Взрыв
Перед смертью я очень спешил. Собственно говоря, не только перед ней. Я спешил вчера, позавчера, неделю назад, днем, ночью, но чаще всего, и это меня выводило и выворачивало особенно — по утрам. И хотя у нас дома скоростной серебристый лифт, но все равно — я торопясь, сознательно давил в пол обеими ногами и напрягал бицепсы, стараясь нарушить, хоть раз, хоть на одну минуту, закон тяготения. Два g меня бы устроили. А еще больше устроили бы 4 g. Говорят, летчики выдерживают и 8, и 10. Но недолго. Для некоторых это уже последняя перегрузка в жизни. Цветные, налетающие друг на друга круги перед глазами, малиновый звон, нарастающий кровяной ураган, артериальный взрыв и уход в точку.
Но я все равно им завидовал. Ведь в этот момент скорость истребителя просто чудовищна. И ее наверняка хватает. А мне нет. Мне никогда не хватало.
Каждый божий день я выскакивал из лифта как ошпаренный, выбегал из подъезда и мчался к машине. Один раз во дворе на меня обрушился несравнимый ни с чем удар судьбы, практически — перелом всей жизни через колено — небрежно брошенный соседский автомобиль, ленивый, грязный и никуда не торопящийся ни в этом веке, ни, может быть, даже в следующем. Он перегородил мне выезд. Я подбегал, уже внутренне холодея, на ходу перекладывая в голове чудовищные кубики Рубика, а подбежав, понял, что не успел ровно в три места совсем и, возможно, еще в два условно.
Я зло давил на чужой капот обеими руками, чтобы сигнализация наверняка сработала, подпрыгивал, смотрел на часы, скрипел зубами, а сосед, у которого вся жизнь была никчемна, бессмысленна и нетороплива, даже не думал выбегать тотчас или даже — просто выглядывать в окно.
В конце концов, зевая и потягиваясь, он все-таки вышел, лениво и насмешливо развел руками, дескать — извини, не рассчитал, но никакого раскаяния на лице у него не было. Цейтнот был жуткий, времени на интеллигентный мордобой у меня не было, некогда было даже нахмуриться, я просто прыгнул в машину и укатил. Тот день, помнится, едва не перечеркнул усилия всего предыдущего месяца. Два или три дня после этого я ставил машину на платную стоянку. Но что такое стоянка? Это лишних иногда пять, иногда десять минут, а также абсолютно бессмысленное общение с охранником. У подъезда времени почти не теряешь. Чуть не опоздав в два последующих дня, я плюнул на стоянку, сходил вечером в магазин, купил бутылку самой пролетарской в мире водки и преподнес соседу с почти радостными нотками в голосе. Он долго расшаркивался, пообещал прикидыватьрасстояние на глаз и не загораживать мне выезд.
Что радостно — именно этот сосед, дегенерат каких мало, больше в душу, подлец, не гадил. Но сволочей в мире от этого не убавилось. Один раз урод, которого явно родила не мать родная, а эволюция, технично (даже не сработала сигнализация) и не за что (я его в глаза никогда не видел) проткнул мне два колеса. После этого у меня померкло в глазах, и от инсульта я спасся, только вспомнив пару то ли китайских, то ли японских дыхательных упражнений. И опять был почти изуродован до неузнаваемости весь предыдущий месяц, и опять я спешил, опаздывал и мрачно выходил из себя.
На следующий я купил видеокамеру, поставил на кухне компьютер и установил программу слежения, которая автоматически записывала, какая гнойная инфузория прикасается к моей машине в мое отсутствие.
Как им объяснить, недоумкам, что не в колесах дело, а во времени? Опоздал — не сделал, не сделал — не успел, не выжил, не заработал, не приласкал любовницу, не попил коньяку с чиновником, не вписался, не отметился, не примелькался, не обогнал конкурента, не стал первым, а мир для вторых не планировался вообще. Такой вот генезис, и такое вот скотское мироздание. Не я его придумал.
Вот и в тот день после работы я сначала мчался с работы к штатной любовнице, оттуда за город на корпоратив, на нем, разумеется, ничего не пил, а только ходил с фужером шампанского, улыбался, раскланивался, не выпуская из рук сотовый, подхватывая его то одной, то другой рукой, потом шампанское выдохлось, стало тусклым из-за вечерней томной жары, и я поставил фужер куда-то в сумерки. В этот момент я понял, что не просто устал, не просто утомился сверх всякой меры, а натурально разваливаюсь на куски.
Это все обрушилось на меня водопадом, как аварийный душ в химической лаборатории — мгновенно. Я сел на резной белоснежный стул и почувствовал, что дрожат ноги — предательски и неудержимо. Сердце билось мелко, часто, студенисто, и из этой жизни уже ничего не хотелось, кроме как упасть и раствориться в пространстве. Но нельзя. Завтра ведь тоже рабочий день и к нему также надо методично и от души подготовиться.
— Простите! — вдруг услышал я голос сбоку и с трудом повернулся, — не могли бы вы пересесть, мы организуем столик.
