13

- Там, где клен шумит
- Над речной волной
- Говорили мы о любви с тобой!
Мужской голос заунывно жаловался, вкусно и тоскливо, но Ленка, посидев на диване, встала и убрала с проигрывателя старую затертую пластиночку. Это любимая песня Рыбки, она под нее грустит, а Ленке что-то не в кайф. Она пальцем перебрала лохматые краешки плотно натолканных в полку дисков, вытащила один, смурно поглядела на портрет Пугачевой. Что у нас тут? Эти летние дожди. Нет, не пойдет.
Вытащила другую пластинку. Аккуратно приладила иглу к нужной дорожке. Ушла к дивану и села, подбирая ноги под халатик. Уложила подбородок на коленки.
- Летний вечер теплый самый, был у нас с тобой, – загрустил другой мужской голос, – разговаривали с нами звезды и прибо-ой…

Вот бы, думала Ленка, уехать туда, где прибой и звезды, и нет никаких скандалов с бабкой, никаких маминых нервов, и папиных секретов с поручениями. И чтоб там был настоящий любимый… (она прислушалась к себе, примеряя на эту роль Ганю, как-то ничего не поняла и немного сердито продолжила мечтать дальше). И все у них там хорошо, и никогда это «хорошо» не кончится.
Но песня кончилась, сразу началась другая, с притопываниями и присвистываниями. Ленка нахмурилась, колеблясь, заводить ли следующую тоскливую песню, и какую именно.
Когда дома жила Светка, то с музыкой было легче. У Светки был кассетный магнитофон «Весна», она копила на него деньги, потом еще добавили родители, и купила. Это была немыслимая роскошь – на кассетах записи волшебной дискотечной музыки, которые Светка добывала у друзей, знакомых и у своих бесчисленных поклонников. Но уехала и забрала с собой. Осталась Ленке коллекция дисков, не маленькая, но давно выученная наизусть. И даже крутить их каждый день неохота, это девочки, когда прибегают, не отходят от полки, стараясь наслушаться на неделю вперед.
Она выключила проигрыватель и вернулась на диван. Опустила голову, скосила глаза внутри рассыпанных шалашом прядей, разглядывая их и комнату через них. Себе чего врать, сидит не просто в печали. Сидит, трусит. Надо пойти в аптеку, показать аптекарше картонки и спросить, бывает ли у них такое лекарство. И сколько стоит. Но, во-первых, Ленка с посторонними людьми боялась разговаривать, хоть выглядела вполне бойкой девицей. А во-вторых, примерную цену она помнит, по маминым телефонным причитаниям. Что-то она там говорила Ирише насчет «двести рублей, Ирочка, ты только представь, двес-ти». И цифра пугала Ленку до ватных ног. Она прокручивала и прокручивала в голове, как удивленно вздернутся выщипанные бровки старой аптекарши, которая повертит в руках кривовато обрезанную картонку, а потом раскроет намазанный жуткой красной помадой рот и оттуда вылетит это страшное «двести»… Папы нет. Матери рассказать нельзя, да и себе дороже, отпаивай ее потом валерьянкой. И даже Оля с Викочкой сегодня не придут. У Оли свидание, а Семки с родителями уехала к бабушке на весь день.
В коридоре протопали тяжкие шаги и Ленка сердито повела плечами. У кого-то – бабушка. А тут – чудовище.
Чудовище ворочалось в коридоре, что-то ворча. И через несколько минут – Ленка с надеждой прислушалась, – вышло, хлопнув дверью и заскрежетав замком.
Ленка подбежала к окну, выглянула, прячась за полосатой шторой. Ну, хоть можно спокойно выйти на кухню, поесть там чего, а то отсиживалась, не стала и завтракать.
Она не ругала себя за трусость, потому что не было ее – трусости, а была просто усталость. Сколько можно скандалить. Ходить как на войне, хлопая дверями, швыряясь пакетами и громыхая кастрюлями – ну надоедает же смертельно. Ленке надоедает. А бабке – нет. Скорее бы уже прошли праздники, кончились каникулы, и старуха уехала, думала Ленка, глядя, как в ковшике на плите скачут пузырьки, закипая воду.
