12. Мерути ищет сестру
Мерути плакал, не боясь, что кто-нибудь услышит. Сначала он еще оглядывался и только всхлипывал, когда негромко звал сестру. Думал о том, что уже не мама отходит его тонким прутиком, а придет вечером отец, с охоты, усталый и позовет Мерути. Спросит сурово, где глупая, как все женщины, сестра и почему он, мужчина, не смог уберечь ее в лесу. Достанет свою сыромятную плеть, ту страшную, что висит на столбе, подпирающем крышу.
Но когда полил дождь и стало понятно, что дорогу назад он не найдет, а слез все равно никто не увидит, стал плакать всерьез. Брел без тропинок, спотыкался о толстые корни, кричал, срывая голос, и рыдал, как трусливый Янути, когда ему покажешь прижатые кулаки. Одно немного утешало, сестра была права, он не боялся. А чего бояться, – в такую сырость, перед временем больших дождей, лесные кошки не ходят на охоту, а все ядовитые ягоды он знает, и в болото не влезет, потому что вокруг каждого болота растет трава сычики с колючими верхушками – не пропустишь. Значит, смелый он? Но был страх другой, о том, что глупая сестра уведется тропой туда, к страшному городу и никогда не вернется обратно. Он не все ей рассказал, хотел подразнить, но взамен подрались, как глупые белки, и вот, один.
- Не надо тележек! – закричал, вытирая мокрое от дождя и слез лицо, – Оннали, не надо мне тележек!
Но лес молчал. Кончался дождь, болели сбитые ноги. Мерути брел, оглядываясь, жмурясь от сверкания капель, сжимал в кулаке висящий на шее обережек – деревянного жука с глазами-бусинами из черных семян. Обрывками приходили воспоминания о том, что говорил учитель Тику. Это для них учитель, а вообще он колдун. Только колдовать в племени приходится совсем редко, потому что все случается в свое время и как надо, – так взрослые говорят. Потому Тику просто собирает мальчиков и учит. Показывает, что на куске коры палочками с обгорелым концом можно нарисовать картинки и это будет, как рассказ другому о том, что ты видел. Еще учит, как сложить по кучкам орехи и посчитать, будто это не орехи, а козы или поросята, а то и мешки с травой. Смешно. А иногда рассказывает всякие страшные вещи или странные. Это когда в деревне созревает новое пиво. Или когда у Тику целая тыква отты. Но иногда сам вождь говорит Тику, что нужно собрать не тех, кто хочет, а всех мальчиков, которые уже помогают отцам и могут убить белку или енота. И рассказать то, что нужно для взрослой жизни. Мерути еще не совсем большой и потому всего один раз слушал Тику, когда для жизни. Соврал Оннали про два. Тику говорил-говорил про живой город, глаз у него горел и даже слюни брызгали с уголка кривого рта, а мальчики хихикали и толкали друг друга локтями. А потом Тику вдруг вытащил в середину круга сына советника Тару, тот смеялся громче всех. И закрутил ему ухо так, что Тару заверещал. А учитель стал говорить, перекрикивая его, о том, что все требует платы. И он это будет повторять, чтоб все помнили, даже если все мальчики племени останутся с одним ухом.
Мерути запомнил, конечно, свои уши жалко. Но сказать Оннали забыл. Может, она и ему бы растолковала, что тут такого – про то, что за все плата. Хоть и глупая она, но старшая сестра.
Мокрый лес парил под полуденным солнцем. Мерути давно уже узнавал места: вон поляна, на которой всегда дерутся белки, а за ней будут заросли волчьих ягод и там много натоптано тропинок в деревню. Но сердце его ныло, рассказывая, – Оннали там нет. Мать не велит ей бросать брата и скорее всего она бегает по лесу, кричит и ищет. А он, как последний трус, бросил сестру и убежал.
