предыдущая

49. Кора и шар

Близнецы кричали, ссорясь, и Кора выгнала их на мостки, велев гулять, пока светло. У нее болела голова, так сильно, что мутилось в глазах и бегающие по хижине мальчишки казались темными тенями. Она смотрела перед собой, проснувшись и сев на сбитом комками мешке с травой, и видела перед глазами маленький город. Раненый шар истекал золотистой кровью, точил ее через трещину, и все тряпки и мягкие листья, в которые он был завернут, промокли, наверное.
После того, как убежал Корути с Вещью, Кора, выплакавшись, спрятала шар за кадушкой с квашеной зеленью. Не за маленьким бочонком, откуда мальчишки черпали прямо ладонью, смеясь на ее окрики, а за большой, запечатанной глиной бочкой. И теперь каждый шаг по сырой хижине отдавался в груди сознанием того, что город умирает, в тайной нише среди изогнутых жердей.

Сначала она хотела уговорить себя. Вещи приходят и уходят… Наверное, так. Кора не знала точно, ведь никто не говорил о Вещах прямо. Запрета не было, а просто – не говорили и все. И не спрашивали. Есть же такое, о чем не спрашивают. То, что надо было знать о Вещах, которые для всех, знали и так! Вождь собирал женщин, несколько раз в году. И раздавал Вещи для всех, нужные. Понемногу, конечно. Там были маленькие чирки в красивых ровных коробочках, нездешние прозрачные бусины, маленькие шарики, блестящие, как ножи, а внутри скакал и пел птичкой еще шарик – поменьше, иногда иголки, острые и злые, хорошие для шитья. И мужчинам давались вещи, мужские. Им – большой вечный чирок, или особенные наконечники для стрел, или искристый камень, чтоб точить об него каменные ножи…
Это было всегда. Люди находили схроны, говорили о том вождю. И вождь, да будут дни его полны тепла, справедливо оделял свой народ. Ведь лес – он для людей, как все звери в нем и все птицы в небе.
И Странные Вещи были всегда. Но такой схрон редко кто находил. Кора знала, сама не помня, откуда, что вождь сам ходил за такими схронами. И Странные вещи приходили к нему. Потому что он – вождь. Все понимали это. Но каждый, наверное, мечтал иметь Странную вещь. Ту, которая без пользы, и даже непонятно – для людей ли сделана. Мечты эти были тайными. Вот только Кора раскрыла свой глупый рот и наболтала Берите о найденном схроне.
Думая, Кора ходила по хижине, брала в руки то ворох грязной детской одежды, то палку с привязанной плашкой, которой подтыкала снизу протекающую крышу, переносила с места на место, просто так. Лишь бы не думать о шаре. Когда, плача, сидела над ним, трогая пальцами рану-трещину, то постаралась захотеть, сильно, как могут хотеть женщины племени. Но видно права Берита, распрыгала Кора свою женскую силу по летнему песку, растрясла под ласковыми деревьями. Просто так, ни для чего. Даже и любви горячей, памятной, не было у нее.
Бросила в угол связку старых бус, все собиралась заново перенизать, да вот сколько дождей уже валяются, попадают под ноги. И сейчас сил нет. Прав Корути, никчемная она старуха. А он сильный, ее сын. Все, что растеряла Кора, в нем есть. Но темное, как тени в зарослях кровянника, даже смотреть туда страшно.
Близнецы, покричав и натопавшись вблизи хижины, убежали. Видно, снова кинулись к Тенье, поедят у нее, а может и спать останутся. Коре это на руку всегда было. Но сейчас, оставшись одна, женщина вдруг испугалась. Стараясь не смотреть в угол за кадушкой, пересекла хижину и вышла на мостки.