В маленькой кухне стало жарко, Ленка поднялась на цыпочки, открывая тугую форточку. Оттуда вместе с ветерком пришла далекая скачущая музыка. И она влезла на табурет, разглядывая за краем вишни окна угловой квартиры соседнего дома. Так и есть, это Пашка. Торчит на балконе с сигаретой, пуляется вниз мелкими камушками, которые, как однажды похвалился, набрал с полведра, чтоб гонять из палисадника орущих котов. А за его спиной из распахнутой двери – музыка. Прыгает к Ленкиному дому, отскакивает от стены и мечется по длинному гулкому двору.
Пашка вдруг, наклоняясь над перилами, замахал рукой. Ленка подумала и помахала в форточку тоже.
- В гости! – заорал Пашка, заглушая музыку, – да? Щас вот!
- Что? – удивилась Ленка, приподнимаясь на носках и балансируя на табуретке, – не слышу!
Тот потыкал себя в белую майку под распахнутой курткой. Оскалился, показывая что-то руками.
- Да? – закричал снова.
Ленка пожала плечами и снова махнула рукой. Музыка стихла, сверкнуло стекло в балконной двери. А в ковшике забулькало, вскидываясь, и Ленка спрыгнула, торопясь, всыпала туда заварки.
Из холодильника вытащила серый обрубок зельца, завернутый в промасленную бумагу, баночку с горчицей. Есть хотелось ужасно, несмотря на все горести. И она заторопилась, отрезая куски черного хлеба и укладывая на них мясные ломти. Надо в комнату уйти, решила, складывая еду на тарелку, а то вдруг бабка вернется.
Она уже наливала в кружку чай, когда заверещал звонок, пискнув в конце музыкальной фразы.
Шлепая тапками, Ленка ушла в коридор, и, поглядев в глазок, с удивлением открыла радостному Пашке – в джинсах, знакомом пушистом джемпере под короткой курткой. И в тапках на босу ногу.
- А-а-а, – сказала Ленка.
А он тут же вошел, улыбаясь и оглядываясь в тесной прихожей.
- Привет, соседка! Наконец-то увижу, как живешь. Куда идти? Ага…
Скинул тапки, устремился в Ленкину комнату, одобрительно кивнул проигрывателю, и сел в кресло, вытягивая босые ноги. Сунул руку в нагрудный карман куртки.
- Курить можно у тебя?
- С ума сошел, – испугалась Ленка, – бабка вернется, будет конец света.
- Ну, тогда чай? Есть у тебя чай? – покладисто согласился Пашка, ворочаясь, чтоб сесть поудобнее, – или там кофе какой.
Ленка кивнула и ушла на кухню. Налила еще одну чашку, и принесла обе в комнату, с тоской думая о несъеденных бутербродах, а предлагать их постеснялась, вдруг гость не ест дешевый зельц, который они с Рыбкой сильно любили и покупали, наскребя горсть мелочи, при каждом удобном случае.
- Сахар вот, – села напротив на маленькую скамеечку, – ну, конфеты. Бери.
- Ага, – Пашка принял горячую кружку, отхлебнул, закинул в рот развернутую конфету.
- А я после праздников на работу выхожу. Водилой. Машина у меня – умереть не встать, грузовик, наверное, еще до революции сделанный. Ну, поработаю, ладно, а то батя все мозги проел, что сильно долго отдыхаю после армии. Зато теперь на колесах, во! Хочешь, на море покатаемся? А ты чего такая смурная? Говори.
И Ленка ему рассказала. Не все. Только про коробку, и что нужно идти в аптеку все узнавать. А что делать ей дальше, не стала спрашивать и советоваться. Придется говорить про деньги, а не хотела. И не знала, как.
- Угу, – сказал Пашка, допивая чай и ставя кружку. Зацепил еще одну карамельку, сунул в рот и свернул хрустящую бумажку бантиком. Пульнул Ленке в волосы и рассмеялся.
- А я думаю, чем бы заняться, сижу, скучаю. Давай, собирайся. Через полчаса выходи, заберем мой трактор и двинем по аптекам.
Встал, вынимая из кармана пачку «Космоса» и пошел, рассказывая на ходу:
- Курить охота. Так что я по-быстрому, извини. Ну, жду, короче, на углу.

Ленка осталась в прихожей, слегка ошарашенно глядя на закрытую дверь. Потом, вспомнив, теперь в аптеку одной не придется, заторопилась, на бегу хватая с тарелки бутерброд, кусала, и после бежала в комнату – вытащить из шкафа вельветки и свитерок.

