62. Дерево Варайи
Оннали расчесывала волосы. Грузные тучи выливали последние в этом сезоне дожди и открытую дверь занавешивала частая сетка воды. Девочка сидела на циновке, кинутой в углу на топчан, рука ее поднималась и опускалась, ведя гребень по блестящим гладким волосам. Все темнее становилось за стенами дома и ярче горел огонь в очаге. За плетеным занавесом тихо говорила что-то мать и изредка отрывисто отвечал ей отец. На полу за очагом сидел Мерути, согнувшись так, что видны были только темные взъерошенные волосы и красноватые от огня плечи.
– Мерути, – негромко сказала Оннали, – иди, расчешу тебе голову.
Мальчик, не разгибаясь, отрицательно качнул головой.
– Иди, хватит играть. Завтра пойдем встречать Айну, а ты такой лохматый.
– Не хочу.
– Тогда иди спать.
Брат не ответил. Оннали перевела взгляд на дверной проем, но там уже совсем стемнело. Поднялась и затянула подмышками тонкую девичью тайку, немножко гордясь, что носит, как взрослая девушка, поверх груди. Глянула на брата свысока, но тут же вытянула шею, увидеть, что он там делает со своей новой игрушкой. Обойдя очаг, присела рядом на корточки:
– Дай мне посмотреть.
Мерути отвернулся, пряча лашатту в руках.
– Ну? Ты чего такой жадный?
– Нельзя тебе.
– Почему это? Жадный да? – и, посмотрев наверх, ойкнула шепотом, всплеснула руками. Мерути быстро поднял голову, отнимая от живота прижатую игрушку. И Оннали, засмеявшись, выхватила лашатту.
– Отдай, – зашипел мальчик, оглядываясь на неясное пятно света на занавеси в спальню родителей, – отдай, глупая, нельзя тебе трогать!
Оннали, вскочив, отбежала к стене и вертела в руках глиняного зверя. Увидев, что брат бросился к ней, встала на цыпочки и высоко подняла игрушку над головой. Рассматривала ее, запрокидывая скуластое лицо.
– Подожди. Отдам, сейчас. Не кричи, а то отец нахлещет прутом.
Мальчик снова посмотрел на занавесь и насупился. Молча стоял рядом с сестрой, страдальчески сводя темные брови, сжимал пустые кулаки. Переминался с ноги на ногу.
– Какая гладенькая. А тут шершавая совсем, так надо да?
– Это шерсть длинная. Найя сказала – грива. У лашатты на шее – грива.
– Смешной зверь. Зачем он? Шкуры хорошей нету, перьев тоже. Зачем такой ненужный зверь?
– Сама смешная. Найя сказала, на них ездят. Садятся на спину и ездят.
– Да-а? Может и мы будем, – она хихикнула, – на рогачах или козах, да? Сел на спину и поехал. Только куда? Везде можно пешком.
– Оннали, – мать позвала из-за колыхающейся ткани, – веди брата спать. Завтра вам на праздник.
Девочка сделала круглые глаза, показывая брату, чтобы молчал. Он закивал и еще быстрее стал переминаться, шевеля пальцами ног.
– Хорошо, мама.
Нахмурила тонкие брови и сказала громко:
– Мерути, скажи богам свое слово и быстро в постель.
А сама, улыбаясь несчастному виду мальчика, присела на корточки за очагом и поманила его рукой. Шепнула:
– Давай, чтоб слышно было.
– Сон на траве, сон на листве, – послушно нараспев заговорил мальчик и, протянув руки, стал выкручивать игрушку из пальцев сестры, – дай-те нам отдых ноч-чью, большие родители мира, дайте нам светлого дня…
Оннали откидывалась назад, с удовольствием ощущая, как волосы щекочут ей плечи и касаются пола, и не давала игрушку, дразнясь. Но в мелькающем красном свете вдруг увидела на щеках мальчика мокрые полоски. Разжала пальцы.
– Ты чего? Забери, не нужна мне твоя лашатта, – шептала сердито, чтобы не жалеть брата, потому что испугалась, он ведь почти никогда и не плакал – охотник, мужчина, – я не сделала ничего, смотри, целая…
Мерути отвернулся. Встал, опираясь ладошкой о голое колено, как маленький старичок. И сказал:
– Мне теперь ее надо мыть. Она – Еэнну. А ты – женщина!
