Посвящается Ире Лобановской

Я ее сразу заметил. Когда из-за угла вышла, а унюхал раньше, кошками пахнет, теми, домашними, которые в окнах сидят и на нас оттуда смотрят. Конечно, куда нам до кошек, а пахло ими, штукой этой, которую от блох им. Запах не новый. И еще едой. Опять же, для кошек. Я еще подумал, она их, кошек, в сумке, что ли, таскает. Шутка, конечно.
В моем месте такие есть, они за кустами становятся, кыс-кыс-кыс, на землю сыплют, пахучая такая еда, только мелкая. С кошками нам хорошо, за ними всегда подъесть можно. Только плохо с земли хватается, мелкое, ну и еще тетки эти, гоняют. Но все равно ж уходят потом, тогда уже можно. Нам тоже выносят, но кошкам чаще, да.

Вот я и пошел, вдогон, вдруг она тоже где насыплет. Но быстро шла, ровно. Дышала только тяжело, и плечи опущены. Запах такой, ясно – давно ходила. И далеко. Шаги пахли травой. В моем месте такая не растет. Но я ж далеко хожу, там, где за домами маленькие дома, а за ними огороды, ну еще куры, свои собаки, нет, собаки поближе, у домов, а где огороды и куры, – там такая трава. И дальше, в гору, тоже такая. Много уже. Не знаю, чего туда ходила, кошек там точно нет, проверял. Псы ходят, чужие. В ошейниках больше. Которых спускают побегать. Или эти, с хозяевами. А она – сама. Но вся одежа на ней пропиталась. Ветер, сырость вчерашняя, когда дождь. И – трава сушеная. Ну, такие у них дела, свои. Мало ли куда, а теперь возвращается, это я всегда учую, если устал человек и обратно уже. У него мысли домом пахнут, и шаги меняются. Вроде и устала, а торопится.
Так что подумал, а вдруг.

…

Я его не сразу увидела. Если б не наушники, наверное, слышно было бы, когти стучат по асфальту. Тут где арка, у стадиона, гладко и эхо бывает, когда машины на светофоре стоят.
Вывернулся из-за спины, вернее, как-то под локтем мелькнул, и бежит сбоку, бордюр обнюхивает. Нормальный такой псище, черный, лапы задние с белыми пятнами. Среднего роста пес. За ним еще парочка бежала, рыжие мелкие дворняжки, но стали ругаться, рычали, одна залаяла, так визгливо, что я ее через музыку слышала. И отстали. Я и на черного не особо внимания обратила, много их сейчас по городу. Ну, пристал, проверил, ничего не дам, побежит дальше.
А темно, заката не было толком, зря только по горе ходила, ждала. Тыщу раз себе наказывала, не иди специально, а иди случайно, твои удачи всегда получаются, когда не планируешь. С другой стороны, ничего и не зря, надышалась на неделю вперед, задницу поморозила, ноги намяла. С такими прогулками никакого спортзала не требуется, да еще вечерняя смурная краса, сухие травы, и на камнях зимний чабрец. В ранних сумерках оказался багрового цвета. Зима на исходе, а он покраснел листочками, спохватился. Но пахнет. И запах такой, не летний. Зеленью вообще не пахнет, а сам собой, еще дождем и вот, как чай, будто его уже собрали и вялили.
Устала сильно. И сапоги зимние зря, грязи на подошвы нахватала, как гири теперь. Но ничего, дойду. Жалко нечего черному дать. Хотя воскресенье, наверняка чего схватил, там бабки торгуют у остановок, или к базару сбегал. Не слишком худой, может даже у кого во дворе живет, в частном доме. Деловитый. Лапы задние смешные такие, будто они отдельно от него важничают. Походочка…

…

А недавно тут цирк стоял. В том конце у забора мешки выносили. Жратва там, нормально жратвы, и еще дети. Те всегда чего кинут, им все равно, я или верблюд какой, или страус. Почти у каждого в руках пакеты. Всякое хрустящее соленое, или сладкое, бросают в ящик, недоеденное, или сразу нам. Но уехал. Теперь газон долго будет пахнуть. Лошади тут были, а там медведь этот, что ревел. Но ничего, рядом ворота, там за ними поле, трава зеленая такая, туда внутрь нельзя, да и незачем, а потом как повалят, воняет от них сильно, орут, смеются, в дудки дудят. Но добрые, швыряют мясное. Сосиски, мясо соленое, завернутое, бывает и теплое еще. Всегда слишком солоно, но если обежать кругом, там с трубы каплет, лужа хорошая, свежая, а еще дальше, где пусто и бурьян, там речка в болоте. Хорошее место. Если не полениться, жратва всегда. Как потопаешь, так и полопаешь. И что совсем хорошо, с местными давно выяснил, что и как, теперь только нюхаться, ну и расписаться, что был. Не лезут. Ну и я ж не лезу тоже.
… совсем что-то медленно идет. Может, кошек смотрит? Нет, не пахнет от нее желанием кого-то кормить. И запах этот сыпучий, он не сегодняшний. Наверное, сумка ее так пахнет, постоянно. Не повезло тебе, черный. Ну чего-то сегодня жрал, утром и после тоже. У больших домов, где с лохматым нюхался, там валят с одних дверей такие же, как с ворот травяных. Веселые, громкие. Лохматый три раза словил на зубы, все с мясом. Вставал человеком, ему смеялись. Я так не встаю. Ну умел бы, все равно не стал бы. Пусть они человеки, а я вот – пес. Я черный. Малые в моем месте говорят «черныш-черныш». Этой давно нет, что всегда мне приносила куриные кости. Сама с меня размером, зубов во рту – раз и два, щербатая, смеется. Молоком пахнет. И всегда в кулаке кулечек прозрачный. Большая старая сама вытряхивала, чтоб я значит, не подавился прозрачным. Вроде я дурень. Ну то и ладно, мне хвостом помахать не лень. То не те паршивцы, что камнями кидаются. Да. Для этой, которая молоком, щербатая, я бы и человеком походил. Если б умел.
О! Ну-ка…