Молодой официант или кто он там, подошел ко мне и мягко, но настойчиво, надоедал.
- Какой столик? — машинально спросил я не своим, смертельно уставшим голосом.
- Вы же сами просили накрыть отдельный стол после торжественной части для приватного разговора! — вежливо сказал парень. Одет он был, как и вся обслуга, во что-то бело-блестящее, но не отвлекающее.
- Ах, да, — вспомнил я, — действительно.
Да, просил. Пока сам не подсуетишься, ни одна ж скотина никогда ничего не сделает.
По небу еле двигались приличные, серо-розовые, корпоративные, абсолютно не мешающие облака. Лить дожди и изрыгать молнии они не собирались. Опускалась летняя ночь, великолепно вышколенная трава начала отдавать накопленное за день тепло. В сумерки всегда стихает — приятная особенность земной погоды, не правда ли? Но похвалить природу сил не было, как не было сил ее прочувствовать до конца.
Я был почти топ-менеджером в крупной торговой компании, мне было куда расти, кого бояться, и кого слушаться. За последний год моя зарплата увеличилась в пять раз, уважение ко мне — в десять, а тщательно скрываемые амбиции — раз в сто. Целыми днями я договаривался, гнул пальцы, приказывал, принимал решения и получал по первое число. Рядом со мной всегда были мудрое и полезное, тупое и мерзкое, красивое и отвратное.
Исходя из вышеизложенного я перманентно врал. Красочно и правдоподобно. В этом не было ничего страшного, потому что вокруг врали все. Опаздывал на совещание я обычно из-за того, что разбирался на складе и никак не мог связать реальность со своими таблицами. Не то чтобы я терял товар напрочь. Но он, сука, был не там, где надо. А так как признаваться в своей нерасторопности было нельзя, то всегда были виноваты пробки. Мегаполис ведь не может жить без пробок, не правда ли? «Босс, на Большевистской две аварии, вы же слышали, наверное»? Конечно, слышали, почти у всех радио бубнит и даже «Яндекс-пробки» на днях вот запустили и теперь особенно счастливые владельцы карманных компьютеров точно знают, где бы они смогли комфортно проехать, если бы колом не стояли здесь. Вся херня в том, что на Большевистской я даже близко не мелькал. Жене врал, что на работе, любовнице — что у жены именины (хороший ход, кстати, день рождения обычно не скроешь, а именины хоть каждый день назначай), другим менеджерам, одноклановым, так сказать, врал, что еду к любовнице, а сам ехал к другим злобным и голодным, почти врагам, можно сказать. Дипломатия, в рот мне ноги.
Сыну врал, что в магазине не было роликовых коньков, а я даже не знал на тот момент, где они вообще продаются. Один раз соврал коту. Ну, так вот, посмотрел ему в глаза и совершенно искренне сморозил — извини, мол, не было «Вискаса». А потом спохватился и заржал — это же кот! Ему-то зачем врать? Но привычка — она ведь как загар — в одночасье не смоешь.
А ведь я делал это все не специально. Вернее, я, конечно, привычно обманывал, сознавая весь смысл, так сказать, и дрянь, и запах вранья. Просто как-то несколько лет назад я начал врать, и с тех пор пришлось наворачивать одну ложь на другую, и снова и сызнова, и вдоль и поперек, и когда определенно было надо, и когда не надо было совсем, а потом уже ничего не оставалось, как запоминать легенду, потому что правда уже совершенно не вписывалась, не котировалась и воообще была ни к селу, ни к городу.
В общем, на корпоративе я сломался, хрустнул и изнемог в одночасье. На зеленой, теперь уже серо-зеленой из-за сумерек поляне, играл пианист на белом рояле, рядом бодро перепиливал свой инструмент скрипач, а девушка свистела на флейте чего-то стоматологического. Черт возьми, на этих корпоративах всегда играют музыку, которую ни одна сволочь не способна запомнить! Что-то типа нотной жвачки. Когда они начинают одно произведение, то предыдущее напрочь вылетает из головы. Мне показалось, что и нас дурят, так как играют одно и то же. Музыка ведь должна запоминаться? Должна. А она не запоминается. А тогда зачем пилить другое? Ну вот и поигрывают незаметно каждый раз с первой ноты.
Но хрен с ней, с музыкой, ее вытерпеть, вообще-то, можно. Мы сидели и разговаривали вокруг высокохудожественных нарезок ветчины, блестящих маслин, свежей петрушки и чистого стекла. Так как мне иметь личного водителя еще не полагалось, пить я не мог. А генеральный мог. И заместитель мог, и даже Борисыч, сукин сын — такой же, как и я, менеджер, мог, потому что приехал не на своей колымаге, а на автобусе, и собирался на обратном пути пристроиться к кому-нибудь на заднее сидение в состоянии гламурного опьянения. Да и пес с ним. Борисыч в фирме буквально до третьих петухов, поэтому пусть надирается до любой степени неприличия.