Оннали смотрела, как, тихо ступая, прошел вдоль стенки к дверям и выглянул под дождь, прижимая игрушку к боку. Косясь на занавесь в родительскую комнату, подошла к брату.
– Я… я же не знала. Ты не сказал, – и наклонилась к его круглому, как у медведя, уху, – и потом… я не женщина. Еще. Не надо мыть лашатту, а то краска ведь.
– А врала? – сурово шепнул брат и тут же улыбнулся. Лашатта была такая красивая, похожая на лепешечку, какие пекли в верхний день лета и разукрашивали сладким млечным соком. Куда же ее под дождь.
Оннали пожала плечами, и прищурила один глаз, перебирая пальцами бахрому браслета. Она давно говорила брату о том, что совсем взрослая, а он – малышня. Но сейчас призналась, что привирала, женская кровь еще ни разу не красила ее тайки. И на сердце от радости брата стало легко, будто она бабочка или листик, вот раскинет руки и полетит, под редкими уже каплями. Ступила под дождь, раскидывая руки, подняла лицо с открытым ртом. И ахнула.
– Смотри, брат!
По небу, по самой середине его, тучи разваливались, будто кто провел по черному пуху огромным пальцем и светили через реденький слой точки звезд. А там, где небо подпирала щетка больших деревьев, вставало бледное зарево, заливая звездные точки неярким светом.
– Вот он! Еэнн скоро покажет нам лик!
– Оннали! – крик матери заставил девочку вздрогнуть, – накажу! Закрой двери и спать!
Бормоча слова богам, Оннали втолкнула брата внутрь и крепко затянула на засове обережную петлю. Пятно света на занавеске родительской спальни погасло. Мерути побрел на свою циновку в крошечной комнатке, лег навзничь и закрыл глаза. Рукой прижимал лашатту к груди. Сестра, погремев крышкой очага, пригасила огонь и прошуршала в темноте к своей постели.
– Спи, – шепнула, натягивая на себя одеяло из птичиковых шкурок, – завтра пойдем хвалить Айну.
Мерути не ответил, старательно сопя и жмурясь.
За углами постукивали быстрые мыши, сверчок в стене тренькал бесконечную песенку. И дождь Мерути слышал, а он хоть и маленький, но уже знал, что это означает. Вода перестала бежать равномерно и незаметно для слуха, она то приходит, то иссякает, значит там, наверху – дыры в небе, тучи поредели. Вот и слышно, то кап-кап-кап, а то – капп… капп… и тишина.
Мерути не волновался тому, что обережная петля помешает ему выйти к Еэнну. В его уголке, где навалом лежали сломанные игрушки, миски с расколотым краем, и старые маленькие капканы, была в стене дырка, у самого пола. Он ее немного расширил и заткнул старой циновкой. …Иногда хорошо быть маленьким, думал Мерути, покачиваясь на волнах дремы, вот отец нипочем не пролезет в эту дырку. У него широкие плечи. Когда-нибудь у Мерути будут такие же плечи и взрослое мужское имя. Он отдаст его своему первому сыну, как повелось от времени до времени и через время…
Грудным ночным голосом вскрикнула за стеной мать и Мерути, очнувшись, открыл глаза в темноту. Ощупал прижатую к груди лашатту. Чуть не проспал! Повернулся на бок и замер, глядя перед собой. Ждал, когда заснет мать, и к постукиванию мышиных панцирей добавится мерный отцовский храп.
За крепкой большой хижиной, укрытой плотно прибитыми вязанками тростника, а поверх них – пальмовыми листами, восходил на небо Еэнн, потягивался и осматривал землю сквозь редеющие облака. Детям нельзя встречать первый взгляд Еэнна, можно заболеть смертной тоской и перестать расти. И взрослым, имеющим детей, тоже лучше не попадаться на глаза небесному охотнику, когда он только покинул ложе горячей и светлой Айны. Зависть его может лишить мужчин ночной силы, а женщин – желания. Только молодые, те, что впервые провели время дождей в маленьких хижинах, могли выйти на встречу с Еэнном, и просить его. Мальчики – чтоб не кончалась полученная мужская сила, а девочки – о вновь и вновь приходящей сладости желания…
Мерути знал о запрете. Но – сестра. Глупая, любимая Оннали, самая красивая, хоть и глупая. Без него она пропадет. Потому, дождавшись, когда все вокруг заснет, мальчик тихо поднялся и, отодвинув накиданный хлам, протиснулся в дыру, больно расцарапав голую спину сухими жердинами стены.