Он постоял, колеблясь. Можно пойти домой и сказать матери, пока не пришел отец, что Оннали не с ним. Но тогда все узнают – трус. А вдруг она уже вернулась? Мерути мог попробовать узнать это здесь, но хотел еще немножко потянуть время. Правда, Большая Мать уже клонится к реке, хоть и едва заметно…
Отвернулся от знакомой поляны и пошел обратно, разводя руками высокую траву и всматриваясь в корни. Наконец, присел на корточки. Кряхтя, пальцами раскопал жирную глину и осторожно, чтоб не порвать, потащил из земли толстое тельце червя-болотника. Тот извивался и корябал пальцы колючими крючочками лапок. Мерути выпрямился, держа добычу. Порадовался, – червяк небольшой и все будет быстро. Открыл рот, положил дергающееся тельце на язык и прикусил, морщась от брызнувшего в рот острого сока. Прожевал и, проглотив с усилием, схватился за живот, пережидая, когда пройдет приступ тошноты.
Медленно сполз на траву, опираясь спиной о ствол дерева, и притих с закрытыми глазами, разглядывая картинку в голове.
Как всегда, сначала болотник показал ему деревню и Мерути посмотрел все места, где собираются девчонки, сверху, будто он птичка и летает над крышами. Нету Оннали. Потом велел голове повернуться к их дому. Мать одна, стелит циновки на полы. Уже приготовила в углу срезанные огромные тыквы и глиняные чаны – подставлять под щели в крыше. И в задней комнатке лежат вязанки тростника, если понадобится крышу починить. Мать маленькая, как девчачья куколка из лыка. А вот соседка за плетнем бегает за курицей, совсем крошечной, как козявочка.
Мерути поднялся над деревней и осмотрел окрестности – до реки и пустыря за хижиной мастера Акута – на большее болотника не хватало никогда, а лес он вовсе не умел показывать. Оннали не нашел. Нагнулся и выплюнул на траву вязкую желтую слюну. Живот скрутило и глаза, он знал, стали желтыми. Если отец узнает, что Мерути ел болотника, прибьет, но к вечеру глаза поменяются.
Он встал и пошатываясь – от острого сока червя голова кружилась, – пошел обратно в лес, туда, где дрались с сестрой на тропинке.
Тропу с рассыпанными ягодами Мерути нашел быстро, солнце не успело тронуть верхушки деревьев над рекой. Увидел на сломанной ветке цветок вьюнка из волос Оннали, увидел на глине ягоды целые и раздавленные. Не было только корзинки.
- Оннали! – закричал он в одну, а после в другую сторону тропы. Лес шумел, маленький ветер раскачивал верхушки деревьев и с веток брызгали капли недавнего дождя. Крича имя сестры, Мерути побрел по тропе, отдаляясь от деревни.
Тропа становилась все уже и кончилась, нырнув в заросли колючек. Продравшись сквозь колючую поросль, мальчик остановился, тяжело дыша. Лес тут молчал. Даже птиц не было слышно. Только что-то шуршало то там, то здесь, быстро и коротко. Сердце прыгало в груди от страха. Тени густели на глазах и между зеленью превращались в черные дыры. Он посмотрел вверх. Там, в разрывах листвы синело небо и даже не было видно ни краешка туч, как будто Мерути ушел далеко-далеко и вовсе не в том лесу, который ему знаком. За спиной зашуршало, кто-то полз в траве, огромный, и Мерути, пискнув, отпрыгнул, боясь повернуться. Перед глазами сверкнул просвет и он пошел туда, где скакали солнечные лучи. Встал на обочине чистой тропы, гладенькой и чистой, вытянул шею и стал смотреть, не решаясь выйти из кустов. На ветках вокруг не было шерстинок и тропа слишком прямая, это не дорога лесных кошек. Натоптанное дно не прорезано желобками ручьев, значит это не водяная тропа, которой дожди уходят в реку. И на человеческую тропу не похожа, ни единого следа и нет по бокам сломанных веток.
