11

Мамин голос в трубке был, как всегда, усталым и нервным. Ленка стояла, переминаясь босыми ногами в растоптанных тапках и тоже устало, постепенно заводясь, повторяла, кивая:
- Да. Да, мам. Ем, конечно. Нет, не опаздываю. Да все нормально. Ты лучше скажи, там как? Ну. Ну, город же, чего интересного там? Другой.
В Симферополе Ленка бывала исключительно проездом, когда папа после утомительных уговоров разок в году вывозил их куда-нибудь в Крым, хватаясь за голову и причитая о дефицитном бензине. И то, что она видела, проезжая, было скучным и раздерганным. А мама там сейчас живет, ходит по улицам. Сегодня она провожает отца, вечером, в аэропорт, и еще несколько дней Симферополь будет для нее, вот как для Ленки Керчь – улицы, чтоб по ним идти, разглядывая дома. Столовки и пельменные. Парки. Машины на перекрестках. Вот если бы Ленка поехала, то, наверное, все глаза стерла, рассматривая, сравнивая. Думая, на что похож.
- Лена, – с упреком сказала Алла Дмитриевна в ответ на вопрос и на эти мысли тоже, – у меня сердце не на месте и руки трясутся, а ты мне – какой да сякой. Думаешь, у меня есть желание по сторонам глазеть? Папа должен был вчера еще улететь, а вот у них все перенесли, я волнуюсь. И ты еще.

- Что я еще? Ты же слышишь, все нормально.
Ленка старалась говорить четко, но негромко, выбирая слова. Поглядывала на двери маленькой комнаты, приоткрытые настороженной щелью. Там, в спальне родителей поселилась приехавшая бабка. И сейчас прикрутила громкость телевизора, слушая телефонный разговор. Если шептаться, она после всю душу вымотает, в обидах, что от нее секреты. Пусть лучше слышит. Но слова нужно выбирать.
Хотя, выбирая слова Ленка знала – не поможет. Все равно вымотает и все равно будут обиды. И злоба.
- Нормально? – изумилась мама в Симферополе, повторила язвительно, – да уж нормально. Танцы эти твои. Я ночей не сплю. Все думаю…
- Мам…
- Да! А вдруг случится что страшное? Пока я тут. Я тут, и ты там вдруг!
- Мама!
- Имей в виду… – мама умолкла и заторопилась, – мне пора, нам с папой нужно в магазин. Сережа!
В трубку ворвался далекий шум, голоса, видно, мама открыла двери телефонной кабины.
- Сережа, хочешь Ленке сказать пару слов? Или матери своей.
Ленка закрыла глаза. Ох, да пусть не захочет, а то придется звать бабку к телефону, ой, бабушка Лена, вас папа…
- Нет? Ну ладно. Леночка, мы тебя целуем, может быть, еще позвоним вечером. Поняла? Веди себя хорошо!
- Да, мам.
Ленка повесила трубку и сразу же ушла к себе, плотно закрывая двери. Села на диван, отодвигая раскрытую книгу. Обняла коленки и стала сердито слушать, как в коридор тут же вышла бабка и, топая тяжелыми шагами, заговорила вслух сама с собой.
- Хорошо! – язвительно бормотала, иногда повышая голос, чтоб внучке было слышно, – куды там, хорошо… ма-амочка… бута я тут мучию ее! Кабута голодом морю! Сама поехала, дом бросила (в кухне шваркнула о плиту сковородка), бута и не семейная женчина, а туда же – Ле-еначка… как ты там… тьху!
Последний выкрик сопроводился новым скрежетом.
Этого Ленка стерпеть уже не могла. Сунула ноги в тапки и, сузив глаза, распахнула двери комнаты. Сказала звонко в толстый ситцевый бок и жесткий профиль со сжатыми губами и брыластой щекой:
- Между прочим, она поехала сына вашего провожать, в рейс. А не просто так.
Бабка не повернула головы, мерно пронося ее к спальне, и уже там, разворачиваясь, отрубила:
- Нужна она ему там! Знаем, чего ездиют.
С треском хлопнула дверь. Закачалась над зеркалом в коридоре старая соломенная шляпа на ленточке.
Ленка подошла к закрытой двери.
- По себе меряете, да?
И ушла снова к своей, взялась за ручку потными пальцами, готовясь тоже хлопнуть. Двери спальни стремительно распахнулись.
- Ах ты нечись балотная! – зычным освобожденным голосом заорала бабка, ступая в коридор и щуря на Ленку яростные глаза, – стоит тута, стыд потеряла, сует мне в морду, слова она видите ли…
- Именно в морду, – согласилась Ленка, раздумав хлопать дверями и устраиваясь в проеме удобнее.