Машина и правда была совсем древней. Прыгая на круглом бугристом диване, Ленка хваталась ладонями за лоснящуюся старую кожу, сверху разглядывая мелькающие дома и деревья. Пашка уверенно крутил глянцевую баранку, нажимал педали – он сменил тапки на высокие шнурованные ботинки, которые привез из Германии и страшно ими гордился, по секрету рассказав как-то Ленке, что затягивать шнуровку приходится специальным крючком, и это просто чума, как надоедает, но зато какие лихие с виду!..
В первой аптеке, что в центре города, та самая аптекарша, о которой Ленка думала, пожала крахмальными плечами, толкая обратно по деревянному прилавку картонку с золотыми закорючками:
- Даже не знаю, это у тебя что. Откуда я знаю, где узнать!
И совсем было собралась уйти за стеклянные шкафчики, дрожащие, когда на улице проезжали машины, но Пашка положил локти на дерево, навалился и радостно улыбнулся тетке. Ленке скромно отошла в уголок – не мешать.
- Двинули, – через минуту деловито распорядился Пашка, толкая ее к выходу, – девушка сказала нужно в Камыш метнуться, там есть районная аптека, и там эти, как их – провизоры, что на больницы работают. Ну, выписывают туда шприцы всякие. Может, там знают.
- Какая девушка? – удивилась влекомая им Ленка, – эта тетка, что ли?
- Ага.

В Камыше, другом городском районе, они попетляли, ревя и рыча, среди тенистых улочек и, пару раз уточнив дорогу у проходящих старушек, а Ленка каждый раз веселилась, подкалывая Пашку насчет еще одних девушек, встали у небольшого здания с неяркой вывеской. Тут уже Пашка пошел впереди, оглядываясь и улыбаясь. И сам сунулся в полукруглое окошечко, показывать картоночку очередной девушке пенсионного возраста. Пока он торчал там, отклячив аккуратную задницу, туго обтянутую джинсами, Ленка стояла в углу, волновалась, облизывая губы. И сердце ее упало, когда Пашка обернулся и подошел, качая темноволосой головой. Потянул за руку, усаживая на диванчик под чахлым фикусом.
- Малая, ну есть у них, вернее, могут привезти со склада. Девушка сказала, – он остановился, ожидая улыбки, но Ленка не стала улыбаться, – это китайские, к ним сейчас партии такие приходят. Там наборы всякие, капсулы с женьшенем, а еще видела, может, настойки с ящерицами, вон на верхней полке торчат, все равно, говорит, не покупает никто.
- Паш…
- Ага. Короче, эта фигня, это набор для ингаляций. С маслами. Стоит сто девяносто рублей. У них лежат два штуки, потому что тоже никто не покупает такое. Ну, я для мазер привозил, когда дембильнулся, тоже фигня – шарики из какого-то навоза, она попросила, щас валяются дома, потому что ну точно – навоз, только под наркозом такое сожрать. Я и привез, потому что она мне написала, что тут сильно дорого… А тебе кому надо? И чего ты суетишься? У тебя же батя в рейсах, пусть привезет.
- Привез уже, – тоскливо сказала Ленка, а в голове билось – сто девяносто! Сто девяносто… Где же такие деньги взять.
- Нет, Паш, не мне. Знакомому одному.
За окнами шумел город, звякали за перегородкой склянки, кто-то смеялся, что-то шепотом рассказывая. Кашлял, топчась у высокого шкафа с таблетками, старик, постукивая палкой по гладкому полу.
Пашка вытянул ноги, позвенел на пальце ключами.
- Ну… Если просто знакомый… Мани серьезные, это ж не десять рублей, да. Их и занять проблема, потом же отдавать. И потом, тебе зачем эти проблемс? У знакомого что, кроме тебя никого нет? Поехали? О, а давай на пляж проедемся! Там пусто, волны.
- Давай, – уныло согласилась Ленка, думая о квартире с чудовищем внутри, – поехали.

