черновики.
Кира дернулась, оглянуться, ощущая себя разрезанной пополам временной границей. Будто лицо и вся передняя часть с рукой, опущенной под тяжестью портфеля, принадлежали прежней Кире, совсем еще девочке, что вернулась из школы. А другая рука, вцепившаяся в дверную ручку, спина и джинсовая задница, затылок с подколотыми длинными волосами – Кире нынешней, только что кивающей соседке.
- Олечка, у меня там кипит, – морщась, прервала собеседницу мама. И, быстро попрощавшись, соскочила с тумбы, легко, как девочка. Так же быстро снимая с головы железочки бигуди, разглядывала в полутемном зеркале блестящее от крема лицо.
- Ты чего растрепалась вся? Гнался кто-то? Эта Оля, вечно звонит, когда я занята. Руки вымой, ну почему я должна напоминать все время? Там каша и мясо в чугунке. Я скоро ухожу, у тети Веры родня приехала, надо повидаться. Ты, конечно же, не пойдешь? Тетя Вера обижается.
- Нет, – отозвалась Кира уже из комнаты, бережно, как стеклянный, ставя на диван потертый портфель и рассматривая свою руку, как чужую. Сознание мучительно расслоилось, и одна его часть, та, сильная, которая хранила Киру от воспоминаний о прошлом, неумолимо утекала, истаивала, уходя за спину, как вода стекает с плеч по бедрам и коленям, потом щекочет ступни, и вот ее уже нет, остались капли на быстро высыхающей горячей коже. Не высохла одна капля, засела в мозгу, беспомощная, годная лишь на то, чтоб отражать происходящее, которое из забытого прошлого стало вдруг реальным настоящим. Отражать, но не влиять и даже не комментировать, помогая заново пережить. Лежала, влажно переливаясь, где-то за лбом, в центре головы, еле слышно напоминая Кире – ты выживешь.
Выживу?
Страх заданного самой себе вопроса стал последней репликой диалога Киры и Киры. После него она осталась одна.

(последняя фраза написана криво, хотя смысл хотелось обозначить именно этот. Не слово было репликой, а страх, прозвучавший в мысленном, несказанном звуками слове. Потом еще покручу фразу)

“Прогулка”