Глава 20

Ветер кидался навстречу, растекаясь по стеклу, которое не зря называлось ветровым. И его было видно. Он приносил мелкие травинки, пух одуванчиков, вернее, такие же прозрачные зонтички, но больше раза в три, мелькнут, ударяясь, и стремительно скатываются назад, исчезая. И от этой мелкой веселой мельтешни понималось, ветер – сильный, хотя в боковые окна врывается ласково и тепло, вздымая невидимыми пальцами Шанелькины волосы и ероша короткую стрижку над черными очками Димы.
Шанелька, стесненно смеясь, забирала пряди пальцами, а они вытрепывались, щекотали шею, кидались в глаза и в рот. Пальцев не хватало.
– Отпусти, – сказал Дима, переключая скорость на подъеме, и засмеялся.

Она послушно отпустила волосы и снова растопырила пальцы, ловя, – прядки взметнулись над головой, совсем перепутываясь.
– Потом не расчешу.
Он не ответил, внимательно глядя вперед и прислушиваясь к рокоту двигателя.
Шанелька слегка нахмурилась, прижимая волосы к скулам. И снова рассердилась на себя, вспоминая справедливое высказывание Крис, насчет нефиг самокопаться. Вот любит она чересчур углубляться в чужие головы, прикидывая, а что подумал сейчас и что подумает после. И это мешает.
Ей сейчас вообще почти все мешало. И это мешало тоже. Сердило. Так хорошо едем, понимала Шанелька, мысленно отлетая на расстояние и видя кадром из фильма: две машины, вишневая, с крепко привязанным к багажнику орлом, в ней двое – мужчина и женщина, красивые и загорелые. А следом – синий автомобильчик, в нем Крис, смуглый локоть лежит на опущенном стекле, мерцают солнечными бликами черные очки. И плавный подъем с просторными изгибами светлой дороги, такой – восхитительный подъем, в обе стороны расходящийся огромными крыльями степи, проросшей цветным мехом трав. От нежно-розового, через яркую зелень, к размытым сизым оттенкам. Так писал свои акварели Волошин. Уходил на холмы, которые снизу подпирали скалы, сглаженные временем, тоже цветные, плавно меняющие оттенки. И останавливался, глядя вокруг.
– О чем думаешь? – Дима глянул искоса и снова улыбнулся, возвращая внимание дороге.
Вот, и это мешает тоже. Говорить ли ему – о чем? Или по своей женской привычке соврать, чтоб не видеть недоумевающего лица или не услышать, как с умным видом ляпнет невпопад, после слов, ах, Волошин, ну да, ну да… Сколько раз уже она слышала такое, пока не приучилась мгновенно вместо реально подуманного вытаскивать на язык другое – попроще, попривычнее. И говорить его тем упрощенным, слегка детским языком, который больше соответствует внешности. Миленькая блондинка с загорелым личиком.
… А еще позади едет Криси, получается, Шанелька бросила ее одну. Правда Крис вообще порывалась остаться, внизу, и может быть, тоже отправиться в пещеры. Но Шанелька ее не отпустила. Столько хлопот вокруг синего орла, и теперь они с Димой, как сосватанные, отправятся к небу, а Крис останется внизу? Так что, уговорила ехать. И теперь мается, а вдруг Крис там скучно. И вообще, они как бы пара, а она там – одна. А еще Дима отходил позвонить, подальше, чтоб не слышали разговора, и Шанельке стало неловко, она с повышенным вниманием смотрела по сторонам, пока он там негромко что-то спрашивал и объяснял, делая еще и еще шаг от них. Не иначе докладывал своей Олечке, куда собрался…
– Не хочешь сказать?
– Что? – она поняла, что забыла о вопросе. Вот снова, получается, сглупила, а он ждет. И вообще с ним неловко, непонятно, как уложить руки и как поставить ноги, а шорты такие – короткие совсем, когда сидишь, края врезаются в бедра, некрасиво и хочется руками прикрыться, но начнешь прикрываться, поймет и получится ерунда. Снова.