- Да ты… ты… – бабке явно не хватало слов и внучку это вполне устраивало. Ленке было уже не пять и не десять лет, когда она боялась старуху до онемения, так что пусть слушает, за все испорченные детские годы.
- Шалава крашеная, – орала бабка, резко, как огромный трясущийся робот, продвигаясь по коридору, а толстые руки бесцельно поднимались и опускались, отряхивали бока ситцевого платья, дергали оборку на фартуке, – у-у-у глаза бы мои не видали, китаеза чертова, стоишь тута! И в кого уродилася такая вот!
- В вас, бабушка, – нежно сказала Ленка, холодно рассматривая судорожные движения, – меня и назвали в вашу честь, так папа захотел.
- Тьху!
Бабка еще что-то орала, но Ленка уже ушла в комнату, хлопнула таки с треском дверями, и сразу же включила проигрыватель. Там со дня приезда старухи была приготовлена нужная пластинка – в бережно обернутом прозрачным целлофаном страшноватом пакете: с черными лошадьми, всадниками-скелетами в вороненых доспехах и адским пейзажем.
Голос любимой бабушки утонул в реве и грохоте сатанинского рока. Двери распахнулись. Елена Гавриловна встала в проеме, раскрывая рот и пытаясь перекричать пластинку. Но парни в доспехах старались вовсю. Ленка села на пол, внимательно глядя на собеседницу и подкручивая пуговицу громкости, как только бабка открывала рот. Музыка заорала так, что в люстре замелькали блики на дрожащих висюльках. Бабка снова изобразила губами бешеный плевок и хлопнула дверями.
Ленка прикрутила громкость. Встала с пола и снова забралась на диван. Чертишо и с боку бантик. Каникулы. Сидит тут одна, как пень, ругается с ненавистной бабкой. Вместо того, чтоб куда завеяться, с Олькой и Викочкой, как мечтали. Но у Рыбки вдруг стремительно развернулись новые отношения с Ганей.
После того случая на деревенских танцах Ленка обиделась, целых два дня не звонила подруге. А та тоже молчала. Как всегда, Ленка не выдержала первая, набрала номер, поздоровалась. И замолчала, ожидая, вдруг Оля что-то скажет. Нормальное такое, хорошее. Но Рыбка молчала в ответ, а потом сказала отрывисто:
- У тебя важное что?
- Что? – растерялась Ленка, – в смысле, что важное? Ну…
- Лен, извини, мне позвонить должны.
- Ах. Я поняла. Ну и ладно.
И Ленка положила трубку.
С Викочкой получилось еще смешнее. Семки обиделась на подругу сама. Вот же кино и немцы, шепотом ругалась Ленка, бродя по квартире и рассматривая вещи, листая книгу и не зная, чем себя занять, – она, значит, сбежала, с Пашечкой, а теперь, получается, надулась на Ленку, из-за того, наверное, что Пашка не захотел с Семачки встречаться. Всего разок они потанцевали, а Викуся по своей привычке прилипла, как банный лист, и за несколько дней наверняка успела закатить недоумевающему Пашке пару скандалов с ревностью и выяснением отношений. Семки такая, это она умеет.

Пластинка кончилась, игла подскочила и выжидательно повисла над черным блестящим кругом. Стало слышно, как ворочается в прихожей бабка, что-то там бормоча. Зазвенели ключи. Хлопнула дверь.
Ленка подошла к окну, прячась за занавеской, выглянула, проверяя, далеко ли собралась старуха. Если она крутится во дворе, то выходит прямо в платье и тапках на босу ногу, большая, мощная, не мерзнет, вешая на самодельный турник половики и размашисто ударяя по ним пластмассовой выбивалкой.
Но бабка топталась у скамейки в полном официальном наряде – тяжелых туфлях с хлопчатобумажными чулками в лапшу, черном плаще с крупными пуговицами и желтой самовязанной беретке. И отлично, значит, по магазинам собралась. Пару часов Ленка побудет одна и в тишине.
- А-а-а, драсти! – донесся в приоткрытую форточку сладкий бабкин голос, – уй ты, лялечка какая харошая, уй ты мальчик такой золотой у мами! Драстуй, Валечка, как здоровье? А я усю ночь не спамши, ноги крутют и крутют.
Два сладких голоса, прерываемые ревом «золотого мальчика» – сына дебелой горластой соседки, удалились. И зазвонил телефон.
- Ура! – шепотом сказала Ленка, кидаясь к нему.
Какое счастье, – двери можно не закрывать, говорить, как обычно, не пугаясь, что бабка там слушает и копит ненависть из-за каждого слова.
- Але?
- Летка? – сказал издалека глуховатый знакомый голос, так неожиданно, что Ленка не сразу и узнала его.
- Ой. Пап? Папа?
Это было неловко и одновременно очень радостно. Ленка прокашлялась, смеясь – папа там кашлянул тоже.