Тут было светлее. День еще не ушел и дождик прыскал мелко, будто утешал – недолго осталось, скоро расстанутся небесные любовники, выплакав свои слезы, и выйдет Айна на голубое небо, смотреть на лес сухими глазами. Можно будет везде ходить, не боясь, что подломятся мостки и заберет тебя темная вода. Кора прижалась в шатким перилам и посмотрела вниз. Поверхность воды рябила еле заметными точками капель. Вздохнула. Ей, Коре, от того нет толку. Все соседки кинутся летние дела делать. Понесут из домов сушить постели, станут убирать дворы, снова раскопают маленькие огороды. А значит, уже не придешь просто так, поболтать. Или надо помогать хозяйке, или искать, кто не занят. А таких, кроме Коры, в деревне и нету.
Фыркнув, покачала головой, свесив над перилами давно немытые волосы. Глупые женщины. Всю жизнь, как муравьихи, делают одно и то же! И за что только любят их мужья? Ну конечно, за то, что у таких женщин всегда приготовлена еда, набить им животы. А глупым мужчинам того и надо, они и на охоту не шли бы, только любили своих жен, ели и спали, поглаживая брюхо.
Небо темнело, дождь шумел мерно и тяжело, капли уже не прыскали, а били по темной воде, оставляя в ней лунки. Скоро ничего не будет видно. Кора оглянулась на свою хижину. Там, внутри, грязно и валяется под ногами старых хлам. Она бы убралась, но что толку – придут близнецы и снова все раскидают. Конечно, нехорошо, что посреди дома валяется разорванный мешок со старыми листьями, уже превратившимися в труху, их надо выкинуть, мешок зашить. Но столько хлопот, и для чего? Чтоб мешок лежал в углу и новые листья в нем приходили в негодность?
Нет уж, Кора не на то родилась, чтоб… “А на что родилась?” – голос в ее голове слился с шепотом темнеющей воды. И Кора сжала перильца сухими пальцами, выставила вперед подбородок. Она умела прогонять мысли, которые приходили колоть ее стыдом, раз, махнула головой, перебрала сплетни, и, глядишь, мысли ускакали в лес, можно жить дальше, как и во времена первого сына. Но сейчас мысль пришла тяжелая, как камень с вершины серой скалы и придавила Кору так, что не увильнуть. Нужен ответ. Но и это Кора умела. Мысли-камни приходили к ней и раньше. Нужно просто найти ответ, неважно – правильный или нет, главное, в него поверить самой.
Она выпятила худую грудь. Ответ у нее есть. Давно к нему шла и сейчас, будто Айна осветила ее глупую голову – все стало понятно. И почему Сот и Соути ушли не вовремя, а за близнецами смотрит Тенья, и в доме вот не чисто. А потому что…
– Корути, – шепотом сказала Кора. Припомнила гибкую фигуру сына, его горящие, как у лесного кота, глаза, волосы – ровной завесой из-под кожаной налобной повязки. И то, какой он неукротимый, бешеный, не терпит, когда кто-то лучше его, и все-все может сделать, чтоб оставаться самым сильным, самым главным. И голос женщины наполнился гордостью и новым знанием.
– Корути, – сказала громче, слушая, как отражается от воды и деревьев имя сына, – мой Корути станет вождем! Потому что он – лучший. А я его выносила и родила!
И тут же мир вокруг загорелся, как роса на листьях, засверкал, и Кора засмеялась, радуясь пониманию. Вот как! Все встало на места! Все мелочи, которые она прятала от себя, отворачивалась, не желая их думать: как сын побил ее за то, что не нашел дома еды, или как отобрал у близнецов яйца птичика – сменять на курительные листья, как прогнал ту девчонку, что пришла к хижине и плакала, просила что-то там вернуть, пока отец не заметил пропажи… Это из-за того, что он – избран. А она мать избранного. Разве избранные метут полы или стирают тряпки?