– О Максе Волошине, – устав от кружения мыслей, честно ответила Шанелька, махнув рукой, напряжется ли Дима, или попытается беседу поддержать, – о его акварелях, у нас книга дома лежит, большая, издана хорошо, добротно. И в ней все репродукции кирпичных и розоватых оттенков. Я листала и думала, наверное, он выходил в степь всегда на закате, краски такие. Но подписи, например ‘Утро…’ не помню дальше, или – про полдень. Потом оказалось, когда мы ездили, и я увидела подлинники акварелей, это полиграфия в книжке страдает, не те типографские краски, и диапозитивы, видимо, не выдержаны в нужных тонах. А в жизни его картины такие же, как настоящая степь. Живая. Будто шел, устал и устроился отдохнуть, там и заснул. Потом проснулся и – увидел. Совершенно чистыми глазами, без тусклых мыслей. Оно такое нежное и яркое. Вот оно, мы в него едем, в это яркое.
Она замолчала, на взлете интонации, потому что если отвечать честно, то подумала она еще о многом. Мысль о несоответствии красок привела за собой воспоминание о полуслепом художнике, который писал мощно и грубо, а после вылечился и был потрясен, что картины, принесшие ему славу – совершенно не то, что видели его внутренние глаза. Ну и еще она успела подумать, вдруг надо мимоходом деликатно пояснить Димочке Фуриозо, кто такой Макс Волошин. Или же наоборот, приготовиться к сюрпризу, как начнет сейчас он сыпать терминами и именами… эдак свысока.
– Ты умная. Очень. Я знаю, что в Коктебеле есть музей Волошина, я там был и видел картины, да. Больше ничего я о нем не знаю. Теперь захотел еще посмотреть, чтоб с твоими словами.
– Умных не любят.
Дима хмыкнул. Жигуль вырвался на плоскость, и Шанелька подалась вперед, жадно глядя на океан воздуха и света, на волны, которые ветер катил по бесконечным цветным травам.
– Это тебе мама сказала?
– Что? А… Нет, ну почти. Мой сотрудник. А она согласилась. Слушай, как тут! Тут надо кричать. Во весь голос.
– А хочешь?
Она посмотрела на его профиль, на короткий нос, такой – или смешной, или трогательный, если влюбиться.
– Нет пока. Я пока смотрю, можно?
– Дарю. Тогда покричим на краю, да? Когда птицу отправим.
Она хотела спросить, как это отправим, куда? Но снова испугалась, вдруг он ответит что-то не то, и просто кивнула, больно дыша ветром, который бросал в нее запахи трав, цветов и неба.
Позади ехала Крис, синяя машинка была видна в длинном зеркале.
– Умные бывают скучные. Зануды, – заговорил снова Дима, – а ты интересная. Не тыкаешь непонятными словами, и так странно говоришь. Будто живешь в сказке. Или рассказываешь сказку. Ну, я не знаю, как сказать. Интересно, в общем, ждать, что ты скажешь. Или сделаешь. Вот орел этот.
– То есть, я, как романтические дурочки, которых показывают в фильмах? Те, что бегают босиком под дождем, декламируют стихи, и танцуют с волками. Я стихов не запоминаю, хотя очень их люблю. А волков боюсь. И босиком, когда дождь, ну, мало приятно, по грязи в городе, или даже не в городе.
– Вот снова ты это сделала!
– Что?
– Говоришь и мне интересно.
– Ты мне просто льстишь. Понравилось возить орла, теперь врешь, чтоб возить подольше!
Они засмеялись вместе. И Шанельке, наконец, перестали мешать всякие придуманные ею самой досадные мелочи. Вокруг узкой дороги кидались в стороны травы, будто хотели улететь с ветром. А из них взлетали темные птицы, маленькие, наверное, жаворонки, удалялись вверх, становясь серебристо-серыми, а после почти исчезая. Меняли себя на песенку, она оставалась.