…

Угу. Надоело черному рядом бежать. Помчался поперек, там семья, сейчас просить будет. Некоторые так просят, хоть в театр приглашай, на главные роли. Надо было с собой хоть сушки прихватить. Торопилась, не стала. Ну и воскресенье, по воскресеньям бродячий кошаче-собачий народ всегда получше кормят. А мое время – будние дни, когда все заняты, на шашлыки не выезжают, попробуй объясни шашлычным котикам, что сегодня, и завтра, и послезавтра – не их дни, придется голодать до выходных. Так что завтра возьму в рюкзак пакет, а сегодня, ну кто знал, что псина увяжется. Хорошо, что ушел.
О! Снова бежит. И как деликатно, впереди и сбоку. Но кажется, решил таки со мной. Черт, неудобно. И магазинов вокруг нет, зайти за булкой какой. Не факт, что в воскресенье псище мою булку примет, без ничего, одно тесто. Бывает и морды воротят. Что, в принципе, хорошо, что означает – кормят их достаточно регулярно. Что ж он за мной увязался.

…
Черный пес деловито обнюхал кусты на краешке газона, побежал вперед, но оглянулся, словно проверяя. Замедлил шаги и встал.
Она тоже оглянулась на пустое, закатанное в асфальт пространство, ограниченное кустами бирючины и толстыми ивами. Поведя плечами под рюкзаком, вроде и пустой, а спина устала, вытащила наушники, кидая их вдоль дутой курточки.
- Извини. Ничего у меня нету. Ну, совсем ничего, одна конфета и та с горошину.
Говорила вполголоса, чтоб не услышали идущие следом. Теперь она их слышала, смех и громкий разговор, беготню детей, гулко отдающуюся под аркой стадионных ворот. А еще – рокот машин на светофоре, шум ветра, пахнущего выхлопом, сыростью и морской водой. Из-за примеси городских запахов морской казался сиротливым. Заблудился.
- До магазина дойдем, я тебе посмотрю чего. Но это далеко. Почти около дома.
Она замолчала. Пес уже бежал впереди, трусил, не торопясь, методично обнюхивая травяные кочки и неровные бордюрные камни. Мелькали под жидким светом фонарей черные с пестриной ляжки, смешные. Ну такой деловитый. Если бы не в квартире, а как мечталось всю жизнь – домик, у самого моря, там, конечно, была б конура и в ней пес. В детстве так и было. Рядом с папиным гаражом. Самодельная будка. В ней собачка Тузька. Имя смешное, потому что сначала – щенок Тузик, потом подрос и по выражению папы «как натузил тузенят». На самом деле тузененок был один, звали его Пиф, потому что книжка дома истрепалась, французская, про веселого пса Пифа. И стали в будке жить-поживать маленькая коричневая Тузя и огромный ее лопоухий сын Пиф, раза в три больше мамки, веселый, как дурак, очень любил гусей соседских гонять по детской площадке, вот наводил шороху. Потом Пиф вырос, так дураком и остался. Его пристрелил какой-то дядька, за то, что воровал куриные яйца. Кажется так. Ей, маленькой, про его смерть особо не говорили. А Тузя, когда грянул переезд в городскую квартиру, была отправлена в столовку на паромной переправе, там поселили ее в будке при столовском дворе, и стала она толстой и старенькой. Своих не забывала, когда приходили навещать, становилась на задние тонкие лапы и, тяжело дыша, водила передними, – служила. Хоть реви.

…
- Я и ревела…
Интересно, если вселенная бесконечна, и как пишут, количество реальностей в ней бесконечно тоже, значит, среди сонма их есть и такая, где домик на берегу, и рядом с забором конура, а в ней псище. С ним по вечерам и утром медленно гулять вдоль воды, разглядывая закаты, подбирая и кидая камушки. Кошки, разумеется тоже. Но они у очага, они ждут.
Наверное, в какой-то реальности мой пес – именно этот. А что, вполне себе пес. Морда острая, уши висят, поджарый, но не кривой, не косой, лапы длинные. Надо придумать, как его там зовут.

