30

- Да… – сказала Ленка, и крикнула, – да!
Потому что за спиной частил женский голос, срываясь, все пересказывал одно и то же, ой горе ж, горе какое, та автобус, а побежала, ну горе же, и как теперь, ой горе…
- Алло! – она обхватила трубку обеими руками и прижала к уху так, что оно заболело, – да! Валик? Панч? Это ты?
- Ой, горе, а побежала же, и хрусь, так новый же год, и теперя мне что, ой…
- Сейчас рентген, да ничего, вроде, страшного. Вернетесь со снимком. Лангетку положим. Анжела, возьми женщину.
- Ой горе, а еще ж холодец…
- Але, – сказал в трубке мальчишеский хрипловатый голос и повторил, – але! Малая, это ты, да?
- Письмо, – засмеялась Ленка, глядя на себя в черное оконное стекло – полосатый свитер, волосы по плечам копной и в них лицо с темными размытыми глазами, вдоль щеки черная кость телефонной трубки.
- Я тебе, письмо. Валька.
- А я не получил. Привет.
- А я. Ну. Я не послала. Вот.
Они замолчали вместе, и Ленка все смотрела и смотрела на себя, а позади кричали и ходили, что-то сильно звякало и доктор Гена говорил что-то грозное, а после смеялся.
- Я… – сказали вместе. И засмеялись.
Ленка испугалась какому-то в трубке пиканью и закричала туда, в сложенную ладонь:
- Панч, я приехала. Я завтра, к тебе. Да? Ну, если ты хочешь. Если не, ну ты, может быть. Вот черт.
- Мне Вероника сказала. Павловна. Извините, Вероника Павловна. Ага. Я знаю, Лен.
Он замолчал, и Ленка облизала губы. Конечно. Там наверняка у них праздник. Может, мать приехала к нему. На праздник как раз. А теперь он молчит, боится ее обидеть.
- Я могу обратно, – сказала она тихо. Надеясь, что он не услышал.
Но Валик услышал. Удивился скандально:
- Ты с дуба упала, да?
- Это ты упал, – дрожащим голосом ответила Ленка, – с дуба.
- У меня тебе подарок, – сказал Валик.
И сразу все встало на свои места. Ленка влюбленно смотрела на волосы, на красные и желтые полоски. И лицо такое классное у заоконной Ленки Малой, просто улет-девочка.

Голос Панча понизился и стал совсем тихим, секретным.
- Лен? Вероничка вышла, курить. Ты когда приедешь? Завтра когда? Я тебя встречу, ты скажи только, какой автобус. Пораньше, да? Там есть на десять тридцать.
- Да. Да, конечно! Точно. Ты только не стой на ветру. Ты понял? И не сиди.
- Что?
- На камне не сиди! Чтоб не холодно.
- Ага, Вероника Павловна, – ответил Валик, – да, мы уже. Вам привет от моей сестры. Лен, я передаю, да?
- Уже передал, – засмеялась Ленка.
- Приехивай. Нет, приезжай. Увидишь, я на траве, где валуны.
- Что?
- Увидишь. Завтра.
В трубке запищали гудки и Ленка аккуратно положила ее на массивную коробку с пожелтевшим диском. Повернулась, в тишину, которая, оказалось, стояла за спиной. В комнате было пусто, после рыдающих колянов и причитающих женщин с несваренным холодцом казалось – совсем пусто. Но сидел на стуле у окна доктор Гена, вытянув из-под крахмального, уже измятого и запачканного халата ноги в серых брюках. И, напротив, на кушетке у стены сидела медсестра Анжелочка, медленно вытирая полотенцем маленькие руки с алыми ногтями. Оба смотрели на Ленку и она смутилась, поняв – слушали.
- Ну… Спасибо. Вам. Я пойду, да?
- Куда это? – удивился Гена своим уверенным, но уже слегка усталым голосом, – куда тебя понесет, на ночь глядя? Почти одиннадцать, даже по городу автобусы еле ходят. А пьяни сколько.
Анжелочка усмехнулась, кладя полотенце рядом и разглаживая на коленях халатик. А в коридоре снова топали, и опять кто-то стонал, испуганно ругаясь.
- Так, – распорядился Гена, вставая, – спишь в лаборантской, там за стенкой еще кушетка, перед душевой. Не запирайся, поняла? Ну, стул там типа не суй в ручку дверную. Если Анжела с ног будет валиться, то там отдохнет, в большой комнате ляжет. Да! Заходите. Что у вас?
Толкая очередного травмированного к столу, сел сам, поворачивая лампу на гибкой шее.
- Так. Вилкой, что ли, в носу ковырял?
- Фыво, фафх, – попробовал пациент и замычал, водя по воздуху рукой и страшась тронуть рассеченное лицо.
- Зашьем, – согласился Гена, – одеяла там в шкафчике, и белье чистое. Сбегай в душ и ложись.
- Фего? – удивился раненый.
- Нифего, – ответил Гена, – сейчас будет немножко больно.
Под негодующий вопль Ленка быстро вышла и, свернув, уже медленно пошла среди мертвого сверкания голубенькой плитки.