На пустом пляже было зябко и ветрено. Испортилась погода, солнце ушло за реденькую слоистую дымку, и песок стал серым, а мягкие ямки человечьих следов местами уже заносило ветреным свеем, исчирканным крестиками чаячьих лапок.
Брели вдоль воды, оставив теплую старую машину в тупичке асфальтовой дороги. Мелкие волночки выбегали на берег, пачкая его пенками, а после укатывались, и на мокром песке оставались отдельные пузыри и обрывки пенных кружавчиков. Ленка дышала и смотрела, то на растянутые поодаль в серой воде сети, провисшие между тонких палок ставников, то на редкую высокую траву на границе песка. Было грустно и все равно почему-то хорошо.
- А вот Анжелка, – сказал Пашка и замолчал, шлепая ботинком по мелкой воде.
- Кто? – удивилась Ленка, суя озябшие руки в карманы.
- Ну, у вас в подъезде, на третьем живет. Я ее не вижу сейчас. Уехала, что ли?
- А. Теть Наташи дочка? Она в Москве, поступила, в позапрошлом. В театральный.
- О. Деловая теперь. Москвичка.
- Не знаю. А что?
- Да так, – Пашка засвистел, топнул, разбрызгивая воду, – просто так.
- Нравится она тебе?
- Ну, было дело. Я в десятом еще учился, ночью выходил на балкон, смотрел, у нее окно светится. Думал, может, увижу. А там занавеска. Не поймешь, она там ходит или кто.
Красивое лицо было серьезным, пухлые губы чуть опустились уголками.
- Ну, так пригласил бы куда, – удивилась Ленка, – ты вон какой. Красавчик.
- Я? – удивился в ответ Пашка, – да ну. У нее кентов было выше головы, вечно провожали. Куда мне там.
- Погоди, – Ленка встала, дернув его за рукав, – ты что, даже не познакомился с ней? Нет? Вот же блин, рядом живете, всю жизнь.
- Ха, – Пашка повел плечами, покачал темной стриженой головой, – а она меня вдруг отшила бы?
- Ну и что. Зато попробовал бы!
Темные глаза ласково смотрели на Ленкино возмущенное лицо, губы сложились в привычную Пашкину улыбку:
- Много понимаешь. У меня девок всегда больше, чем надо. Выбирай, не хочу. И никакого отказа. Ну и зачем мне, чтоб она меня по носу щелкнула?
- А может, не щелкнула бы!
- Все равно риск, – не согласился Пашка и обнял Ленку за плечи, – ладно, соседка, проехали. А хочешь, поцелуемся?
Поворачивал ее к себе, и темные глаза смотрели сверху, и так хорошо пахло от мягкого свитера – сигаретами, бензином и одеколоном.
Ленка деликатно выпуталась из ласковых рук, откачнулась.
- Паш, извини, мне сейчас ну, правда, совсем не до этого.
- А потом? Когда порешаешь свои проблемы.
Они развернулись и уже возвращались по своим полусмытым следам к машине. Над головой пролетали чайки, раскидывая крылья и зависая, белыми грудками на тугом ветре. Ленка пожала плечами. Подумала хмуро, значит, он считает, что она из этих, которым кивнул и уже отказа не будет. Конечно, это только Анжелка, высокая черноволосая красотка, она недоступна настолько, что даже попробовать не сумел, а тут опа – давай, Леночек, целоваться просто так… Потому что провожать тебя удобно. Но Пашка так смирно шел рядом, так внимательно и заботливо посматривал сбоку, ожидая ее ответа, что Ленке стало неловко и немножко весело, а еще – он такой все-таки красивый, вон, сколько девок за ним бегают, а предлагает не им, а ей.
- Будем на море кататься, – мечтательно посулил Пашка, – ты не думай, я ж не просто так, в углу зажать-потискать, будем встречаться, как полагается. Ты моя девушка. Я твой – Пашка Санич. Ты чего смеешься?
- Ох. Потому что смешно. Да не сердись, просто смешно сказал.
Они уже подошли и Ленка влезала на высокую ступенечку, отмахиваясь от Пашкиных рук, подпихивающих ее сзади.
Он сел тоже, завел машину и улыбнулся ей.
- Да. Я такой вот. В-общем, решай, соседка.
И, обняв ее за плечи, все-таки поцеловал, лицом отпихивая пушистые Ленкины волосы со скулы. Выпрямился, подмигнул, машина заревела, дергаясь.
- Вперед! – заорал Пашка, – вперед, за лиловыми кроликами!