…

Он все бежал впереди, и уже стало ясно, именно с ней бежит, будто они вместе, и давно.
И она улыбнулась, неторопливо идя следом. По серому тротуару, рядом с черным воздухом вечера, испятнанным желтыми фонарями, и казалось, черный воздух отделен от светлого, который над тротуаром, в котором – она.
А что, подумала снова, вслед мелькающим пестрым ляжкам и опущенному хвосту, вполне себе пес…

…

А что. Она ничего так. Хоть и без жратвы. Слышно, улыбается. Когда они улыбаются, запах другой, и этот стал сильнее усталости. Еще в нем что-то, я знаю что, только названия нет, оно им принадлежит, человекам. Ну, это если бы я…
Вот! Мы вместе идем, будто я – ее джек. Как будто я джек. А она будто моя совсем. Немного конечно, кошкина, по запаху ясно – они всегда у нее будут. И есть. И были. Но они дома, на окнах. Были. И будут. А ежели куда со двора, тогда сразу «джек, джек!». И мы идем такие, вместе. Совсем вместе. Будто бы она моя, а я будто бы джек. И это совсем хорошо. Тогда, конечно, жратва каждый день, пусть даже не самая такая – мясо теплое, завернутое, которое от вонючих веселых, но зато она же поделится. У нас будет один запах. Ее жратва и моя – запах один. И даже что мужчина у нее есть, та и ладно, как раз с ним проще обнюхаться, это не кошки ж. Если ей нравится. Она вон мужиком пахнет, просто пока идем, оно мне не надо, все равно она потом в дом, а я – в мое место. Но я же про этот запах, который без названия, а только через рассказ, то есть, если я как будто джек – это ведь на дольше, чем сейчас мы вместе и скоро отдельно. В это «на дольше» поместится и мужчина, не драться же мне с ним. Так и получится: я будто бы Джек, она будто моя, и у нее кошки, дом, жратва и ее мужик. Для запаху.
Но главное, чтоб не забыть, о чем я. Вот! Я сейчас пахну тем же, чем она! Через траву и ветер, через сырой камень вдоль кустов, и через чих-чих машин, мы с ней пахнем одинаковым «будто я джеком».

…

Из черного воздуха в воздух светлый выступили трое. И она остановилась, очарованная тем, как и что нарисовал свет, сгущенный окружающей его вечерней тенью. Широкоплечая мужская фигура, тонкий женский силуэт в пузыре дутой короткой куртки. И между ними – огромным пятном, галактикой шелковой темноты, уложенной крупными мягкими прядями – могучий черный ньюф. Шел, царственно ставя лапы, как плыл грозовым облаком, такой большой, такой блестящий. Такой – огромно великолепный. Мужчина положил руку на загривок пса. И тот сел, облаком темноты перетекая вниз, задрал прекрасную морду к обожаемому лицу. Это было как… Она задумалась, подбирая сравнение. Как если бы стала лохматой и черной египетская пирамида, смотрела бы вверх, на зов великого хозяина Ра, света ее янтарных очей.
- Пойдем, Антарес, – мелодично сказала красивая стройная хозяйка, а мужчина потрепал шерсть, подтверждая.
Антарес поднялся, плавно, как грозовой фронт, встряхнулся, и.

…

И переводя взгляд, она наткнулась на другой. Черный пес сидел впереди, терпеливо ждал, когда насмотрится на великолепие огромного Антареса. Сразу стало видно – нескладный дворняга, с длинной мордой и пятнистыми лапами. Сказал взглядом:
- Ну, пойдем, что ли?
Сбоку удалялся царственный ньюф, шел, плавно ставя лапы, одну за другой, мягко и сильно. Качался роскошный хвост в прядях черного шелка.
- Пойдем, Джек, – она кивнула, улыбнулась, поправляя рюкзак.

И дальше снова шли вместе. Почти до самого ее дома, где в желтом кухонном окне сидели две кошки. На повороте пес оглянулся, не торопясь перебежал дорогу, туда, куда она идти не собиралась. Исчез в темноте, ртутно мерцающей лужами.
В темном подъезде, вынимая ключи, она подумала, если есть мириады реальностей, то есть среди них и те, в которых нет дома у морской воды, а есть тощий голодный пес, в которого мальчишки швыряют камни, а еще есть та, где ее кошки бродят по улице, дерутся на помойке, и еще всякое такое, совсем печальное, в сто, в тысячи раз более несправедливое, чем этот вечер и эта прогулка к ветру и травам. С полным достоинства Джеком, который посчитал правильным проводить ее домой, хотя ведь не угостила ничем.
Открыла двери в теплую квартиру, нагнулась, погладить встречающих котов, снимая куртку, заговорила с мамой. Про ужин и – «когда твой придет, хорошо бы не поздно».
Подумала, разуваясь, «пусть будет эта».

Елена Блонди, Керчь, февраль 2016