81. Аа-Шши
Расписные тела шевелились по окраинам зала, ползли между валунов, приподнимая туловища и устремляя в лица лежащих взгляды янтарных глаз. Открывались пасти с черными плеточками языков и, когда кто-то стонал или выгибался, шипение исходило из розовых глоток.
– Оннали… мама… Оннали… – детский голос проговаривал слова, с безнадежным отчаянием, и Найя повела глазами: кто-то здесь может говорить?
И в клубке движущихся тел увидела мальчика, с чашей в руках. Он, отходя от сестры, поворачивался к другой фигуре и, карабкаясь на валун, расплескивая воду, совал край чаши к раскрытому рту. Потом, сползая, снова бежал к сестре, огибая неровные выступы камней и почти наступая на шевелящуюся свиту. Найя сморщилась, глядя, как плавно текут следом за Мерути змеиные тела, маячат перед зареванным лицом розовые пасти.
Жалость и сострадание, ярость от невозможности защитить, ударили мозг и тут же вокруг закружились в плавном танце змеи, вставая вертикально, с раскрытыми пастями, чтобы ничего не упустить.
“Стервятники, падальщики… и… и…”, ее мозг, не находя слов, бился, будто хотел все сделать сам, без помощи рук или ног.
– Аа-шши, – сплыло шипяшее слово с продырявленного потолка, – Аа-шши!..
Она водила глазами, стараясь увидеть еще. Кто привязал? Ведь не змеи же, не хвостами! Кто-то еще должен быть! И призраками из тени, в поле зрения стали появляться не замеченные раньше. Сутулые и худые, оборванные или вовсе без одежд, люди… С висящими в беспорядке волосами, и с горящими готовностью взглядами из-под них. Они, замерев, стояли, позади и среди валунов и, повинуясь изменяющемуся тону шипения, время от времени кто-то кидался исполнять приказания: затянуть или ослабить захваты, повернуть станину, плеснуть воды в лицо сомлевшей.
Дернувшись на глухие непонятные звуки, она скосила глаза вбок, на краю зрения увидела две мощные фигуры, сшибающиеся в драке. И они были окружены змеями, ловящими каждый звук и движение.
– А-а-а, – простонала Найя и кто-то невидимый с готовностью развернул станину, чтобы увидела лучше. Мененес и Меру, как два окровавленных зверя, тяжко дыша и из последних сил валясь друг на друга, сшибались и разваливались двумя громоздкими камнями. Скребя по каменной крошке руками, пытались встать и, когда не получалось, ползли друг на друга, рыча и скалясь в попытках укусить. Высоко над ними висели сомкнутые ноги с поломанным браслетом на одной щиколотке и свет бросал мягкие блики на круглый живот, наплывший на широкий кожаный ремень.
“Звери!” закричала Найя, разрывая себе мозг, и открытый рот вторил внутреннему крику глухим невнятным “а-а-а”. Кричала, сама не понимая кому – людям или окружавшим их ползучим тварям, пожирающим ярость драки. “Звери!!! Вы ей! Лучше… помогите ей!”
И застонав, Меру выпустил из кулака черные космы вождя и оглянулся. Услышал…
Изо всех сил напрягаясь, заклиная слушать, Найя повисла, ловя его взгляд, чтобы суметь сказать. О том, что нельзя кормить демонов, какими бы они ни были! Надо остановиться, не идти в поводу. Надо – подумать и понять!
Меру узнал ее. Безумные глаза расширились и он несколько секнуд стоял, опустив руки. “Слушай!!!” кричала ему Найя. “Им плохо всем! Неважно, кого ты жалеешь, важно, что вы должны думать о тех, кто страдает, а не о том…”. И, на глазах у нее, бугристые руки опустили на голову Меру обломок камня. Подламывая колени, он опустился в месиво змеиных тел, а Мененес, с залитой кровью щекой, отбросил в сторону камень, сверкнувший окровавленным выступом, и заорал хрипло, мешая слова с рычанием. Затопал ногами, тяжело танцуя ритуальную пляску над телом врага. И, отвернувшись, простер руки к ступням жены, стал гладить, по-прежнему почти без человеческих слов, рассказывая ей, ухая и рыча, о своей победе.
“Какой же ты дурак…”, Найя закрыла глаза, не желая видеть, но открыла их вновь, потому что они все были тут и, получается, никто из них никому не был нужен? “Я тоже ничего не могу…я так же, как все…”
Но в голову пришел голос, мягкий и шелестящий:
“Ты можешь, Вамма-Найя, несущая свет. И сделаешь то, что должно. Посмотри на меня”
Через новые слезы она водила глазами по мешанине человеческих тел, змеиных туловищ, торчащих прутьев и сутулых фигур. И, продравшись через изогнутые фигуры и выступы камня, увидела женщину, смотрящую на нее. Как в дальнем зеркале с потемневшей амальгамой, – смуглые сомкнутые колени, широкие бедра, голова, прижатая к камню, и от того чуть приподнято лицо с высокими скулами.
“Ты?..”
“Я твоя Ноа, женщина. Смотри на меня.”
– А-а-а…
“Говори внутри. Я слышу…”
“Ты… змея…”
“Твоя змея, Вамма. Ничья больше”
“Почему тебя? Тоже?”
Улыбка засветила темные глаза над ровным носом и раскрытым ртом.