Кора расправила плечи и улыбнулась. На темной воде перед глазами теснились лица, полные восхищения. Все смотрели, как сидит на резном троне прекрасный Корути. А по левую руку, она – мать вождя, уважаемая женщина. У Корути много жен, все они склоняются перед ней, чистят ее украшения и одежды. А еще у нее есть большой сундук, больше, чем у Бериты, и он полон Странных Вещей. Она никому их не отдаст, и все найденные людьми, будет складывать в него…
Шар! Кора вернулась в реальность, будто ударенная по лицу. Пока она думает вперед, он лежит там, раненый. К Берите нельзя, старуха смотрит тяжело и все видит своими острыми глазами. Не поможет, скажет, Кора сама виновата. Тику? Он совсем сошел с ума, старик. Кроме отты не видит ничего и не хочет знать. Надо идти к мастеру Акуту! Он добр и не учит, как жить. Может быть, он знает, как вылечить маленький город.
Кора засуетилась, топая по скрипучим мосткам. Провела худой рукой по волосам, кинулась в хижину. Нашла у холодного очага коробку с огрызками мыльного камня. Выбежала за порог и, скинув на бедра повязку, стягивающую тощие груди, сунула голову под струю воды, бегущую с проваленного угла крыши. Намыливая волосы, даже замурлыкала девичью песню. Все будет славно. Мастер вылечит шар, ведь шар не зря сам пришел к Коре, она – мать избранного. Это пока секрет, но теперь ее жизнь стала нужной. Близнецов пусть смотрит Тенья, Корути пусть веселится с Варайей, бедный ее молодой вождь, после, когда сидеть ему на троне, на веселье не останется времени. А Кора будет служить самому лучшему, красивому и смелому мужчине племени. Сыну!
Под мостками, пока Кора фыркала и напевала, перебирая волосы, плавно пронеслись темные тени, выгибаясь так, что на поверхности вода разошлась черным вилками.
… – Материнс-ская любовь. Хороший уровень, с-сильный. Без мыслей.
… – С-совсем без мыслей – редкость.
… – Ахашш…

Найе снилось широкое мягкое кресло в узкой комнате. Сидя в нем, она удивлялась, как могла испугаться, что забывает? Вот стены с длинными лампами, вот смешной старый фотографический аппарат, она такой видела где-то в музее. Нет окон, по стенам висят горшки с комнатными растениями. Как они тут, без живого света? Но вьются и раскидывают плети с острыми листиками. А за треногой – Витя, с черным покрывалом на голове. Как давно она не видела его. Даже во снах. И не хотела, – слишком больно. Но сейчас обрадовалась. Как… как брату. Смотрела, как он наводит на нее объектив, помогала, правильно садясь, послушно стягивая на груди тайку. А потом он остановился, увидев в ней – другое. И тут помогла. Ведь когда-то спас ее, кинулся с отчаянными глазами. И они теперь связаны навсегда, как все, кто друг друга спасает просто так, без мелких причин.
Вставая с колен, отталкиваясь рукой от холодного линолеума на полу, она плавно уходила из сна, оставляя Витьку в его мире, с его людьми и спокойно радовалась тому, что повидались. Это было очень нужно, после бессонной тревожной ночи с мастером, которого трясло в больной лихорадке.
Улыбаясь, открыла глаза. И продолжала улыбаться, глядя на Бериту напротив их ложа, большую, как рыхлый мешок. Старуха сидела на скамеечке, глядела, не мигая, сцепив на животе толстые руки с короткими пальцами. Обок стояли чужие красивые миски, маленькая и побольше, из-под листьев, которыми были накрыты, пробивался запах горячего мяса. Найя, которая спала сидя, сглотнула слюну и чуть не кинулась к мискам, отбрасывая шкуру. Голод радостно кричал внутри, довольный, что еда рядом. Но мастер пошевелился, крепче обхватывая ее талию, и Найя положила ладонь на волосы спящего.
– Спасибо тебе за лекарство, Берита, да хранят Боги твой сон и твое умение. И спасибо тебе за еду.
– Еда не моя, – Берита не шевелилась и не смотрела на укрытого по самую макушку Акута. Не отводила взгляда от лица Найи.
– Пока ты спала, приходила Онна, мать Мерути. Ты спасла его на празднике.
– Да.