– Ты не романтическая дурочка. Я думаю, ты как раз романтическая умница. Это здорово.
– Еще я очень здорово тушу капусту и жарю картошку со шкварками. Романтично?
– Офигеть! Да ты совершенное существо!
– Смейся, смейся.
– Я совершенно серьезно.
Он и правда, перестал даже улыбаться, а дорога становилась все уже и, наконец, потерялась в траве, показывая две примятые слабо видимые колеи. Мотор замолчал. И песенки птиц стали звонкими, как стеклянные колокольчики на ветру.
– Отсюда пешком, – Дима сидел, положив руки на руль.
Рядом затормозила машина, хлопнула дверцей, выпуская Крис. Темные короткие волосы взметнулись, Крис так же, как Шанелька, прихлопнула их ладонями. Дима тоже выбрался из машины, заговорил, отвечая и показывая на просторную степь, полную цветов. Синий цикорий, пурпурный шалфей, желтый крестовник, белые шары, похожие на большие одуванчики.
Если ты так совершенно серьезно, думала Шанелька, глядя на двоих через ветровое стекло, то, как же Олечка, а еще – жена с дочкой. И злосчастный номер телефона, который ты никак не возьмешь, видимо, не очень и хочешь. А с другой стороны, ляпнул и ляпнул, обычный шуточный комплимент, сколько их ты слышала за свою взрослую жизнь Нель-Шанель. Поздравь себя еще с одним.
Тень закрыла от нее солнце. Черная майка за окном потянулась, вылезая из пояса шортов, открылся загорелый живот. Я с ним спала, снова подумала Шанелька. Тряхнула головой, прогоняя мысли. Спала и спала. Говорила уже. И что это чисто-просто летний, ни к чему не обязывающий секс, тоже говорила.
Она вылезла, щурясь и улыбаясь. Дима стоял, облапив орла. Повернулся, следя, чтоб не задеть девочек крыльями.
– Вон тропинка, сбоку. По ней минут двадцать нам идти, если нормальным шагом. Выйдем как раз над скалой. Ну что? Двинули?
И будешь ты, Шанель, дура дурой, минут через двадцать, подумала Шанелька и кивнула, вешая на плечо кофр с фотокамерой.

Через четверть часа, на время которых она забыла свои метания, так вокруг было воздушно и солнечно, они подошли к просторному краю равнины, откуда вниз уходил пологий, но очень длинный каменистый склон, редко утыканный торчащими скалами.
- Смотри, Криси, вон там мы были! Стоянка, видишь? Какая красота!
- Да.
Крис улыбалась, глядя вниз, на зеленую чашу долины, на крошечные постройки и проселки, белую тропу, уводящую под кроны деревьев, заполнивших узкое ущелье у них под ногами. Ветер летал вокруг, поднимал волосы, дергал край светлой рубашки Крис, шевелил перья на крыльях орла и те вспыхивали яркими синими искрами.
Шанелька насмотрелась вниз, на цветные точки людей, уходящих тропой в травяных берегах под сосны и светлые листья. Перевела взгляд на скалу. До той было метров тридцать по склону, вниз и немного вбок, так что скала нависала над крутым обрывом ущелья. И радость Шанельки ушла, уступая место растерянности и волнению. Вот они тут, пришли. И даже не устали, спасибо Диме, показал дорогу и сам донес орла. А теперь?..
Дима, будто поняв ее мысли, усадил птицу на камни, поднес к лицу руку с часами.
- У меня чай холодный, в сумке. Кто хочет? И бутеры с колбасой. Копченая, жару выдерживает. Тем более, время есть.
- Время до чего? – удивилась Шанелька, протягивая руку за металлическим стаканчиком. Чай был с бергамотом и мятой, запах холодил горящее лицо.
- Увидите, – Дима удобно сел рядом с орлом, вытащил из сумки пакет, расстелил, выкладывая из свертка квадратики серого хлеба с вложенными в них кружочками колбасы.