- Фу. Богатый будешь, пап. Я не узнала. Ты там как?
- Летка, я быстро. У меня к тебе просьба. Большая. Ручку возьми. И бумагу. Взяла?
- Да, – растерянно сказала Ленка, нашаривая карандаш и листок бумаги, вырванный из старой тетрадки, – да. А что?
- Пиши. Не путай только. Город Ялта. Улица…
Ленка нахмурилась и прижала трубку щекой к плечу, корябая листок.
- Панченко. Лариса… – голос отца прервался, засипел, и он снова неловко прокашлялся, – Ивановна. Повторить?
- Не надо, – мрачно ответила Ленка, глядя на кривые буквы.
- У меня там на полке, в шкафу. Под свитерами, ключи. От гаража. Ты, пожалуйста, съезди, когда там дядя Витя, у себя будет. И в тумбочке, которая в углу, в дальнем, там сверток. Его надо посылкой отправить. По этому адресу. Летка, это не дорого, ну должно быть не дорого, кажется, рубля три. Ты попроси у бабушки.
- Угу, – ответила Ленка негромко, – щаз вот.
- Что?
- Ничего. Ну, отправлю.
Она замолчала. Ждала. С улицы радостно кричали дети, солидно лаял сенбернар из первого подъезда, и хозяйка, модная дама Эльвира истерично кричала «фу, Джерри, я сказала, фу!»
Отец помолчал тоже. В трубке щелкнуло и пикнуло.
- Летка, – заторопился он, – ну, в общем, ты… а я тут… Пожалуйста. И это…
Она сурово молчала, не помогая отцу договорить.
- Маме не рассказывай. Ладно? Будет волноваться. Ну, так вот.
- Хорошо. Пап?
- Кончаются. Жетоны кончились, доча. До свидания. Да, еще!
- Что?
- Закрой хорошо. К дяде Вите в гараж подойди, попроси, он проверит, поняла?
Ленка, прикусывая губу, чтоб не разреветься, как маленькая, молча опустила трубку, прижала ее изо всех сил, так что пальцы и заныли. Вот так вот. Попрощался папа с дочкой Леткой-Енкой. Поедь, достань сверточек, пошли посылочкой. А ей даже не сказал, я тебя целую, Летка. …И эти еще, две кошелки, разбежались. …Бабка еще эта. …И Ганя лазит там с Олькой. Фу. Все каникулы коту под хвост!
Телефон под пальцами снова затрещал. Ленка смотрела на него и думала мстительно, вот не брать, вообще никогда. Выкинуть. Разломать к чертям. И вообще развернуться и уехать. Туда, в восточные Саяны, куда в пятом классе мечтала отправиться геодезистом, начитавшись книжек путешественника Федосеева. Конечно, лучше бы в Калифорнию, где Джек Лондон, Смок и Малыш, но кто ж ее в Калифорнию пустит, а Саяны вот они, в Союзе. Будет она ходить совсем одна, по тайге, в штормовке, с рюкзаком, и никаких телефонов, посылок в Ялту, бабушек с воплями, никаких…
Телефон все звонил и она, вздохнув, подняла трубку, почти роняя из занемевших пальцев.
- Ты, Малая, долго будешь лыцаря с себя корчить печального образа, – сухо поинтересовалась трубка Олиным голосом.
- Не знаю, – так же сухо ответила Ленка, внутри прыгая от радости.
- Короче так. Дуй ко мне, сейчас же. Каникулы, а мы сидим, как пеньки. Придумаем план и все это – наверстаем, ясно?
- А Семки?
- Звонила уже. Через два часа придет наша каракатица.

Уже натянув свои самопальные вельветки и полосатый вязаный свитерок, Ленка, моргая срочно накрашенными глазами и пальцем поправляя ресницы, встала в коридоре, поколебалась минуту и вошла в спальню родителей, где временно воцарилась бабка.
Открыла шкаф и запустила руку под теплую стопку свитеров и рубашек. Нащупывая в дальнем углу ключи, понюхала вещи – от вязаного полотна пахло табаком и папиным одеколоном.
Вытащила тяжелую связку из двух больших ключей и одного маленького плоского. И услышала, как в коридоре, быстро проскрежетав замком, распахнулась дверь.
Бабка скинула туфли как раз вовремя, чтоб увидеть выходящую из спальни внучку. Выпрямилась, рука замерла на пуговице плаща.
- Деньги искала, – утвердительно вопросила, с ненавистью сверля Ленку выцветшими глазами.
- Что-о? – та задохнулась от возмущения.
Прошла мимо, задирая подбородок и сжимая в кармане вельветок неудобные ключи.
- А ну покажь! Чего унесла ссюдова! – загремела баба Лена.
- Щас! – крикнула Ленка, – разогналась! Это моих родителей спальня!