А мне пить было противопоказано не столько потому, что за рулем, сколько потому, что пьяный я вру с большим, унылым трудом. Тупо, плоско, бессвязно и негармонично. К тому же, если забудутся слова, то произойдет вообще нескладуха, и придется выкручиваться. Уникумов, способных делать карьеру в пьяном виде, я знал буквально наперечет, и я к ним точно не относился. Да отопьюсь еще, успею, какие мои годы, сорока еще нет!
Ну вот. Они пили, а я слушал. Слушал и врал. Они тоже врали, но тонкая нитка правды уже тянулась через опьянение, а я запоминал, закрашивая свою трезвость беглой речью и специальными такими шутками, которые вообще-то ни разу не смешные, но в ходу под градусом.
Пока говорили обо всем и ни о чем, я нарыл нужной информации и возрадовался, так как пикник (в целом — идиотское занятие) получился небесполезным. Удовлетворенный, я даже немного пришел в себя и развеялся. Смертельное изнеможение сменилось просто усталостью, а под конец так даже и весельем. Только спина да шея слегка побаливали.
Рабочая неделя заканчивалась. Пятница — она и в Африке пятница. Наша торговая компания в целом выходных-то не имеет. Работают магазины, кое-какие склады и немного транспорта. Полностью организация теряет сознание только на Новый год. А в обычные выходные контролировать все равно надо. Не генеральному, конечно, и не его заму. А вот мне, да Борисычу, да еще трем-четырем пастухам. Но Борисыч сегодня будет в сильную многоградусную разноцветную дугу. Он уже крыльями машет. И завтра он вообще толком сделать ничего не сможет. А я смогу. И потому Борисыч здесь долго не задержится, хотя он и весельчак, и разговор поддержать мастер, и субординацию соблюдает. Он этого еще не знает, зам этого еще не знает, и даже генеральный только-только об этом начинает догадываться. А я его уже вычеркнул. Поэтому, когда символически чокаюсь с ним, я делаю это насмешливо, с достоинством и, возможно, с жалостью. Хотя последняя мне несвойственна совершенно.
Чуть позже солнце рухнуло за горизонт, и сумерки превратились в раннюю ночь, и слегка подул ветер. Самую малость буквально, как ручеек свежести и чистоты пробежал. Наглый сибирский комар почуял сладкую трезвую кровь и впился мне прямо за ухо, где и умер от точного акцентированного удара. Вытирая пальцами кровь, я подумал, что вообще-то, это самка. Она, то есть, а не он. От усталости чего только не начинаешь фантазировать. Все-таки, странная штука — мозг.
Надо было прощаться.
Я встал, поблагодарил присутствующих за компанию, пожал всем руки, сослался на занятость и на завтрашний приход десяти вагонов. Генеральный удовлетворенно хмыкнул, Борисыч, не долго думая, запел, а зам странно кивнул и загадочно отвернулся. Он какой-то неприрученный, и понять я его до сих пор так и не смог. Серая корабельная крыса, могущественная, матерая, ничем ее не вытравишь. Ладно, успеется.
Музыканты бережно накрыли полиэтиленовой пленкой дорогой, видимо, рояль, и, перевязав ему резные, благородного цвета ноги серебристой веревкой, закрепили ее, на всякий случай, от ветра.
Над поляной тянулись гирлянды разноцветных огней, где-то по краям, чтобы не попасться на глаза начальству, ходили в меру пьяные люди и почти не шатались. Кто-то собирался остаться, так как это была приличная база отдыха, но большинство уже разъехалось на автобусах и попутном транспорте. У ворот, в ярко освещенной беседке, водители генерального, зама и еще кого-то резались в карты и пили «Карачинскую», желая желая отполировать ее водочкой, но, само собой, не имели такой возможности. Я сказал им абсолютно нейтральное «до свидания», получил в ответ азартное «козырь пики» и небрежный кивок. Эти люди почти не умеют врать. Вернее, когда они врут, это слышно, видно и воняет за версту. И поэтому с ними нетрудно. А натренировавшись на заме так и вообще элементарно. Этот матерый крыс сам того не зная воспитывает у меня обостренное мировосприятие и звериную интуицию.
Я довольно бодро дошагал до своего «Форда Фокуса», который, говоря откровенно, был едва мне по карману в обслуживании, но я специально купил такой, чтобы не расслабляться. Для генерального это была бюджетная машина, для зама — ничего, так себе самокат, а вот Борисыч о такой пока мог только мечтать.
Шея и голова изрядно ныли. Видимо, я еще и простыл. И я даже знал отчего. От кондиционера, чтоб ему пусто было. Усталый, с отчаянно хрустящей шеей, я сел на сиденье, морщась, пристегнулся, запустил двигатель, немного посидел, настроился и двинулся в город. Туда было езды, от силы, километров двадцать. Да по недавно отремонтированному полотну, да в пятницу ночью, да еще когда все население стремится из пыльного мегаполиса как раз наоборот — поближе к природе. В общем, я ехал почти по пустой трассе, что меня и сгубило.