Крис уселась тоже, согнула коленки, упирась сандалиями в камень. С аппетитом откусила от бутерброда.
- Какие-то мы не хозяйственные, Нелька, надо было на завтраке хоть йогуртов скрасть. И блинчиков. А то все оставили бардам.
- Пусть. У них работа вредная. Комаров песнями кормить.
Они сидели, жевали, лениво болтая о всякой ерунде. Шанелька тайно посматривала на спокойного Диму, волновалась все больше, и кусок уже в горло не лез. А он, прислушиваясь, поднял голову. Указал рукой на черную против яркого солнца точку, от которой неслось с ветром мерное стрекотание.
- Вот. Отлично. Сейчас будет тут.
Точка росла, меняла очертания, становилась похожей сперва на детский самолетик, сложенный уголком, потом – на острое, распахнутое белым и фиолетовым крыло. И под ним, в прозрачной тени, тоже белой и фиолетовой, глянцево блестела маленькая кабинка, над которой торчала горошина головы.
Дима встал, размахивая руками. Крикнул и оклик унес ветер.
- Это дельтаплан, да? – Крис встала рядом с Шанелькой.
У той внутри все защекотало, как бывает, когда делаешь первый шаг в ослепительно прозрачную, прекрасную воду, кристально холодную после полуденной тяжкой жары. А еще, когда в детстве берешь пальцами картонную крышку, сняв цветные ленточки с бантиками, и кто-то сверху говорит, радуясь твоей радости: «открывай». И перед тем, как сваливается с красивой коробочки крышка, тоже внутри так – щекочет, как солнцем.
Или – книга. Не те, что у взрослых, а огромная, тяжелая, с сумасшедше прекрасными рисунками на плотной бумаге, полная восхитительных сказок. Шанелька видела детей, которые в первый раз сами открывали обложку Большой Книги Тайн в ее читальном зале.
Крыло, казалось, только что было вдали, и вдруг двухцветная тень пролетела по траве, накрыла троих и уплыла дальше, как большой лепесток, уносимый ветром. Дима махал рукой, потом побежал, оглядываясь и смеясь.
Крис подтолкнула Шанельку. Они вместе двинулись следом, туда, где замолчал громкий стрекот. Дельтаплан был похож на огромную бабочку, есть такие, совсем треугольные, знала Шанелька, его бы еще выкрасить, как их – красные кляксы по пепельно-черному фону. Но с другой стороны, не надо, вон он какой радостный – белый с фиолетовым. Лучше пусть появятся такие же бабочки.
Мужчины уже возвращались, шли навстречу. Пилот тащил в опущенной руке круглый шлем, слушал Диму, а тот говорил, показывая на Шанельку и Крис, махал на край обрыва, где ждал их орел.
- Здрасти, – незнакомец кивнул черноволосой головой, с примятыми шлемом волосами, осмотрел барышень очень серьезно, а потом улыбнулся во весь рот, показывая не слишком белые и не очень ровные зубы. У него было тяжелое лицо с медным загаром, широкие плечи под истрепанной кожаной курткой, и внезапно короткие, с сильной кривизной ноги, облепленные черными штанами со множеством карманов.
- Где там ваш негабаритный? Ну…
Обошел их и двинулся дальше, внимательно слушая Диму и покачивая в руке шлем, похожий на снятую с плеч чью-то башку.
- Э, – возмущенно обратилась к удаляющимся спинам Шанелька. И тоже пошла обратно, торопясь, чтоб подойти к обрыву вместе.
- Сейчас черный человек покатает твоего синего птица, – предсказала Крис, – помашет нам крылом, вернее, всеми крылами, и уйдет в закат. Вернее, уйдут. Хотя до заката далеко, у него в таратайке бензина не хватит.
- Как это уйдут? – взъерепенилась Шанелька, поспешая, – это…
- …твой орел, – закончила за нее Крис, – ну, подожди ругаться. Интересно же.