- Там твоего ничего нет! – вопила бабка, ныряя в комнату, и Ленка, помирая от бешенства, услышала, как та щелкает замком своей сумки – проверяет кошельки, догадалась. Потом захлопали ящики письменного стола.
- Тута все, все что тута, то Сережечка мой горбатился, на вас, курвищ бездельных! Ничего тута твоего не…
Но Ленка уже вдела ноги в сапоги, и выскочила, на ходу суя руки в рукава короткой синей курточки. Повернула ключ в замке.
И побежала на волю, ощупывая в кармане тяжелую связку, что при каждом шаге больно тыкалась в ногу.

***

В полутемной прихожей Олиной квартиры она встала, в ошеломлении разглядывая подругу.
- Ого! Оль…
Та сунула палец к стенке, зажегся свет. Отступила, нервно поправляя белоснежные волосы.
- Ну? Как тебе?
Из беленького шалашика лохматого Рыбкиного каре выглядывало лицо с острым маленьким подбородком, впалые щеки с пламенеющим румянцем и Олин длинноватый носик – она вечно, хохоча, спрашивала у подружек, скашивая к нему серые глаза «у меня рожа не в семачках?», а Семки в ответ тут же обижалась.
- В комнате скажу, там свет, – решила Ленка, и Рыбка, повернувшись, пошла по коридорчику, запахивая халат с продранным боком.
- Не. В кухню идем. Мне ужин шкварить, вечером сеструхи приедут, с ночевкой, чтоб завтра на ярмарку праздничную.
- Давай помогу, – Ленка уселась на любимый табурет, у самого окна, откуда сверху автовокзал, как на ладони, и курган в самом центре, а по склонам его – мальчишки, прыгают и валяются, скатываясь бревнышками по сухой траве.
- На, – Оля сунула ей миску с начищенной картошкой, – на четвертушки режь и сюда, в казанок.
Села сама напротив, поправила новые волосы и, запустив руку в воду, выловила кривую картошину.
- Жарить, что ли?
Белые волосы качнулись, олины губы вытянулись, сдувая с носа тонкую прядку.
- Не. Щас маргаринчика, воды, морковка там всякая. Потушим. А вечером пусть мать разогревает.
- Ну, ты шеф-повар, Олька, – с уважением сказала Ленка, кромсая картошку, – у нас дома и не знают, что так вот можно. Мать меня вечно пилит, ой ты борщ не умеешь, как ты замуж пойдешь.
- Та. Шо тот борщ, буряк да капуста. Просто все.
- А мы раз с папой сварили, – засмеялась Ленка, – он сел, с папиросой. И стал мне диктовать. Это достань. Это порежь. Это в кастрюлю. Очень вкусно было, мать прям удивилась, что я сварила.
Она опустила голову, вспомнив про отцовское поручение. Но прогнала пока мысли. Потому что тут – Рыбка с новой головой, а еще у нее всякие новости про Ганю.
Ленка осторожно прислушалась к себе – а вдруг ее любовь уже прошла? Но внутри все тихо затосковало, и она снова увидела прекрасное широкое лицо, светлые глаза и почти белые надо лбом густые волосы. И как стоит, держит гитару и поет. Не потому что такой он звезда, увидела это, а потому что там, на сцене, он теплый и смотрит, будто сейчас поцелует именно ее – Ленку…
Оля молчала, быстро рассекая картошины. И Ленка, поглядывая на белые пряди, догадалась:
- Ты осветлилась, чтоб, как на слайдах, да? Певица, что Гане сильно нравится. Бонни Тейлор. Нет, Тайлер. Потому?
Оля положила нож, совсем материнскими бабьими движениями стала вытирать мокрые руки.
- Я подумала наоборот. Что она ему нравится, потому что она похожа на меня. Понимаешь? А после подумала снова, это я на нее просто похожа. Чуешь разницу, Малая?
Ленка открыла рот, потрясенно глядя на серьезное лицо подруги. Это конечно, просто, но почему-то ей за эту неделю и в голову не пришло, что Ганя с Рыбкой примерно так же, как и с Ленкой. Что она тоже ждет на его лице совсем другого выражения. И в глазах. Как она здорово сказала – смотрит на Бонни, потому что та похожа на любимую. Или – наоборот. Да уж, разница. Но все же, Ленка не тупая. Когда он с ней говорил, о Рыбке, то она слышала, как меняется его голос.
- Оль. А я думаю, он тебя все-таки любит.
- Угу, и жениться предлагает. В местном сельсовете.
- Нет. Не прикалывается. А просто он сам, может, не понимает, а?
- Я, что ли, за него должна понимать? – голос у Рыбки был угрюмым, но тут зазвенел звонок в прихожей.
- А вот и Семки, гроза мужиков. Щас мы ее поподкалываем, да?
И Оля понеслась в прихожую, шлепая тапками.