“Кусают не только змеи, Вамма. Я отравлена твоим даром. Вспомни о нем.”
Переворачивая ее и кружа, пришло воспоминание о стылой степи, над которой она летела с Витькой. И как он закричал, еще внизу, дергая за руку, на которой татуирована маленькая змейка:
– Что ты умеешь? Что? Быстро, думай!
И как тогда, она сказала, с надеждой глядя в темные глаза своей Ноа:
“Я… рисую?”
“Думай!”
“Н-не могу! Я не знаю!”
“Думай!!!”
Ничего не было видно сквозь мутную пелену слез. Задыхалась, дергаясь, а голова трещала, будто разваливалась на части, будто она сама змея, заглотившая камень с острыми углами и он больше ее головы, не по-ме-ща-ет-ся!!!
“Думай сама! Я не могу сделать это за тебя! И – смотри!”
Смаргивая, Найя зашарила глазами по телам и лицам. И, забыв о голове, о зажимах, врезавшихся в кожу, и о своей Ноа, увидела мастера. В толчее распяленных тел, так же, как все, каждый тут, – вытянулся на пологой грани огромного валуна, тяжело обвисая на ремнях, и ребра лесенкой прочерчивали худые бока.
– А-а-ах…
У ног мастера громоздились мертвые змеи с отрубленными головами и валялся знакомый ей нож.
Тело ее, потеряв себя, вдруг расширилось до невероятных размеров и в нем стали расти, вылупляясь из дремлющего сознания, воспоминания, обо всем. Цветными и черно-белыми лоскутами, стекляшками и речными камушками, сложными стальными конструкциями, плоскостями, окрашенными в прозрачные цвета, стволами, растущими в бесконечность и безднами, куда можно было глядеть, пока не умрешь – все было в ней. Солнце, встающее над рекой, для тех, кто не пришел спать домой, луна, светящая в глаза тем, что смотрят, подняв лицо. Грязная ручка Мерути в теплой ладони и его же завязанная узелком пуповина, когда еще сморщен, мокр и кричит. Гладкая голова Ладда-Хи под тяжелой рукой Мененеса и ночные телефонные разговоры соседки по комнате Ленки, после которых она ревела в подушку полночи. Мама, вытирающая руки полотенцем, и отец, сидящий у окна, с пепельницей, полной окурков. Витька, кинувшийся через стол на нож, похожий на стального богомола, и узкие глаза Карпатого, когда ждал ее, опустив руку с букетом красных роз.
… Как стеклянная колба, огромная, – в которую через узкое горло висящего на ремнях женского тела, входили миры и оставались там, потому что это прозрачное стекло было крепче стали и – бесконечно открыто.
А еще Акут, ее Акут, сделавший ее тем, что она есть сейчас. Через любовь, которая приходит сама, без расчетов и подготовки, без желания полюбить и без надежды, просто приходит и начинает жить.
– А-а-ха!!! – крик наполнил глотку и шипение смолкло, змеи, повернув головы, замерли, глядя.
И она смотрела, через неуходящую из глаз мужскую фигуру на лес плоских голов с чешуями, отстающими от поверхности, торчащими настороженно.
– А-ах… – щелкнув, треснул зажим и зазвенел по камню. Она мотнула головой, освобождая рот, и железный ошейник, выстрелив лопающимся металлом, стукнул ее по груди.
Поворачивая занемевшую шею, видела пораженные и отчаянные взгляды, обращенные на нее и, рванув вверх локти, выкрутила руки из плена.
Кивнула улыбающимся глазам Ноа.
– Значит так… – сказала шепотом непослушными губами и, покачав ноги, извиваясь, выползла из ставших вдруг свободными захватов. Упав на колени, оперлась на руки, покачиваясь, и посмотрела снизу на лес стоящих вокруг змеиных тел.
– Вы… поганки…
Медленно встала и, стараясь не осесть снова на дрожащих ногах, огляделась.
– Вы… и это… придумали. Наполовину, да? А вам больше и не надо было.
– Эй! – ее голос ударил в черные дыры сводов и вдруг отразился от пустоты звонким эхом, – не они держат! Вы – сами!
Яростное шипение заполнило воздух. Кинулись в углы оборванные фигуры, бормоча просьбы и кланяясь, протягивая худые руки и прося, каждый за свою жертву.
– Пос-мотри-те вокруг! Не только перед своим… носом… Ну?
Змеи вели вокруг нее спиральный хоровод, сужая витки, выбрасывая перед лицом напряженные морды и, извернувшись, отползали обратно, давая место другим. Так она и шла, покачиваясь, в кольце змеящихся тел, иногда отводя их руками, а иногда резко дергая за шеи и отшвыривая.
– Аа-шши… аа-шши… аа-шши… – мерно вздыхал потолок, всасывая в себя силу, наполнившую зал.
Подойдя к Оннали, потянулась, наступая на каменный выступ израненной ногой и вырвала из ее рта тонкие бронзовые петли.
– Ты… змея!.. – выплюнула девочка непослушные слова.
– Ага. А ты будешь висеть. Пока… вон, смотри!
Обе повернули головы, глядя, как Мерути пытается напоить мать.
– Ну?
– Я…
– Вот и думай.
Она поскребла ногтями узорный ошейник и опустила руки:
– Сама должна, поняла? Я не могу… за тебя…