В когдатошние времена я ездила на работу в музей автобусом №4, в пригород, в поселок Аджимушкай. И автобус был именно сельский, с поселянами – с мешками с поросятами, кустом колированной смородины, примотанным к тяпке, и поселянками всех возрастов – с базара с кошелками, от дочки з города (в люрексовом платье и в залакированном начесе).
Обязательно были старушки, им проезд бесплатный и ездили они туда-сюда очень охотно.
Попадались совершенно классические роу-бабушки, горбатые, с клюкой и носом в подбородок.
Одна такая, махонькая, в косыночке, совсем уже гнутая углом, стояла, опираясь на клюку и все ее тихо жалели, такая толпа, ну куда бедная бабка, сидела бы дома, стопчут ведь…
Пришла четверка. Угловатого одуванчика заклинило в дверях, куда она шустро прыгнула самая первая, и толпа билась о железную старушку без всякого успеха, ибо – клюку зажало дверью, голова упиралась куда-то в другую дверь и оказалось бабушки странно много.
Но главное, у бабки оказался пронзительный сильный голос, которым она сверху материла всех прочих, бодро огрызаясь на раздраженные вопли, упреки и потом уже всеобщий хохот.
Обязательно были старушки, им проезд бесплатный и ездили они туда-сюда очень охотно.
Попадались совершенно классические роу-бабушки, горбатые, с клюкой и носом в подбородок.
Одна такая, махонькая, в косыночке, совсем уже гнутая углом, стояла, опираясь на клюку и все ее тихо жалели, такая толпа, ну куда бедная бабка, сидела бы дома, стопчут ведь…
Пришла четверка. Угловатого одуванчика заклинило в дверях, куда она шустро прыгнула самая первая, и толпа билась о железную старушку без всякого успеха, ибо – клюку зажало дверью, голова упиралась куда-то в другую дверь и оказалось бабушки странно много.
Но главное, у бабки оказался пронзительный сильный голос, которым она сверху материла всех прочих, бодро огрызаясь на раздраженные вопли, упреки и потом уже всеобщий хохот.