Огромное дерево лиственника стояло само по себе, мостки не приближались к его корявому стволу, изрезанному расщелинами старой коры. Давно, когда дерево было стройным и только набирало силы, в макушку его ударила молния во время грозы, пришедшей посреди зноя. И вокруг вмятины от ожога стали расти новые ветви. Год за годом лиственник подымал черную от молнии развилку выше и она, уже большая, как ложе, все глубже пряталась в густой листве. Летом и весной дети лазили в развилку играть, натащив туда старых игрушек и рваных мешков. Но во время больших дождей озеро окружало толстый ствол, дерево стояло пустым, а ветви свисали к самой воде.
В самом начале дождей Варайя, взяв за руку старшего Корути, привела его вечером к мосткам напротив лиственника. Дразня, велела закрыть глаза руками и ждать. Корути стоял, переминаясь от нетерпения, изгибая стройную спину. Устав ждать, открыл глаза. Тишина вокруг, только дождь мерно шлепал по огромным листьям и, скатываясь, плескал водой о воду внизу. Красивое лицо мальчика стало злым. Он сжал кулаки и огляделся, мелькая головой, как уж-водянчик, ловящий муху. Варайя, поманив, ушла?
Но из гущи ветвей позвал его тихий смех и, проскользнув по толстой ветке, нависшей над мостками, женщина протянула ему смуглую руку, украшенную множеством красивых браслетов. Корути, оскалившись, подтянулся и закинул ноги на толстый сук, обрушивая водопады с широких листьев. А Варайя, мелькнув ящерицей, уже ждала его в развилке, раскинув согнутые в коленях гладкие ноги.
С тех пор они приходили сюда и никто не тревожил их в кроне лиственника, на широком ложе, куда Корути постелил украденную из дома лучшую циновку. …Иногда, в хижине, поедая сготовленную матерью еду, он вдруг думал о том, что Варайя, гибкая Варайя с круглыми бедрами, с никогда не закрывающимся ртом, но всегда прикрытыми, как от сладкой боли, глазами, она ведь – взрослая женщина. И, отбросив миску, срывался, убегая по мосткам. Оглядываясь, подкрадывался к лиственнику, слушал, а потом, как лесная кошка, вскидывал тело на толстую ветку, щерясь крепкими зубами. Но никогда не было там Варайи, без него – не было…
Сегодня Корути был зол. Лежал на боку, согнувшись, и ловил руками прохладные ступни Варайи, которыми она, играя, то упиралась ему в живот, то щекотала, или проводила по носу маленькими пальцами, натертыми душистой травой. Лежа навзничь, она вертела в руках подаренную Корути странную вещь, щелкала клювиком-замочком, открывала, подносила к лицу и в бледном свете восходящего Еэнна старалась рассмотреть свой нос и глаза.
– Что же ты молчишь, мой сильный мужчина, мой корень, стебель моей травы? Тебе плохо с Варайей? Варайя надоела тебе?
– Нет.
Женщина изгибалась лежа, поднимала над головой босую ногу, любуясь, и снова укладывала ее так, чтобы пальцы упирались в жесткий живот мальчика.
– Тогда весели меня, малыш! А то я поищу себе другого мужчину!
– Я не малыш! – Корути ухватил ее ступню и сжал. Варайя ойкнула. Вырвала ногу и поджала, потирая ступню.
– Мне больно! Думаешь, подарил игрушку и ты мой хозяин? Посмотри, какая у тебя Варайя!
Выпрямляясь, встала во весь рост и тряхнула головой, рассыпая по плечам черные кольца волос. Корути сидел напротив, обхватив колени руками, и, подняв глаза, следил, как она танцует телом, переминаясь с одной ноги на другую, изгибает спину и по круглому бедру бежит размытый блик. Одной рукой держится за свисающую ветку, в другой – раскрытая вещь.
– Ну? Ну? – дразнит, отступая на шаг, когда он, вытянув руку, пытается поймать ее щиколотку.
