника медленно прошла в комнату. Села на диван. Раскрытый утром шкаф щерил полки с перепутанными кофточками и юбками, свисал рукав свитера поверх пакета с колготками. Ничего не изменилось. Никого тут не было…
Она поднялась, взяла из коридора телефонный аппарат и, дернув за шнур, прикрыла дверь.
- Веронка? – раздался обеспокоенный голос матери, – куда ты звонишь?
- Никуда! – закричала Ника, крутя диск, – ни-ку-да!
- Ладно… подумаешь… – Нина Петровна обиженно замурлыкала модный шлягер и, громко шлепая тапками, ушла к себе.
Занято-занято-занято… за-ня-то… за-ня-то…
И вдруг – усталый женский голос:
- Справочная передвижения плавсредств торгового флота, говорите, пожалуйста.
- Здравствуйте. Теплоход «Каразино» пожалуйста.
- Ждите…
… – «Каразино»… пятнадцатое мая – Южноморск, отход ориентировочно в 17-00, далее – Жданов, стоянка трое суток. Далее ориентировочно Бердянск. Новороссийск. Стоянки по местному графику, уточняются.
- Спасибо. Подождите! Сегодня, в семнадцать? Отход?
- Так написано.
В трубке раздались короткие гудки.
Нике захотелось лечь ничком, сунуть голову под подушку и застыть. На весь отпуск. Пусть там пишутся странные письма. Пусть кто-то другой, а не она, ломает голову и принимает решения. А она будет лежать. Полежит и станет жить дальше. Будто все в порядке. Никакого Криса с его Красной поляной. Никаких океев для Кея. Никакого «Каразина» в порту и быстрого взгляда жены радиста Люды на ее растерянное лицо. Пройдет май, осталось недолго. Настанет июнь. И Никас позвонит ей, вернувшись из Греции. Как всегда, она полетит в кассу, выстоит очередь и на комете отправится к мужу. И может, будет у них отпуск. Все, как у людей.
Кладя руку на телефон, сухо усмехнулась. Чтоб совсем, как у людей, она закрутит с Атосом. Или вон с Данькой. Будет врать Никасу о том, как ждала, даже в кино с подружками не ходила. На работу – домой, на работу – домой. А он…
Телефон под рукой затрещал, и Ника дернулась, хватая трубку:
- Алло!
В трубке копилась настороженная тишина. И будто бы чье-то еле слышное дыхание.
- Алло? Вас не слышно! Никас?
Еле слышный вздох показался Нике громовым раскатом. И тут же раздались равнодушные короткие гудки. Она встала и вынесла аппарат в коридор, сунула на тумбочку.
- Опять? – поинтересовалась из своей комнаты мама, – сегодня два раза уже звонили и молчали. Смотри, Веронка, ты замужняя женщина, не вздумай вдруг…
Ника снова взяла телефон и молча унесла его обратно. Хлопнула дверью.
У Васьки никто не отвечал. Ну, конечно, эта цыца сейчас лазает по гаражу Иван Петровича, сует нос в каждую банку, трещит, наслаждаясь вниманием. Хоть бы к ночи явилась. Ника набрала другой номер.
- Читальный зал Южнииро…
- Тина? Ты про деньги говорила. Взаймы. Дашь?
- Никуся? Так. Я через час с работы, в пять часов подходи на автовокзал. Надень там что поинтереснее, поняла?
- Да, да, – механически отвечала Ника, – да, в пять у первой платформы. Буду.
Проходя мимо зеркала, она сморщилась и, резко дергая, содрала с себя маечку, наступила босой ногой на белую юбку. Вытащила из шкафа дорожную сумку и стала привычно кидать в нее дорожный скарб: несколько пар трусиков, запасной лифчик, юбку с кофточкой, тонкую куртку. Две пары колготок. Повертела в руках туфли, откинула их в сторону и вынула юбку и колготки обратно. Не надо ничего. Пусть будут тонкие джинсы, что наденет в дорогу, да кроссовки. Носки вот еще. Щетка для волос, запасная зубная. Косметичка с самым необходимым. Салфетки… Паспорт.
- Вероника? – мама в волнении прислонилась к двери, – ты куда это?
- В Жданов, – скучно ответила Ника. Подумав, положила в сумку пару заколок, – к мужу на пароход. А что?
- Как это? Разве Коленька звонил?
- Нет.
- Вероника!
Ника выпрямилась и отпихнула сумку ногой.
– Что Вероника? Двадцать шесть лет уже Вероника! Чего ты опять? Я в отпуске, так? Женька не будет на тебе висеть! Имею право поехать, как решила?
Мама прижимала руки к цветному халатику, с возмущением глядя на дочь. Наконец, выпалила:
- Учти, денег нету! Вот нету и все!
- Зато у меня есть!
Нина Петровна ахнула и кинулась в коридор, прошлепала в кухню, откуда вскорости знакомо запахло валерьянкой. Ника хмуро прислушалась. Выдернула из шкафа чудесное бирюзовое платье в обтяжку, с высоким разрезом на одной ноге. Мстительно улыбаясь, натянула поблескивающие колготки и сунула ноги в черные туфельки с открытым носком. Повесила на плечо мягкую маленькую сумку. Осмотрела себя в зеркале, покусала сухие губы. И, выходя в подъезд, крикнула матери:
- Я за билетом.
Парни, сидевшие на знакомой лавочке, спрятанной кустами, перестали орать и замолчали, когда Ника процокала мимо, независимо помахивая сумочкой. Кто-то восхищенно присвистнул ей вслед.
Ника посмотрела на часики и медленно пошла по тенистым улицам, разглядывая в витринах свое отражение.
Тина сидела на скамейке, покачивая ногой в тугом чулке. Увидев бирюзовую Нику, удивленно и одобрительно расширила глаза.
- О! Всегда бы так. Ну, извини, просто идет тебе очень, хорошо, что нарядилась.
- Мне билет надо взять.
Тина встала, одергивая тонкий свитерок, поправила узкую юбку-карандаш. Махнула рукой в сторону автобуса.
- Возьмем. Попозже. У Даньки посидим пару часов, а потом я с тобой вместе, в кассу. И не вздумай отказываться.
- А я. Я и не отказываюсь.