– Она стояла у входа, и я взяла ее подарки. Онна не захотела войти.
– Да. Пусть хранят ее Боги.
– Ты не спросишь, почему не зашла?
Найя пожала плечами. Она наоборот бы узнала, почему без спросу зашла Берита, села и разглядывает их, спящих в одной постели. Но верно тут так принято.
– Она принесла поесть, я благодарна.
– Иди и поешь.
Найя завозилась под шкурой, расцепляя руки мастера. Берита ухмыльнулась. Под ее взглядом Найя, не вылезая, потуже обмоталась сбившейся тайкой, хорошо, легла в ней. Укрыв мастера, подошла, собираясь сесть рядом со старухой.
Берита подняла руку и резко дернула за конец тайки. Найя, растопырив пальцы, попыталась поймать скользящую по бедрам ткань, но старуха спрятала руку за спину, убирая одежду.
– Стой ровно! – прикрикнула.
Но Найя стоять не собиралась. Сузив глаза, метнулась, перегибаясь, вывернула старухе руку и выхватила покрывало. Согнувшись, распутывала комок ткани, чувствуя, что злые слезы сейчас закапают Берите на колени.
– Ты уже ее взяла, женщина, – голос старухи был мягок и ласков, – подожди всего два вздоха, дай посмотреть на твое тело.
И напомнила:
– Твой муж был в черных ранах…
Найя покраснела и выпрямилась, опуская руку с краем тайки. Спросонья совсем забыла, что бабка – знахарка.
Берита внимательно осмотрела ее кожу и покрутила рукой, прося повернуться. Найя послушно повернулась, чувствуя со страхом, как у нее зачесалась лопатка и на пояснице тоже. А вдруг она заразилась?
– Прячь свою белую кожу, женщина моря. И – ешь.
Когда оборачивала подмышками ткань, пришел Синика, прянул круглыми ушами и заорал на Бериту. Та засмеялась, расставляя большие ноги, растянула меж колен юбку, подхватила зверя и сунула к своему животу, тиская.
– Нос твоего зверя чует моего, хотя мой сидит дома. На тебе, не кричи, – она залезла рукой в миску с кусочками мяса и угостила мышелова.
– Это Синика, – сказала Найя через набитый рот, жуя и глотая, – он умный.
– Си-ни… – старуха сделала круглые глаза, – ты дала имя зверю?
– Ага. А что?
Берита глянула на мышелова, облизывающего ее пальцы. Позвала нерешительно, останавливаясь на слогах:
– Си-ни-ка!
Зверь муркнул и поднял круглую, измазанную едой морду. Берита поспешно стряхнула его с колен.
– Иди, ешь там, – швырнула в угол огрызок. Синика мелькнул голубой меховой лентой, скрылся в темноте.
Найя отодвинула большую миску. Отхлебнула из маленькой чего-то густого и сладкого, как кисель. Вытерла рот рукой.
– Берита, да хранят тебя всякие ваши боги. Мне нужны ответы. Кто их дает?
– Ты хочешь знаний? – старуха сдвинула колени и медленно расправила юбку. На лбу ее как собрались морщины во время выговаривания имени зверя, так и застыли, не расправляясь.
– Да. Акут отвечал мне. Но он болен. Кто даст мне ответы? Я уже могу понимать.
Проем двери и квадратное окошко, ничем не прикрытое, набирали ночной темноты. И огонь, тихо живший в очаге, становился ярче. Берита смотрела на молодую женщину, сидящую перед ней на полу с подобранными под цветную тайку ногами. Совсем девочка с виду, вон какая шея худая. Но рот сложен упрямо и глаза серьезные, почти злые. Да, ей нужны знания, иначе ее упрямство не те горы свернет.
– Я могу дать тебе ответы. Не все. Но ты должна дать ответы мне.
– Я?
– Ты сделала круглые глаза. Хочешь меня обмануть?
– Я? Нет! – Найя махнула рукой, пожала плечами, стараясь не путаться в словах, – ты спрашиваешь. Тебе нужны ответы. Про меня? Нужны?