– Ты красивее Айны, – оставив попытки, проговорил наконец, Корути. И снова ощерил зубы в яростной гримасе:
– Завтра, уже завтра Айна будет светить и вода уйдет! Где же мы с тобой будем?
– Скажи спасибо лиственнику, он был нам домом. И не волнуйся, тайных домов много. Иди ко мне, мой храбрый мальчик, мой воин, победивший Варайю.
Скрещивая ноги, плавно села, притягивая его сильной рукой. Корути подполз ближе и замер, прижимаясь головой к ее налитой груди.
– Пусть посмотрит на нас небесный охотник, – шепнула женщина и мальчик почувствовал, как мягчеет ее тело, будто жара растопила его, как плывет оно под его тяжестью. С мыслями о том, кого и сколько раз принимала Варайя в других своих тайных домах, Корути навалился на нее, рукой отводя в сторону согнутое колено. И прижался, ерзая, тоже, как ящерица, сцепляя зубы от ярости, думая о других ее мужчинах и теряя голову от этого.
– Тс-с-с… – женское тело вдруг напряглось. Обхватив мальчика за шею, Варайя прижала его к циновке.
– Что?
– Молчи. Кто-то идет. Маленький кто-то…
По залитым бледным светом мосткам осторожно двигалась маленькая фигурка. Дойдя до изгиба дорожки, остановилась и выпрямилась, вытягивая над водой руки с зажатым в них темным предметом.
– Тише… – Варайя вытянула шею, прислушиваясь. Над ними шелестели широкие листья, а маленький кто-то, стоя на свету, стал медленно, запинаясь и подбирая слова, говорить:
– Храбрый Еэнн, небесный охотник, да будет копье твое всегда в крови зверя. Прими мой подарок и дай мне взамен…
Замолчал и тишина встала вокруг. Редко крапал дождь, чуть слышно щелкая по листьям. Лился через поредевшие тучи свет Еэнна.
Мерути присел на корточки, положил на мостки лашатту. В ночном свете она казалась мертвой и глаз вместо веселого синего стал черным и страшным. Мальчик вздохнул, вытащил из складок тайки круглый тяжелый голыш и, размахнувшись, ударил по расписному боку игрушки. Тенькнули глиняные осколки. И двое на дереве увидели, как мальчик поднял лицо к ночному небу.
– Сохрани Оннали, храбрый Еэнн, пусть она не уйдет!
И замолчал, прислушиваясь и ожидая знака. Варайя шевельнулась, убрала руку от шеи Корути. Еле слышно звякнул замочек на металлическом кругляше.
– Что ты?.. – Корути оглянулся и увидел улыбку Варайи.
– Тс-с… – она вытянула руку, ловя в зеркальце белый луч Еэнна, проникший через прогал в листьях. И направила пойманный луч на горку осколков.
Мерути охнул и прижал к груди кулаки. Сидя на корточках, смотрел, как пляшут по разбитой лашатте лунные блики. А потом поднял счастливое и испуганное лицо к небу.
– Да будет жизнь твоя в небесах сытной и счастливой, Большой Охотник!
Повторяя слова благодарности, сгребал черепки, скидывая их в воду. Варайя, тихо смеясь, водила за его руками бледным лучом. И, когда последний осколок, булькнув, пошел ко дну, захлопнула зеркальце.
Мальчик встал, кланяясь. И тут Корути, которому надоело ждать, когда Варайя закончит развлекаться, приложил ко рту сомкнутые ладони и ухнул, страшно, как ночная неспящая птица. Мерути повернулся и побежал, спотыкаясь.
– Ах, Оннали, я спас тебя, – передразнила мальчика Варайя и, уже не сопротивляясь, легла на спину, раскидывая ноги и прижимая к себе Корути свободной рукой. Он, тяжело дыша, толкал ее животом, притискивал ребрами большие груди. А она, следя за тем, как перекашивается его лицо, подавала навстречу бедра и шептала:
– Ты принес мне хороший подарок, веселый. Я стала Еэнном, на время глупых слов мальчишки. Корути, ты подаришь мне еще таких вещей?
– Да, Варайя! Все, что захочешь, Варайя, все-все-все-о-о, что захочешь!
В просветах облаков белое лицо Еэнна то становилось ярким, то бледнело снова. И на смуглой спине Корути, затененной черной листвой, появлялись и исчезали светлые полосы, как на разбитой игрушке, принесенной в жертву.