Держась за листья, высунулся подальше, чтоб посмотреть по тропе вдаль. И далеко-далеко увидел маленький черный силуэт с оттопыренной рукой, под которой – круглое.
- Оннали, – прошептал. И попробовал идти по обочине, проламывая густой кустарник. Но понял, не успеет. Фигурка удалялась. Тогда Мерути снова сжал в кулаке деревянного жука и выскочил на тропу. Перевел дыхание. Лес молчал.
- Оннали! – крикнул и побежал, громко стуча пятками, вслед за исчезающей сестрой. Тень его становилась длинной, бежала впереди, выбрасывая черные худые ноги из-под его коричневых ног. Воздух стал вязким и жирным, дышалось с трудом и Мерути на бегу закашлялся, сплевывая на тропу желтую слюну. Он держался глазами за черную фигурку впереди и не смотрел по сторонам. Лишь бы она увеличилась, хоть чуть-чуть! Но все оставалось по-прежнему: ровная, как стрела тропа, крошечный силуэт и стук его пяток.
- Оннали! – от ползущих по щекам слез кожа чесалась, но он не вытирал щек, боясь, что не успеет добежать. А потом, на бегу, вспомнил выкрученное ухо Тарути. И закричал:
- Я отдам за нее ту тележку, и гладкий орех! И еще сладкие палочки, которые спрятал! Мой лук и все стрелы! И ту ракушку, что она мне подарила!
Вдоль тропы пронесся ветерок, тронул горячую шею прохладой. Сквозь пекучие слезы Мерути показалось, что фигурка девочки стала ближе.
- А еще котенка, который будет, от заморской кошки Янути, он мне обещал! Это скоро уже! Я все отдам, только пусть Оннали, пусть, пусть она…
Нога подвернулась и Мерути упал, вскрикнув, зацарапал жесткую глину ногтями. Плача, стукнул кулаком по тропе.
… – Одна из разновидностей любви, – шелестнуло вдоль него, пронесшись над ухом прохладой.
… – Детеныши. Сила чиста, но без сложности, – со стороны другого уха волосы Мерути шевельнулись от ветерка.
… – Она пригодится… Если сохранят… Оба…
… – Ес-ли с-сохранят…
- Мерути…
Он открыл глаза и приподнял голову от глины. Сестра сидела рядом, поставив на землю корзинку, смотрела ласково, как мама, когда не сердится.
- Пойдем домой, – хрипло сказал мальчик, глядя на нее, чтоб не смотреть по сторонам, – только нога у меня.
- Болит?
- Болит.
- Давай руку.
Он подал сестре руку и встал, скривившись. Она нагнулась и растерла его колено, подула, шепча лечебную наговорку.
- Прошло, – мрачно сказал Мерути, держась за ее плечо.
- Вот и хорошо.
Они пошли рядом и Мерути молча смотрел, как тропа с каждым шагом становится похожей на человеческую. Вон сломаны ветки, специально, чтоб тропы не путались со звериными, а тут валяется обломок стрелы, и на кусте висит обрывочек старого кожаного мешочка. Сестра тоже молчала, улыбалась, а глаза прикрыты. И лицо странное такое, будто у нее в голове поют речные кузнечики, а она слушает только их.
- Оннали?
- Что?
- Ты куда шла?
- К тебе.
- Ты же обратно шла, в другую совсем сторону! Я тебя звал-звал…
- Я слышала. Но я все равно к тебе шла.
- А-а…
Издалека уже лаяли собаки, а свет спрятался за стволами деревьев. Со стороны деревни вкусно пахло – жареным мясом и печеными на углях лепешками. Оннали подкинула на руке корзинку:
- Мама сделает нам пирог, с ягодами и медом. Вкусный.
- Ага, – Мерути отвел глаза от корзинки, в которой – комки глины. И ни одной ягодки. Ни единой.