Он сказал подарок. А ты, лахудра керченская, неделю писала брату письма и складывала их в тайную папочку. Нет, чтоб подумать, о подарке. Ну, на самом деле – подумала. Несколько дней думала, пока ходила в школу, сидела на уроках, слушая, как мается у доски Эдгарчик Русиков. И на переменах думала, пока Викочка то с упоением рассказывала, как Валерчик катал ее на Яве, то убивалась, что на праздник надо сваливать к бабке, аж в Джанкой. И даже сидя с Рыбкой на их «серединке», пыталась придумать, что можно подарить парню в четырнадцать лет (и четыре месяца, почти уже пять), пока Рыбка не обиделась совсем, рассказав Ленке, какая та жуткая эгоистка.
- Мало того, что ты вдруг, хоба, и поехала, а я одна, как последняя дура, на Новый год! Так и сейчас сидишь тут, гав ловишь!
- Ты же с Ганей своим, – попыталась защититься Ленка.
- Та. Он наверняка попрется в кабак с Лилькой. Если бы еще на дискарь, я б туда пошла. Ну, может быть, хотя мать не пустит же. В самый Новый год. А так. Буду сидеть, смотреть огонек по телику.
- Покажут зарубежную эстраду, – утешила ее Ленка, – в четыре утра, как всегда. Посмотришь, там клево. В том году даже эйсидиси показали, прикинь.
- Откуда знаешь? Мы же с тобой…
- В школе кто-то, не помню уже кто.

В общем, так и не вышло ничего придумать. Тем более, он такой. Он совсем не такой, как другие. Не было у Ленки таких Панчей, вообще никогда. И как понять, что Валику понравится? А он ей что-то подарит.
Садясь на холодную кушетку, она сунула руки под попу и улыбнулась. Может быть, полная ерунда какая-то. Но все равно, Ленка будет ее любить, эту ерунду. Потому что от Панча.
Маленькие золотистые часики на запястье показывали одиннадцать вечера. Завтра, подумала она, поднимаясь и сильно, до хруста в плечах потягиваясь. Зевнула и улыбнулась черному зеркалу окна. Завтра в это же время почти наступит Новый год. И они будут вместе его встречать.
Еще непонятно, как и где, думала, распахивая дверцу узкого белого шкафа и трогая стопку колючих одеял и холодных простынок, но ей все равно. Офигеть, Ленка Малая. Сорвалась из дома, к черту на рога, ничего не испугалась. И не знаешь, как будет. А все равно – не страшно.

Ленке снилось, что Валик подарил ей черного кота, из той стаи, которую они кормили с Петром и Валечкой. Котик был тощий, с желтыми большими глазами. Ленка прижала его к животу, потрогала пальцем маленький лоб и острые ушки. Хотела что-то сказать. Но через сон услышала голоса и проснулась, резко открывая глаза в полумрак, полный косых теней и неяркого света, что падал в дверной проем.
- А-а-а, – сказал низкий голос, задыхаясь, – да, ну… давай же, черт, вот блядь, да-вай.
Ленка потянула к подбородку колючее одеяло. И вдруг пожалела, что сняла вельветки, лежит тут, в чужой комнате, в одних трусах и даже лифчик сняла, сперва расстегнула, а он мешался, резал подмышками, и в полусне стащила, сунула под тощую подушку.
- С-сучий сын, давай, скотина паршивая! Ну? Ну-ну-ну… а-а-а…
- Ти-ше!
Там, за проемом что-то происходило, невидимое, меняло свет, бросая и шевеля тени. И эти звуки. Будто двое дрались, сминая другу другу лица и тела, стараясь, чтоб тихо. И не получалось, чтоб совсем тихо.
- А-ха-а-а… прорезался мужской голос, повышаясь и делаясь громче. И умолк, когда следом женский прошипел с яростным облегчением:
- Да-а-а! Да тише ты.
Ленка медленно повернула голову. В полосе окна, выступающей в проем, увидела. Там, где недавно отражалось ее счастливое и усталое лицо, плечи в полосках, сейчас виделись две переплетенные лежащие фигуры, светлые на черном, шевелились без перерыва, все быстрее, и не было голов и плеч, а только бедра, и вытянутая вверх нога с напряженно согнутой ступней.
- Что, – шипел женский голос, – нравится, да? Что лежит там, нравится тебе? Ты козлище, я думала, уже никогда. А ты вон как. Вот что тебе надо.
Второй голос молчал, шевеление не прекращалось, а делалось быстрее, и вдруг все скрутилось в один комок – движение, голоса, скрип и шорохи. И перестало. Сразу.
Потянулось тихое, и от этого ужасно медленное время, полное хриплого дыхания и мерных капель за тонкой стенкой душа. У Ленки вдруг все заболело, от напряжения и неловкой позы. Она открыла рот, хватанула воздуха, чтоб утишить гулкое сердце, боясь, вдруг они там, эти двое, что трахаются на тахте, услышат ее.