– Мне нужны ответы. Про тебя.
– А никому не нужны!
– Откуда взяла?
Найя вспомнила недавнее прошлое. И стала перечислять, водя рукой по колену:
– Вождь говорил свое про меня. Эта женщина, мать мальчика, она думала про меня – свое. Думала, сама знает ответы. И Акут…
– А он что?
– Он не хочет ответов. Он…
– Он любит. И боится твоих ответов. Еще?
– Все. Я болела. Никого не видела больше.
Берита потерла руками колени, собирая на них юбку. Найя заметила, что старшие женщины в племени носили не тайки, которые так легко снять, выдернув пару деревянных шпилек из драпировок, а обычные такие человеческие юбки. И обернутые вокруг груди однотонные повязки, края которых стягивались кожаными шнурками. Были похожи на старых цыганок поэтому.
– Твои глаза остры, маленькая женщина. И ты просишь знаний не для того, чтоб сварить из них еды или выбросить их в воду. Но знания ранят. Видишь меня? А я была такая, как ты. Только лучше.
– Да будут боги…
– Хватит. Пусть лучше Боги дадут тебе силы, чтоб знания не сломали тебе плечи.
– Я не боюсь.
– Глупые не боятся. А ты приготовь себя, как охотник перед большой охотой. И я дам тебе столько, сколько сможешь выдержать.
Мышелов мелькнул наискосок через хижину и женщины повернулись к ложу, прислушиваясь. Акут под шкурой заворочался и стих.
– Спит, – сказала Берита, – скоро проснется. Наше с тобой время – вот такое, – она отметила ногтем половинку толстого пальца.
Найя поднялась и ушла в угол, где спрятала узелок с семенами. Положила его на пол перед Беритой, развязала хвосты тряпки. Посмотрела с вопросом, собираясь спрашивать. Но знахарка, поняв, заговорила сама, подбирая слова попроще:
– Все любят. От доброй любви рождаются красивые дети. Так устроен мир. Но редко приходит другая любовь. Злая. Тогда мужчина – Еэнн , женщина – Айна. Он делает с ней, что хочет. Она делает с ним, что хочет. И даже если оба убьют друг друга, глядя в глаза, в которых нет человека, только звери без имени, то будут любить друг друга – до последнего дыхания. К Акуту пришла такая любовь. Он нашел ее на песке, принес в дом, укрыл от всех, и – любит.
– Но я… Я не люблю его так! Я его – не люблю!
– Любишь. Так любишь.
Найя смотрела на старуху с ненавистью. Ей казалось, с затененного потолка спускается толстая паутина и прилипает к голове и плечам. Да как они смеют тыкать ей тем, чего нет! Она сама решит, кого ей любить! Уж не этого черномазого урода, почти старика, от которого пахнет козлом, а потные волосы вечно слипаются на концах.
– Это мое знание, Вамма. Теперь я хочу твоего.
– А про семечки?
– Потом. Сначала скажи мне. Ты правда пришла из моря?
Найя подумала о лице мастера, когда он говорил об этом, сам не веря, и не желая правды, но правда была в том, что нет у нее ртов на шее, – жабр, догадалась она тогда. И голова закружилась от количества вопросов, которые хотели ответов. Тут в этом мире, были племена, жившие под водой? Или и сейчас есть? И где этот мир? Что он такое? Хорошо, она будет честна с Беритой. Чтобы после спрашивать – без конца.
– Я пришла не из моря.
– Откуда? Из леса за большой рекой? Или… – Берита сложила пальцы в охранный знак и оглянулась на дверь, – из степей за серыми скалами?
– Берита… Мой мир – не здесь. Я не знаю, как рассказать. Нет тут моего места, совсем нет. Мой мир – другой. А где он – я не знаю!
Она жестикулировала, меняла выражение лица, помогая словам, и отчаивалась, понимая, деревенская бабка, хоть и умная, не поймет, как это – прийти из параллельного мира… Но Берита просто кивнула, оставив Найю с открытым ртом:
– Миры, через которые летит мертвая птица. Я так и думала. Понятно, почему ты такая. Мир другой, люди другие. Но хоть женское у тебя все на месте.