И правда, со стыдом подумала Шанелька, чего я кидаюсь. Похоже, Дима специально подсуетился, чтоб черный прилетел. Наверное, он ему и звонил, а не Олечке, как она мрачно подозревала. Вот и посмотрим, что интересного предложит Дима интересной женщине Шанельке.
Они подошли и встали рядом с мужчинами, собравшись полукругом над отдыхаюшим орлом.
- Господи, – мысленно взмолилась Шанелька, глядя сверху на небольшую гордую голову и клюв крючком, – пусть все дальше будет хорошо, а не как-то нелепо. После стольких приключений, с этим несчастным чучелом, нет, не чучелом. Чтоб не так – раз и все сдулось, скомкалось. А то сейчас…
- Меня звать Сергей Матвеич, – назидательно сказал черный человек, обращаясь к Диме, – а то тут некоторые не в курсе о правилах хорошего тона.
- Извини, Серый. Дамы, позвольте представить, Сергей Матвеич Хорошко, супер-механик, а еще судоводитель, а еще – дед. В смысле стармех на судах дальнего плавания. И просто – Серега, великий летун на своем дельталете. Серый, это Кристина и Шанель, московские журналистки. И их подопечный орел, синяя птица крымского лета.
Сергей Матвеич церемонно кивнул, присел на корточки, оглядывая орла.
Шанелька нахмурилась, подумав стесненно, что вот, вроде рассказывала про маму и котов, про сына, но все равно Дима решил, что она тут в гостях, а сама – из столицы. Но тут великий летун поднялся.
- Ну, так, – сказал Серега, – пойдет. Я думал, когда ты по телефону, он побольше, а так, нормально, если ты, Шанеля, крепко будешь держать. Ну и привяжем там немного. Потянет. Вон, глядите.
Он повернулся, показывая на горный массив, темнеющий за долиной.
- Там под плато есть местечко, высоко, и снизу не подобраться, конечно, альпинисты лазиют, но они больше на другой стороне. Так вот. Там скала, в ней выемка, грот. Отсюда не увидать, в бинокль только. Чем хорошо, там мертвая зона, ветра нет никогда. Вокруг дует, аж сносит голову, уши рвет, а спустишься на десять метров, и тишина. Зимой и летом. Полетим вместе, устроим там твою птицу. Пусть сидит и на всю долину сверху смотрит. Идет?
Шанелька заново осмотрела огромную чашу, полную воздуха и легкого ветра, скалу над долиной, легкие пряди облаков, плывущие ниже того места, на которое показывала только что рука пилота. А там, в сизой нежной дымке толпились скалы, пики и возвышения, перемешанные с купами кустарника и прозрачными облаками. Там, отсюда не разглядеть, есть тайный грот, распахнутый так же, как это открытое ветрам место. В нем, не в глубине, а на пороге воздушного пространства, воцарится орел, ему будет видно все-все, что сейчас видят они, и намного больше, ведь гора выше. Конечно, ему будет видно море, а еще витая дорога, по которой они ехали. И, может быть, своим острым глазом орел разглядит город Феодосию, поселок Береговое, где в розовом номере розового отельчика он коротал дни, сидя на пыльном шкафу и упираясь крыльями в оклеенные обоями стены. Может быть, оттуда видна даже Керчь, и зимой в читальном зале Шанелька будет знать, орел там, и он ее видит.
- Кофту какую накинь, – распорядился Сергей, – и пойдем, пока ветер не сильный. Ноги не замерзнут, а сверху продует.
Шанелька оглянулась на Крис. Та улыбалась. И Дима улыбался тоже. хорошо так, серьезно, не как детским капризам.
- Нет, – сказала она, поправляя на плече ремень кофра, – я не полечу. Криси, ты лети.