Отражение зашевелилось, и на месте сплетенных лежащих тел выплыло, поднимаясь, одно. – Поднялись руки к длинным темным волосам, что-то там делая неясное, наверное, закручивали.
- Мыться пойдешь? – сказал тихий голос доктора Гены.
- Некогда. Вставай уже.
Отражение встало совсем, потягиваясь и отводя невидимую ногу, наверное, она искала тапочек, догадалась Ленка, не имея сил отвести взгляда от балетных движений. В черном стекле женская фигура была хорошо видна, чуть искаженная от кривизны стекла, и еще – цвет такой, странный, как будто это картина. По черному – маслом.
Сдвинулась. И рядом встала мужская.
- А я пойду.
- Ах ты козлище, – женщина натягивала трусики, вела руки за спину, застегивая белый лифчик и внимательно, как Ленка, рассматривая себя в зеркале-стекле. Кинула на себя халатик, туго затягивая. И стала повязывать на собранные волосы косынку.
Гена обнял ее сзади, закрыв от Ленки собой, уже не отраженным, а видным через проем большим голым телом, задом, припорошенным чернотой (волосы, догадалась она, он черный весь, как… как горилла), широкими ногами, обрезанными выше колена тенью.
И отпустив, повернулся. Ленка закрыла глаза так, что заболели веки и поплыли по черному фиолетовые круги. Почти у лица прошли тихие тяжелые шаги, скрипнула деревянная дверца и зашумела вода, поплескивая.
Через несколько минут шум прекратился, и шаги прошли обратно, обдавая Ленку запахом мыла и распаренной кожи.
- Спит? – низкий голос, который ругал доктора последними словами, изменился, и Ленка приоткрыла глаза. И рот тоже. В стекле стояла Анжелочка, невидная, блеклая, никакая, вся из халатика и косынки.
- Еще бы. Набегалась, устала, дрыхнет. Как тот щенок.
- Стареешь, Геночка, – голос был тихим, но в тишине слышался ясно, шелестел, как листья под ногами, – на малолеток потянуло. Теперь будешь племянниц сюда таскать? Типа племянниц.
Гена натягивал брюки, сидя на тахте, ерошил черные волосы.
- Не шипи. Плохо тебе, что ли? Кончила хорошо, как раньше. А эта, угу нужен я ей. Она себе завела игрушку, пацана, брат типа. Она мне типа племяшка, а он ей типа брат. Ты не видела. Красив, девкам погибель.
В сумраке раздался смешок.
- Думал, научу ее чему, чтоб она его научила. Чтоб не испортила парню первый раз. Хотя там своих барышень полный санаторий, может уже…
Ленка сглотнула и закрыла глаза, чтоб хотя бы не видеть. Уши бы закрыть, но они услышат, если пошевелиться.
- О, пора нам, зайка. Орут.
Издалека накатывал уже знакомый шум и суета, чей-то сердитый говор, шаги.
Хлопнула дверь, и в лаборантской встала тишина. Ленка открыла глаза и медленно села. Пугаясь, посмотрела в проем, а вдруг они оставили свои отражения и теперь до самого утра в стекле будут и будут голые тела, одним комком. Но стекло чернело, держа на себе белые кляксы побелки.
Ленка нащупала босой ногой сваленные сапожки, натянула их, морщась от прикосновения к голым ступням. И встала, туго накручивая простыню. Ужасно хотелось в туалет, так сильно, что одеваться и бежать в коридор – не успеть. А еще там люди. И эти двое тоже. Анжелочка вдруг поведет мимо кого-то на рентген и посмотрит на Ленку со своей тайной усмешечкой. И Ленке уже понятно, что за ней прячется.
Она пошла к душу, стукая каблуками и подворачивая ноги. Торопясь, скинула сапоги, ступила босыми ногами на пупырчатый металл поддона, стащила простыню, кидая ее на фанерную стеночку. И открыла воду.
Через три минуты вышла. Снова закутанная с опаской двинулась к узкому шкафу, взять сухую простыню. Хмурилась, вспоминая тихую беседу. Ну, какой козел! Анжелочка правильно его приложила, именно козел. Хотел, значит, Ленку научить, чтоб она потом – Валика. Да Панч ей брат! И все. И баста. Идите вы лесом, со всей вашей взрослой жизнью! Правильно она накричала там, в квартире его. Ссут, что малолетки наделают всякого говна, а сами? Мало того, что сами, так еще и лезут, к малолеткам. Казлы! Козел Гена, со своим Кокошей.
Все больше злясь, Ленка дернула из стопки белье. И, подходя к столу с банками, встала, беря в руку коричневый пузырек.
Ах так, вам, значит, все можно. А я только что придумала подарок. Валику Панчу от Ленки Малой. И идите вы все.
Туже затянув сухую простынку подмышками, решительно похватала пузырьки, сколько влезло в руки. Оглядевшись, забрала со стола испачканные в краске резиновые перчатки. Снова уйдя в душ, выгрузила свою ношу в металлическую корзинку-мыльницу. Опустила голову над поддоном и стала, неловко двигая руками в перчатках, отвинчивать тугую пластмассовую пробку.