– Птица? – ответы множили новые вопросы. И Найя снова пожалела о том, что нет бумаги, нет карандаша, записать, пока не вылетело из головы.
– Скажи, Берита…
– Дай мне еще один ответ и получишь свой. Мне скоро уходить, Вамма.
– Хорошо.
– Как ты пришла?
Холод ноябрьской степи кинулся из воспоминаний и плечи Найи покрылись мурашками.
– Нет! Не говори, что было. Скажи, как ты пришла? Как?
– Я… – она обхватила себя за плечи. Оглянулась. Ужасно захотелось под шкуру, к теплому телу мастера, прижаться, обхватить ногами его ноги так, чтоб пальцами упираться в жесткую ступню. Привычно лечить его, а потом закрыть глаза и заснуть. Вот только куда придется проснуться? Картины осенней степи ворочались перед глазами, громоздились друг на друга кучей серых картонок на помойке, и становилось дурно, будто от них шел запах гнили. Тошнота волнами подходила к горлу, и в ней показывался то грязный кадык старика, жадно глотающего водку, то оскал Карпатого, или белые, как отмокшие корни, пальцы Жуки на ее колене. И вслед за тошнотой застучало, толкаясь снизу, через сердце, в голову – уйти. Уй-ти! Немедленно, уйти!!!
– Хватит, Вамма из другого мира, стой!
Найя открыла глаза и больно сглотнула, задышала хрипло. Руки вяло упали и остались лежать на коленях, вздрагивая.
Берита поднялась и, встав рядом, положила теплую руку на ее волосы.
– Твоя сила очень большая. Может быть, больше реки. А может быть… Нет, не скажу. Но ты не умеешь с ней. Ложись к мужу. Подумай о том, как взять свою силу. Тогда сможешь хотеть по-настоящему.
– И его болезнь уйдет?
– Да.
Она помогла Найе встать и повела ее к постели. Откинула шкуру волка. Стала развязывать узел тайки. Найя, отводя ее руку, села на шкуру.
– Ты обещала ответы.
– Смотри-ка, упрямая!
– Это что? – указала рукой на развернутый узелок с семечками. А Берита снова украдкой посмотрела на яркую татуировку через все плечо и грудь. И снова ничего не сказала о ней. Вернулась на место и села, подняв узелок, положила на колени и стала перебирать крошечные плоские семечки, следя, чтоб ни одно не упало.
– Злая любовь – сильна. Сильнее ветра и долгих дождей. Злая любовь смеется над теми, кого мучает. Они не уйдут из ее петель. И когда один любит больше, он узнает отчаяние. Тогда он уходит к зарослям таммы. Среди веток таммы с длинными колючками живут птицы. Они любятся и умирают, – шипы протыкают им грудь. Птицы-таммы не несут яиц, как лесные птичики. Кровь их падает на цветы и те рождают ягоды таммы. Семечки в ягодах таммы – полное знание злой любви. Ты знаешь, что в мужчине, он знает, что в тебе. Твоя боль – его. Его – твоя. Когда вот так, – она лизнула кончик пальца и, показав прилипшее к нему семечко, раскрыла рот. Но не стала класть на язык, вернула на тряпку. Бережно свернула тряпицу и туго завязала концы.
– Вот и все.
Найя вспомнила размахи медной колотушки внутри себя, а значит, внутри мастера, и как он хотел ее, хотел зло и больно, почти убивал в мыслях… Чем он лучше Карпатого? Глянула на черную макушку над краем шкуры, почти с ненавистью. И так же – на Бериту.
– В нем очень страшно, Берита. Зачем он показал мне? Я уже думала – добрый.
– В нем зверь и в нем – человек. Он устал биться один. Он кричит о помощи. Ты любишь, ты помогай.