Мимо проносились окраинные домишки, вытягивая змеиные шеи, убежали с дороги белые гуси, посигналил едущий навстречу мотоциклист в шлеме яйцом. А потом начался уже городской район, и проплыло сбоку желтое здание клуба, в котором – дискотека. И с другой стороны – низкие серые коробки – корпуса техникума, а между ними высокие кованые ворота с полуоткрытой калиткой.
- Стой! Паш. Остановись.
Машина притормозила, уже проехав техникум, рядом с парковыми лавочками.
- Паша, мне нужно выйти. Ну. Поговорить нужно тут. С одним человеком.
Она поколебалась, просить ли, чтоб ждал. Но Пашка посмотрел на часы:
- Слушай, мне ее в гараж уже пора, а то сторож там, Михалыч, просил, чтоб не до вечера. Сама вернешься?
- Да… да. Вернусь.
Ленка выбралась из машины и хлопнула дверцей. Помахала внутрь, где маячила темная пашкина голова и повернулась уйти.
- Подожди!
Пашка выпрыгнул и, оббежав грузовичок, обнял Ленку, прижимая к свитеру, поцеловал в макушку и, поднимая ее серьезное лицо, чмокнул в губы.
- Теперь иди, соседка.

Машина за спиной зарычала и зачихала, рявкнула, трясясь и лязгнув. Ленка быстро пошла к калитке, прибавляя шаги, чтобы не передумать. И рукой вытирала губы, не замечая этого.

Двор снова был пуст, как и ранней осенью. На знакомой клумбе никли растрепанные розы, уже прихваченные ночными холодами, отчего лепестки были полупрозрачными, и их становилось жалко. Но Ленке некогда было думать о бедных предзимних розах, она почти бежала, сведя брови и шепча про себя слова, которые скажет. Боялась одного, что передумает, когда начнет разговор, потому решила – сперва нужно сказать главное, а там уже и здороваться и так далее.
Деревянная крашеная дверь тоже была приоткрыта, и Ленка с облегчением и одновременно с обреченным испугом, рванула ее на себя, влетела в узкую комнату, захламленную бумагами, плакатами и стеллажами.
- Петя? Ты тут?

Двое, что сидели к ней спинами, повернулись. И она замерла посреди комнаты, ногой упираясь в старый фотоувеличитель, торчащий из горы бумажного хлама.
- Здрав-ствуйте. А Петр? Мне надо к Петру.
Толстый парень с жидкими светлыми волосами ухмыльнулся, общупывая глазами коричневые вельветки, закатанные на голенища сапожек, желтый батничек в вырезе самовязанного джемпера и распахнутую курточку. Толкнул локтем второго, и тот крутанулся на круглом табурете, кинул длинные ноги в проход, улыбнулся, благожелательно разглядывая копнищу русых пушистых волос и тонкую Ленкину фигуру. Был он очень широкоплеч, с сильной шеей в распахнутом вороте коттоновой рубашки, с квадратным перстнем-печаткой на пальце сжатой в кулак руки, уложенной на джинсовое колено. И да, красив, правильным, совершенно уже взрослым лицом с бледными скулами и крупным горбатым носом.
- Привет, Леночек, Ленчик-Оленчик, Ленник польского короля, горда шляхетна полька.
Ленка переступила с ноги на ногу, чтоб стоять покрепче. И медленно кивнула, стукая сердцем за вдруг тесной резинкой лифчика, что стала мешать вдохнуть.
- Узнала меня? – парень убрал руку с колена и положил ногу на ногу, покачивая узким ковбойским ботинком на полосатом наборном каблуке.
И повернув правильно стриженую голову к толстому, пояснил:
- Такие вот растут у нас котята, Шошанчик, не успеешь оглянуться, из яслей вдруг сокровище.
- До свидания, – сказала Ленка и, повернувшись, быстро пошла к выходу, а он оказался вдруг таким далеким, будто она забежала в туннель и бежала в нем целый час.
- Стой, Леночка, – позвал собеседник, и повторил с ласковым нажимом, – сто-ой. Ну?
Она послушно остановилась. Он все равно знает, где она живет. И где ходит и куда ходит, знает тоже. За спиной пахнуло дорогим одеколоном и новой кожей. И над самой ленкиной головой ласковый голос сказал:
- Сюда садись. Расскажи, чего тебе от Пети. Может, я что могу, вместо него?
От стола захихикал толстый Шошанчик, но сразу же умолк, будто сам себе наступил на ногу. И зазвякал посудинами, зашуршал пакетиками фотобумаги.
Ленка сделала шаг обратно и села, на знакомую тахту, на которой сидела десятки раз в недавнем прошлом. Но тогда она не боялась.
Парень сел тоже, не рядом, а чуть поодаль, оперся локтями в колени и, свесив руки, блеснувшие парой перстней, посмотрел сбоку на Ленку. Велел:
- Рассказывай, Еленик.