В коротком молчании она успела по своей привычке подумать, наверное, Крис решит, что Шанельке просто хочется остаться тут наверху с Димой, а Дима решит то же самое, и получится, она навязывается, а Сергей решит, что она испугалась. Но это все неверные ответы. Правильный один. Ей хотелось, чтоб именно Крис полетела, завершая великое путешествие синей птицы. Не где-то в толпе вокруг квеста, а в небе над чашей долины. И наплевать, кто чего подумает-то. Так будет правильно. Она это чувствовала, очень сильно и резко, это было как желание поправить что-то покосившееся, восстанавливая гармонию. Или сделать что-то изначально – правильно, для той же гармонии.
- Хм, – Крис внимательно посмотрела на взволнованную подругу, смирного орла и двоих мужчин, оглянулась на бабочку дельтаплана, – с парашютом я прыгала. А вот полетать. Не случалось пока.
- Понравится, – уверенно заявил Сергей, – давай, ветровка, может, какая? А нет, у меня там есть, в сумке. Так что, не надо ничего. За час-полтора обернемся.

После деловитой суеты, когда Крис обрядили в большую серебристую ветровку, вручили на колени орла, притянув его дополнительно к каким-то внутри кабинки штангам, она кивнула круглым шлемом, и Шанелька еще раз все сфотографировала. Заревел мотор, пухлые колеса мягко подмяли траву и мелкие камушки, и огромная бабочка, напряженно летящая над кабинкой, стала удаляться туда, на край, где скала, где они все недавно стояли, осматриваясь и дыша солнечным ветром.
- Ой-е! – заорал вдруг Сергей и колеса оторвались от земли, крыло плавно ушло выше края яйлы. Рев мотора стал удаляться, стихать, превращаясь в стрекот.
Шанелька побежала, не отводя глаз. Внутри нее гулял ветер, пах ледяной мятой и нежным бергамотом, и ее глаза стали глазами Крис, она смотрела вниз и по сторонам, захлебываясь от высоты и огромности воздуха. Откинутую назад руку поймала теплая ладонь, Дима бежал рядом, смеялся, легонько тянул, оберегая ее от камней под ногами, и она бежала все быстрее, так что волосы летели следом, не успевая кинуться в лицо.
На самом краю остановились, вернее, он дернул ее руку, наверное, испугавшись, что кинется следом, тоже полететь. И запрыгали, как дети, крича всякие глупости, маша вслед и смеясь. Устав, тяжело дыша, сели на траву, вытягивая вдоль склона ноги.
Будто мы на краю мира, думала Шанелька, чувствуя покалывание каменной крошки под бедрами и голенями, а там будто уже другой мир, следующий, еще один. Такой прекрасный.
Дима обнял ее за плечи. И они поцеловались. Ниже, под их подошвами, на тропе, что поднималась к яйле, упорно ползли медленные фигурки с рюкзаками выше голов.
- Спасибо, – сказала Шанелька.
- На здоровье.
- Нет. На счастье.
Он кивнул. И они поцеловались еще раз. Она – с горячей благодарностью, такой, что даже не давала ей взволноваться по-женски. И это обеспокоило, потому что снова пришли всякие помехи, мысли о мыслях, а еще – внизу ползут люди-мураши, и скоро появятся на краю яйлы. Наверное, просто все очень быстро, решила Шанелька, сидя под его оберегающей рукой, ну не могу я так, раз и загорелась, кинулась тискаться, дышать горячо. Но пришли воспоминания. Нет, дорогая, бывало и так, что наплевать на все, и не нужно было много времени, а готова была сразу, где угодно. Правда, это плохо кончилось. Может быть, теперь она дует на воду? Или – всегда теперь нужно поступать по-другому, не ожидая от себя этого вот – стремления немедленно окунуться в огромное счастье, поймать его и держать, купаясь в нем.
- Эй, – сверху над ее макушкой позвал Дима, – чего притихла? Устала?
- Нет, – сказала Шанелька, не очень понимая, о чем спросил. Ответила себе, с легкой грустью, нет, нельзя как раз без этого, нельзя вполсилы, вполовину желания. А нужно дождаться его.