– Да не люблю я… – Найя устала возражать, – но почему раны? Черви эти цветные?
– Цветы таммы, которым не досталось крови, пьют ее сами. Собирать ягоды в густых ветках нелегко. Он не оберегся. И цветы его ранили.
– Чертов ваш лес.
– Твоя любовь вылечит его.
– Мы будто по кругу ходим! Сколько мне говорить! Я его…
И замолчала, прерванная стуком в дверь. Берита лицом показала, надо окликнуть.
– Кто там? – сказала Найя и подавила смешок, представив себе обитую дерматином дверь со штампованной узорчатой ручкой.
– Да хранят боги ваш дом, красавица из морей, пустите соседку!
– Кора? – брови Бериты поползли вверх, она сплюнула на пол в досаде, растерла слюну широкой ступней, – открой ей.
И отступила в темный чуланчик.
– Ах, красавица, ты уж прости, что я… Ночь за стенами, наверное, вы спите, а сон дождей сладок, для молодых, хотя Акут уж какой молодой, но зато ты у него – молодая жена, красивая…
Кора как встала посреди хижины, так и тараторила, не сходя с места, только поворачивалась и стреляла глазами, чтоб ничего не упустить. К тощей груди прижимала сверток, спеленутый в широкие листья. Вымытые волосы блестели светом из очага и звякали на шее бусы в несколько рядов, шелестели, поскрипывали.
– Мне нужен муж твой, красавица, дело у меня, работа для него. Не обижу. Ты давай разбуди его, пусть посмотрит. И пусть сделает побыстрее.
– Он болен.
– Ах! – Кора торопливо скроила жалостное лицо и снова затарахтела:
– Ну, не умирает же! А вам без работы не прожить, вы уж не брезгуйте. Он у тебя не охотник, что подадим, то и съест. Давай, красавица, буди.
Найя тяжело глянула на худую дерганую фигуру Коры. Протянула руку:
– Давай работу.
Та смерила ее глазами, но, подумав, заулыбалась.
– Молода ты, работы такие делать. Это не битые ракушки на щит лепить, да будут Боги добры к нашему вождю. Моя вещь ценная, ни у кого такой нету. Только посмотреть если – посмотри. И – буди мужа.
Замолчав, стала разворачивать сверток. Листья падали на пол, показывая подмокшие темные края.
– Вот, – Кора подошла к сидящей Найе и протянула шар. Из трещины на боку сочился искристый сок и ладонь женщины засверкала мелкими точками. Губы ее задрожали.
– Это мой город, видишь, он ранен, его надо сделать, чтоб, как новый.
– Это же! – Найя протянула руку. Кора отдернула было свою, но всхлипнула и вложила мокрый шар в ее ладонь. В красном свете очага метнулись внутри шара искры, доплыли до поверхности сока, из которого уже выступали острые шпили городских башенок. Найя держала шар, смотрела, поворачивая.
– Это же игрушка! Откуда? Стекло. Ты знаешь, что это – стекло?
– Что за слово, не знаю такого слова, – Кора сплела мокрые пальцы и быстро прошептала охранные слова, – это город, мой. Я сама его нашла. А мастеру, за него, я отдам – вот это!
Наклонив голову, перебрала узелки на кожаном поясе, выдернула из-под юбки шнурок с висящим на нем кисетом. Достала из раскрытой горловины длинный блестящий предмет.
– О Господи… Да это же… Карандаш. Цанговый! – Найя беспомощно глянула в темный проем, ведущий к чулану. Взяла из руки Коры граненый стержень и надавила на кнопку. Карандаш послушно раскрыл маленькие челюсти, показывая обломок грифеля, спрятанный внутри.
– Видишь, какая вещь. Нет таких больше. Я отдам. Только пусть сделает мне город, мой.

В темном проеме показалась большая фигура Бериты. Уперев руки в широкие бока, она вышла на свет и смерила яростным взглядом растерянную Кору.
А из-за спины Найи послышался хриплый голос проснувшегося Акута:
– Найя… Пить…