- Хочешь, я тебя на скале сниму? Там такое место, получится, что летаешь.
- Хочу.
Забрав камеру, он помог ей взобраться на скалу, торчащую над далекой внизу долиной. Смеясь, прижимал к глазу, нажимал кнопку, подсказывая, где встать и как повернуться. Шанелька смеялась в ответ, выпрямлялась, стараясь не глядеть вниз, прикладывала руку ко лбу, высматривая в сизой трепещущей дымке светлую точку крыла. И вдруг сама захотела к нему, стоящему на краю яйлы, в шортах, и в черной майке, с очками, поднятыми на лоб. Кинуться, обнять, прижаться крепко, поцеловать в полураскрытые губы, не отводя взгляда от темных узких глаз под густыми бровями.
Дима опустил камеру. Вытащил из кармана мобильник, прижимая к уху, извинительно улыбнулся, слушая. И через полминуты закаменел лицом, отрывисто задавая вопросы.
Шанелька осторожно спустилась, нащупывая сандалиями острые выступы. Встала рядом.
- Сейчас, – говорил Дима, глядя на нее, и не видя, – да сразу еду. Не паникуй. Вот же… Угу. Петька пусть уезжает, сам. Я приеду, ну через минут сорок буду, или через час.
Он опустил руку. Пристально глядя на вопросительное лицо Шанельки, снова увидел его.
- Олька. Упала и вывихнула лодыжку. Очень сильно. Петька ее отвез в травму, в Симферополе. Я, мне надо поехать.
Шанелька оглянулась на пустое небо. Посмотрела на еле видные вдалеке их машины, стоящие в траве.
- Я бы дождался. Но она там плачет, чтоб я приехал.
- Да. Ты поезжай.
- А ты?
Шанелька пожала плечами.
- Нормально. У Крис мобильный с собой, если что. Я тут подожду, а то ведь машина.
- Ну, в том и дело. Не бросишь же. А связи, скорее всего, нет, тут нет вышек. Теперь, пока не вернутся. Наверное, с полчаса придется одной побыть. Или подольше. Немного. Ты как?
Она убедительно улыбнулась, кивая.
- Ты едь, я же сказала. Ну, и приветы там и пусть все хорошо.
Дима шагнул, обнял ее за плечи. Быстро поцеловал, не попадая в губы, куда-то в уголок рта. И уже на бегу, поворачиваясь, закричал:
- Ночевка там, в Черноморском. Вы обязательно приезжайте, да? Шанелька, я тебя буду ждать. Сегодня. На автовокзале, там наши стоят, спросите!
- Да! Конечно!
Вишневый жигуль заревел, сходу запрыгал по заросшей колее, рванул, удаляясь, и вскоре даже крыши не стало видно, только стихал звук мотора.

Шанелька опустила руку, которой усердно махала, кивая и улыбаясь. И снова пошла на край, медленно, никуда не торопясь, уселась, выбирая травку помягче, согнула ноги и обхватила руками колени. Олечка. Снова Олечка, как всегда, рядом с Димой – Олечка. И тут же устыдилась мыслей. Она там лежит, стонет и плачет, баюкает забинтованную ногу, требует, подайте мне Димочку Фуриозо, пусть приголубит и пожалеет.
- Ты опять? – рассердилась сама на себя.
И стала смотреть вокруг и вниз, и на дальние темные горы, такие большие и спокойные, на тонкие пряди облаков. Обок над краем показался большущий рюкзак, за ним кепка и под ней потное блестящее лицо в очках. А следом выбирался еще рюкзак.
В ответ на удивленный взгляд Шанелька сделала выражение лица «Аленушка на камушке» и продолжила медитировать.
А из сверкающей нежной пустоты, еле слышно ворча, приближалась крошечная светлая точка, почти невидная на фоне расписанной дымчатыми пейзажами темной горы.